Новые стихотворения

Поздняя осень в Переделкино

на веранде поутру

вода в ведре взяла и затвердела:

позабыли занести.

жёстким снегом из горсти

лицо и руки разотру,

а затем и остальное тело,

всё какое-никакое, а мытьё,

станет твёрдым и холодным

тело хилое моё,

станет твёрдым и холодным

мозг под черепною крышкой,

сердце, заячье немножко,

затвердеет под ребром,

а на дорожке

раскидали животы

две растерзанные мышки:

это под покровом темноты

чужие кошки

здесь устроили погром.

на снегу чернеют пятна,

в общем, не особенно приятно.

Падение

1.

ближе, ближе, льдом в лицо —

и асфальтовый наждак

шею, руки, щёки лижет,

не отвяжется никак.

липкая солёная жижа

тащится по лицу, затекает ниже.

это, судя по цвету —

кровь чья-то.

чья-то?

да моя же!

2.

Я лежу в какой-то комнате

и ещё в какой-то штуке.

эти две худые палки —

                вероятно, руки,

эти две другие палки —

               очевидно, ноги.

но где же голова?

нужно подойти поближе —

вдруг она и нежива,

нужно провести по коже —

вдруг тверда и холодна…

чем-то тычусь изнутри,

словно пальчиком в перчатку,

не могу пошевелить:

хитроумная машинка

не желает отвечать.

это тоненькие нитки

на тяжёлой крестовине

перепутались, лежат

где-то на полу меня.

оборвался потолок,

и двуполая квартира

погребает под собой

стулья, мальчика, собаку.

электричество искрит,

электричество сверчит,

это дерево — сверчок

и отчаянно трещит,

это кальций вымывает

и из косточки прозрачной

вырывается щелчок:

ходит по полу меня

неизвестный, необутый,

что-то в костяную трубку

тихо говорит кому-то —

отключают коммутатор:

это комната — жильё

не моё, да и ничьё.

* * *

небо, осипшее от ангины,

садится на воду, жадно пьёт

цикорный кофе с имбирным неоном,

гвоздичным аргоном,

разлитым бензином.

небо спросило, что́ нам

привезти, и мы сказали: вези нам

то, чего дома не знаем,

ничего мы дома не знаем.

да и нет у нас ничего своего,

многие это считают раем,

ну, мы не знаем.

мы сидим и разминаем,

как в ладошке, хлеб во рту,

и вполне напоминаем ничего и пустоту,

ничего не понимаем, но внимаем просто так:

вдруг на твёрдом алом нёбе

закачается пятак,

вдруг прогулочный корабль

закачается о нас,

или юбилейный рубль

кто-то под язык запас,

много лодок длиннотелых

пляшут узкими боками,

рядом, голый и беспалый,

тополь просится руками:

кисти новые и краски,

и немного попылить,

у него забрали пальцы,

он не может говорить,

у него забрали кольца,

он не может подкупить,

только четырьмя культями

в небо мокрое долбить.

небо мокрое мотает

головою, как веслом:

— Так уж надо, так бывает,

и нередко поделом. —

больше ничего не скажет,

как цветные леденцы,

окна маленькие лижет,

и кусается свинцом.

зажигаются огни:

окнам маленьким щекотно,

и от этого они

выставляют, как щиты,

плотно тканные полотна,

избегают темноты.

в мире стало малолюдно,

лишь распяленные пятна

проплывают иногда,

называются зонты,

разжимаются охотно

и сжимаются обратно.

* * *

Воздух ходит ходуном

От звуков — хоть порежь его ножом,

Словно толстый и усатый

Навалился над столом

Чудо-юдо-рыба-сом.

Если ты и впрямь иуда —

Полезай на это блюдо,

Если только так, для вида,

Уходи совсем отсюда.

Рыбу резали ножами,

Разнимали на куски,

Это в город приезжали

Чудо-юдо-рыбаки,

Перепутались ногами,

И руками, и глазами,

Поменялись языками,

Сами стали языки.

В горле косточка застряла,

Постучите по спине,

С сомьей кожи лезет сало,

Повисает на ремне,

Словно детские шары

По некрашеному льну,

Раскатала пузыри

И поверх легла костьми,

Чудо-юдо-рыба-всё,

Может, завтра это мы

Восседали за столом,

Может, завтра это мы

Возлежали на столе,

Запечённые в золе —

Никогда не зарекайся,

Чем ты станешь на земле.

Перед рассветом

1.

Нервно, неровно

большого города

сдавленное дыханье.

в кольцах, как нежного дерева

древняя плоть,

изнывает червонное сердце,

червовое сердце,

насквозь червивое

сердце давится собственными извивами

под- и надземных пустот,

просит гранитными зевами

воздуха в выжженный

желчью живот,

этот город спит

и видит молочные реки,

медовые руки,

прохладную кожу,

а там, снаружи —

дешёвые чебуреки,

дрянная шаверма,

сейчас его вывернет рыжей пеной, наверно,

и это пройдёт.

город больших говорящих немот,

невозможно ни слова,

да и кто его здесь разберёт

на запчасти, такого, большого,

девятимиллионоголово-

го, кто, говоришь?

я говорю: посмотри на него

в половину шестого

утра,

пока не открыли

метро.

2.

Словно улитка

вылезла из оскала

крошечная улыбка,

ласково ложноножками

по глазам повозила —

и снова не стало:

спряталась в скрученный грот скалы.

крепко хранит неподвижный рот

свои ледяные углы.

горло сглатывает слюну,

солёный воздух гонит волну

в стальное лицо скалы.

нам, словам, хорошо

в гроте, в немотствующей щели

между запавших щёк.

мы танцующие рыбки

или странные полипы,

прилепились к языку,

только шорохи и скрипы

наши преданные тропы,

тихий шёпот, скрытый кашель —

не нальёте ли чайку?

мы от чаячьих ударов

робко прячемся в гортани,

выплываем иногда,

если в гроте, как в стакане,

раз — и высохла вода,

два — удар и нас не станет,

три — приливом подняло

и в сырое море сплюнет,

а на море невод тянут:

только-только рассвело,

и рыбачье рассекает

золотеющую воду

искривлённое весло.

Возвратимся до восхода —

Это значит, повезло.

* * *

О правую руку

сверкнула из провода

божья искра́,

и сразу

тело стало

из тысячи кож,

из книжицы заговорили разные знаки.

всё это длилось не долее какого-нибудь одного момента.

Нужно купить изоленту.