ISSN 1818-7447

об авторе

Юрий Солодов родился в 1963 г. в Кемерово. Окончил Кемеровский политехнический институт, Литературный институт и Высшие сценарные курсы. Работал редактором и журналистом в газетах «Первое сентября», «Кузнецкий Край» (Кемерово), «Вечерний клуб», «Вечерняя Москва», «Литературная газета», «Огонек». С 2000 г. преимущественно работает как сценарист. На основе собственного сценария поставил телефильм-спектакль по рассказу Д. Сэлинджера «И эти губы и глаза зеленые» (2007). Публиковал рассказы в журналах «Север», «Соло», «Огни Кузбасса», «Митин журнал», «Искусство кино», в «Литературной газете» и др.

Само предлежащее

Александра Петрова ; Василий Бородин ; Максим Бородин ; Сергей Сумин ; Юрий Солодов ; Михаил Немцев ; Лев Оборин ; Наталия Азарова ; Дмитрий Замятин

Юрий Солодов

А она и так на ниточке держалась

На лестнице капризы высокомерные пошли. Мол, с седьмого этажа — аж на шестнадцатый!..

Попробовал я себя разозлить:

— Сейчас назад пойдешь.

Упрямо наклонив голову, ею мотая, с усилием поднималась по ступенькам. Остановилась, тяжело подняла глазищи, дунула прядь, выпалила, поучающе размахивая пальцем:

— Никто меня не сможет назад отправить! Кишка у тебя слаба меня назад отправить!

Я смотрю на нее. И точно: кишка у меня слаба.

Позднее. Лицо в мелких капельках, завела подрагивающие зрачки, кому-то прокричала шепотом:

— Я люблю тебя!

— Слушай… ты яблоками пахнешь.

… Утро. Резко села на кровати.

— Где я?

Голос хрипловатый. Поставленный, актерский. Отрывисто:

— Где я?

— Шестнадцатый этаж.

— Кто ты?

— Знакомились уже. Юра я. А тебя Машей зовут.

— Выйди. Я оденусь.

Прошла в ванную. Слышу, постояла перед краном. Приоткрывает дверь:

— А можно спросить?

— Спроси.

— Мы спали?

— Да.

— Та-ак. (Пауза) Ну и как?.. Мне было хорошо?

— По крайней мере, ты так говорила.

— Не помню… жаль. Так всегда. Все хорошие моменты пропускаю. Но, с другой стороны, удобно: совесть не мучает. — И представилась. — Я алкоголичка.

Помолчала.

— А почему я с тобой пошла?

— Не знаю.

— А что ты мне сказал?

— Я сказал: «Пошли ко мне».

— А я что?

— Ты сказала: «Пошли».

— Но почему ты ко мне-то подошел?

— Ты танцевала хорошо. Странно.

— И поэтому я оказалась в твоей постели?

— Да.

Постояла в задумчивости и ушла в ванную.

Вернулась, присматривается:

— Что у тебя убого-то так?

На стене плакат: слон в открыточном небе.

— Пошлость какая!

Напротив тоже постер: «В Москве все хорошо!» Румяная морда с видом самого доброго Деда Мороза подняла стопку.

— А это еще что?

— Терапевтическая картинка.

— Терапевтическая? Это что, лечишься ею?

— Да.

Фыркнула. Мотает головой.

— Дурдо-оом! А от чего?

— От депрессий.

— То есть вот так? Впрямую сеанс идет? Как у Чумака?

— Да.

— Ты глупый?

И тут во мне начинает подниматься восторг. Но какой восторг? Не восторг от патологической честности юности, и не восторг самоуничижения. А восторг от полноты жизни, от объема ее. Потому что когда-то сам кричал, свирепея от честности: «Ты дура. Пойми, Лена: ты дура! Поверь: ты курица!»

Я был внутри потока. И, вот, наконец сталкиваюсь с его внешней стороной.

— Ты глупый?

— Не знаю.

— Глупый. Видно же.

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что это все понты.

— Что «понты»?

— Все. Все, что ты говоришь.

Задумчиво протянула, пробуя слово:

— Пон-тыы

Подошел, поцеловал ее:

— Эй, ты что? Новый год кончился!

— Ничего. Просто захотелось и поцеловал. Захотелось — поцеловал.

— Я красивая?

— … Очень.

— Посижу немного и пойду. Ты не бойся, больше я к тебе не приду. Трезвая, во всяком случае.

И весь день рефреном:

— Сейчас пойду. Больше я к тебе не приду.

Но ушла вечером, часов в одиннадцать.

Поставил кассету, упал перед видаком, в голове пусто, устал, блин.

В два часа ночи пошел пробежаться на стадионе. Возвращаюсь, — мотается фигура у двери… Уже пьяная и в приподнятом настроении. Рылась в кассетах, расшвыривала их, скакала, подбрасывая колени, дергала за руку. Мы упали на пол в прихожей.

— А знаете что? — расширилась зрачками. — А у нас с вами будет… ро-ман-чик! (Ласково.) А вы старенький. Вы знаете, что вы старенький? Что это вас, дедушка, на молодых-то все тянет?

— Это-то как раз понятно. А вот вас-то что… внученька?

Сказала просто, тихо:

— Я не знаю…

И стало ей себя жаль.

Опять перешла на «ты»:

— А ты, наверно, тоже думаешь, что у тебя какие-то там чувства, переживания, мысли? Что у тебя какой-то там «внутренний мир»?.. Как это скучно!

… Утром:

— Маш.

Приоткрывает глаз.

— О-оо! Опять шестнадцатый этаж!

— Ты говорила: тебе в десять вставать.

— Идти не хочется…

— Ты, Маш, взрослая женщина уже. Тебе жить, думай сама.

Так удивилась, что открыла глаза. Вглядывается: выгоняю?

Еще день прошел. Два часа ночи. Я в другой комнате на том же этаже. Раздаются глухие, старательные удары. Выглядываю: уже два силуэта болтает у моей двери.

Подхожу. Карлик с ней какой-то. Ткнула в карлика:

— Я его не звала. Он меня сам выследил… А меня сегодня выбрали королевой… На Новый год по традиции выбирают королеву… Они меня спрашивают: «А кто король?» Я так подумала: «Король это тот, кто спит с королевой». Я подумала и решила, что это ты. Так что ты — король. Мои поздравления. А он за мною крался. Он хотел посмотреть на короля. Вот, смотри.

Паренек щурится с осторожным любопытством. Голова бритая, яйцом. Наклонно ее держит.

Я в жеваной рубашке, трико с пузырями. Король.

— Подождите, я за ключами схожу.

Возвращаюсь, а она уже с карликом сосется. Говорю:

— Дайте я дверь открою.

Махнула парню царственно:

— Ступай. Скажи там: я где-то через полчаса приду.

Карлик простелился в мушкетерском поклоне, стрельнул глазками и исчез.

… Руки раскинула. Ладони вверх. Лицо выжидающе подняла, глаза зажмурены, пальцами быстро-быстро к себе играет:

— Так. Быстренько! Быстренько-быстренько оттрахал меня! (Приоткрыла глаз.) Ты же быстро возбуждаешься? Бы-ыыст-рень-ко! И я назад пойду. Полчаса у тебя.

И расстегивает рубашку на мне, пуговичку

— Ну, ты что хмуришься?

— Оставь ты этот блядский тон! Что я тебе, вибратор?

Обожгла пощечиной.

— Эй! Поосторожней. Не делай так больше.

Не обращая внимания, лихорадочно сбрасывает с себя все. Ну, и скорость!

— Мой меня. У тебя же это, — как там, — дети. Ты же их мыл.

Что за талия?! Такие талии надо клонировать. Таких талий надо, чтобы было много. Вот я тебя сейчас холодной водой. Чтобы в себя пришла.

— Издеваться?! Пошел отсюда!

Выскочил из ванной — постоял у окна — подрожал от психа. Возвращаюсь:

— Слушай, ты сейчас вылетишь отсюда!

— Иди на хуй!

— Я тебя ждал? Ждал! Ты пришла? Пришла! Хуярь отсюда! Вперед!

И на дверь ей.

Губы сжала, поскользнулась в ванне, но удержала равновесие. Грозно насупилась — и мне на дверь.

Повторяя друг друга позами, указующе тычем перстами.

И вдруг она… жалобно.

— Выйди.

Я еще дверь не закрыл, ее уже полоскает. Под душем долго стояла. К кровати шла осторожно. Кое-как справилась с языком:

— Извини меня, пожалуйста. Что я пьяная к тебе пришла.

Я ее уложил.

Еще один день был прожит. Опять ночь, опять два часа.

Сомневающийся стук. Робкий.

Тихая-тихая, монашка у меня сегодня. Взгляд пустой, вокруг очей синева. От поцелуя отстраняется:

— Я не буду с тобой спать. Сегодня я не буду с тобой спать.

Вскинула глаза: как тебе это?

— … Ладно.

Произносит медленно и глухо. Весь день она никому не открывала, молилась. Видела чертей, они… Но это же я должен быть гипнотизером, это же моя задача — голову заплетать. И вот я рассказываю про малолюдный и бескрайний завод, про независимых людей в робах, про пафосный треп в курилке. Про драку в ночной бытовке.

Вдруг заплакала. Смотрит перед собой, струйки плывут, а лицо неподвижное. Лицо набрякло и стало нежнее.

— Прости, пожалуйста. Прости, что я всякую херню плету. Это я хотел произвести на тебя впечатление.

Улыбнулась сквозь слезы:

— Что ж… произвел.

И неожиданно:

— А ты мне и не нравишься совсем.

— … Зачем же приходишь?

— Я… я не знаю…

Пауза полетела.

— Ты старый. Господи, какой ты старый! Ты даже не снаружи старый. Ты внутри старый. И в этой комнате, наверно, постоянно, постоянно тихо. По-старчески тихо.

И опять полетел-полетел ангел.

— Ладно, пойду я.

И смотрит.

А я тупо разозлился. Вспомнил про бутылку. Говорю с нажимом:

— До свида-нья.

Тихо исчезает за дверью. Щелчок.

Полстакана. Еще полстакана. На тревогу наплывает веселье. А вот и трясучку размывает, становится мягче. Сегодня я усну. Сегодня я за тобой не побегу. А завтра сама придешь, и это будет тянуться долго, болезнь только начинается. И вдруг я увидел себя ее глазами. Увидел вдруг, что забыл, как это важно — играть. Чтобы сопротивляться окостенению, чтобы оставаться живым. Вдруг увидел начинающуюся мою негибкость, отвердение, отложение солей, кондовость, увидел себя безлюдным, а вокруг скисающая, густеющая тишина. Но как это случилось? Как и когда случилось, что меня так разъело уныние?

На следующую ночь ее нет. И на следующую. И на следующую. И вдруг я плачу. Давлю из себя тяжесть. Тихонечко вою-сиплю:

— Сука, сорвала голову. Все-таки сорвала голову. Сорвала все-таки голову.

Но, может, если бы тогда я не крикнул: «Лена, ты дура!», сейчас было бы по-другому?

Но что-то не дает в это поверить.