* * *
Я покажу тебе твою жизнь,
Но у меня есть только её французская версия.
Прошло столько лет, различия стёрлись,
Ты всё поймёшь без перевода.
Невозможно жить и одновременно понимать жизнь.
Мужчина, сыгравший твоего пятидесятилетнего отца, умер уже, как и твой отец.
Он расскажет, что чувствовал тогда, что им двигало и почему он поступал так, как поступал.
Ещё ты познакомишься со своей матерью, оставленной и одинокой.
Она приведёт тебя домой, напоит чаем, начнёт рассказывать тебе, случайному мужчине,
Чего никогда не рассказывала тебе — сыну.
Твои родители говорили по-французски, им вечно не хватало денег,
На работе были неприятности, а дома ждал ты.
Ты не говорил по-французски и не понимал разговоры отца и матери.
* * *
В двадцать лет врачи предупредили,
Что однажды мне откажут ноги
Из-за проблем с позвоночником.
Я решил приобрести профессию для колясочника
И начал осваивать искусство макраме.
В середине восьмидесятых макраме было популярно.
Модные рестораны украшались шторами
Из пеньковой верёвки, такие убогие царили тогда вкусы.
Я плёл браслеты и поворозки, кашпо для цветов, шторы.
Немного не доделал дамскую сумку
Из бельевой белой верёвки.
Такой я был целеустремлённый идиот.
Мне так и не пришлось посвятить себя макраме.
Могу развязать любой узел,
Распутать рыбацкую сеть или моток колючей проволоки.
Навык пригождается крайне редко.
Самые изысканные макраме отнесли на помойки мира.
Ты, наверное, даже не знаешь такого слова — «макраме».
* * *
Самые страшные преступления против человечности
Произошли на территории России.
Миллионы приняли смерть, остальные остались калеками.
Сперва свои по чуть-чуть,
Потом больше и больше, опять же свои,
Но какие-то неродные.
Потом коммунисты, которые ничьи,
Потом чужие фашисты,
Потом было уже не разобрать.
Плохие парни убили плохих парней — не в счёт.
«Будет всем хорошо, — обещал президент в ежегодном послании, —
Мы выстояли, сберегли светлую память о подвиге страшном отцов.
Нам есть чем гордиться».
* * *
Двадцать восемь вампировцев
Остановили фашистскую гадину
Под Москвой
И обрели бессмертие.
Зачем тебе чужие фантастические твари?
Родная земля кишит чудовищами,
Они сражаются днём и ночью за твоё сердце.
Свои чудовища убьют бабушку и дедушку,
Отца и маму, брата и сестру,
Но и тогда ты не останешься один —
У тебя всегда будет Родина.
И тебе придётся защищать её от чужих тварей,
Стать настоящим чудовищем, чтобы победить.
* * *
Требуйте внесения изменений в Конституцию тела —
Основной закон нашего существования,
Источник радости и печали,
Судьбы и предназначения.
Улучшайте работу органов.
Человек имеет право быть красивым, любимым и счастливым!
Достаточно внести несколько поправок:
Сменить форму правления,
Признать право собственности на своё тело за личностью,
Обязать человека быть красивым, счастливым и любимым.
Гарантировать право на красоту, счастье и любовь,
При условии соблюдения основного закона: Конституции.
В Конституции тела записано:
Я — высшая ценность на свете.
Мир умрёт вместе со мной.
Мир существует потому, что я вижу его и чувствую.
Другие живут, чтобы я не был одинок на земле.
Они все умрут вместе со мной.
Всё, что было создано, построено и задумано до меня, —
Создано, построено и задумано в ожидании меня,
Чтобы я пришёл, посмотрел и сказал: «Да, неплохо».
Всё исчезнет, когда я уйду.
Любите меня!
Живите мной!
Другой реальности нет.
Другой вечности нет.
Другой правды нет,
Потому что я так чувствую.
Потому что я не чувствую по-другому.
* * *
Блажен, кто снялся в «Ангелах Чарли» в двухтысячном году.
Уже тогда все понимали, как важно сняться в полнометражном фильме «Ангелы Чарли»,
Стремились войти в узкие врата.
Не имеет значения, какой коровой ты стала,
Каким плешивым хером в дорогом костюме стал ты,
Вам повезло сниматься в «Ангелах Чарли» — фильме о молодости и красоте,
Где танцуют и весело убивают,
Всегда улыбаются и светятся счастьем.
Посмотри «Ангелов Чарли», найдёшь, к немалому удивлению, там и себя.
Ты, оказывается, тоже снимался в этом замечательном фильме,
Но позабыл из-за общей задроченности злоебучего патриархального мира,
Как тонко заметила однажды поэтесса Василина Орлова.
* * *
Я испытываю ужас.
Ты испытываешь ужас.
Он испытывает ужас.
Мы испытываем ужас.
Все испытывают ужас.
Не пугайся, это — ужас.
Одинокий голый ужас:
Не привязанный к беде,
Не приваженный к судьбе.
Лоб потри ладонью влажной,
Подыши в пакет бумажный.
Терпеливо сосчитай
В перевёрнутом порядке:
«Десять, девять, восемь», ай!
Дату запиши в тетрадке.
* * *
Убийцам нужны конфеты и тёплые носки.
Чистая постель и горячий завтрак.
Свежий воздух и лёгкий снег.
Музыкальные фильмы с добрыми героями
И мудрые понятные книги о жизни.
Для убийц нужно писать как для детей,
Только лучше.
Ты не станешь варить кофе для убийцы?
Не сыграешь влюблённую героиню в киноленте?
Не напишешь прекрасную книгу?
А для кого же ещё?
Столько погибло людей,
Кто-то их всех убил.
* * *
I
Полярные поэты поют о Новой Земле.
Двести имён не описывают снег.
Снег каждый день разный.
Майский, июньский, августовский.
Лежит неназванный.
Полярные поэты самые популярные
В Новой Земле.
Их имена знает каждый лемминг.
Трудно пробиться в полярные поэты.
Новая Земля — закрытая территория.
Снег и поэзия — всё, что есть
В Новой Земле.
Раз в тридцать лет
Прибывает полярная экспедиция
В поисках наследия
Полярных поэтов.
II
Ступай неслышно над землёю:
Повсюду минные поля.
Отбросит нас волной взрывною
Туда, где Новая Земля.
Там лемминги мудры, берёзы
Растут в земле, как сельдерей.
Нет ни поэзии, ни прозы,
И календарь из февралей.
Ты думаешь, на белой пашне
Застанем бабушек и мам?
Там холодно, темно и страшно.
Мы никого не встретим там.
* * *
Юрий Гагарин не разбился насмерть в том роковом полёте,
А превратился в крокодила Гену.
Так сильно изуродовано было лицо, обгорела и заново наросла крокодиловая кожа.
Но кто близко знал и по-настоящему любил Юру,
Без труда узнали гагаринскую улыбку, прямой и чистый взгляд,
Их не утаил зелёный крокодиловый череп.
Всё, что не достроил Юра, достроил Гена,
Учил и воспитывал, всегда был рядом.
Мы не знаем, что такое бессмертие и как оно воплощается,
Нам ещё немало предстоит понять и преодолеть.
* * *
Последней книгой, прочитанной Гитлером,
Стал «Маленький принц» Экзюпери.
— Эта книга про меня, — сказал Гитлер, — бедная маленькая планета!
После войны я хотел бы подружиться с писателем.
Вместе мы многое сумеем изменить.
Постарайтесь поменьше сбивать французских лётчиков,
Особенно таких, кто летает, как поэт.
Асу люфтваффе несложно прочесть полёт.
* * *
Валерий Чкалов погиб в тридцать восьмом году,
Но в сорок первом вновь появился в небе,
Истребляя врага, как коршун голубей.
Его самолёт, весь изрешечённый, совершал немыслимые пируэты,
Наводя ужас на богов люфтваффе.
Откуда прилетал Чкалов и куда возвращался —
Осталось страшной военной тайной, её не знал никто,
Потому что враги были везде: в генштабе и в Кремле.
Сталин говорил с лётчиком по телефону с обрезанным проводом,
Чкалов лично подчинялся Отцу народов.
Последний раз самолёт Чкалова видели над Кореей.
От самолёта оставалась одна рама, но он всё равно летел.
* * *
Нас отвели классом в кинотеатр «Ровесник»
И показали, как всё было.
Хрясь по левой руке прикладом автомата.
— Скажи, скажи, что Альенде был предателем!
— А-а-а, — тихо отвечал Виктор Хара.
Хрясь по правой руке прикладом.
— Скажи: Альенде — предатель!
Хара молчал.
Мы понимали: Виктор Хара
Никогда больше не сыграет на гитаре.
И нам стало грустно.
Потом на переменах
Заламывали друг другу по очереди кисти рук
И кричали в ухо:
— Скажи, скажи, что Альенде был предателем!
Было больно до слёз, но не сказал никто.
* * *
Нельсону Манделе колдунья предсказала судьбу:
Двадцать семь лет просидит он в тюрьме
И станет президентом республики объединённых племён.
Мирно умрёт в родной деревушке в неполные девяносто пять.
— А если я не хочу! — испугался юный Мандела.
— Это воля богов, — отвечала колдунья, —
Иначе никак не уберечь тебя от когтей льва,
От кровавого поноса, пули белого охотника
И бессчётных опасностей, подстерегающих чернокожего,
Будь он хоть из рода династии тембу.
Только в тюрьме невредим и здоров дождёшься ты славы и власти,
Иначе умрёшь в безвестности и позоре!
«Боги такие смешные и странные, — думал Мандела, —
Ну, надо — так надо».
* * *
Пожилые поэты Ц и К вглядываются в байкальскую даль, словно в себя.
Ц и К превращаются на берегу священного озера в Катона и Сципиона. —
Куда ведут нас кривые фестивальные тропы, Сципион? — спрашивает вечно раздражённый Катон.
Дальше Утика — древний город некогда славного Карфагена,
А нынче дыра дырой, пять-шесть читателей придёт послушать пиитов в местную библиотеку.
В университете учат, что противиться прогрессу бессмысленно.
Любой, кто встанет на пути прогресса, будет опозорен, перемолот жерновами правды и справедливости в пыль, навеки забыт.
Если ты встал на пути прогресса, это означает, что ты никогда не учился в университете!
Тебе не объяснили, что тебя ждёт,
Не научили становиться на правильную сторону истории.
— Утика, Сципион? — с отвращением спрашивает Катон и вонзает себе в живот нож,
Которым гостеприимные хозяева недавно зарезали барашка для дорогих гостей.
— Зачем ты оставил меня, Катон (Ц), — рыдает поэт К (Сципион). —
Я не такой сильный и отчаянный, как ты!
Поэт К (Сципион) просит хозяев территории перерезать ему горло, потому что сам не сумеет, не решится.
Кровь Ц и К течёт в славное море, сливается с его вечной водой.
«Мысленно с вами» — в короткой телеграмме сообщает пожилой поэт Х.
* * *
Наши мертвецы и ваши мертвецы
Бьются в чистом поле днём и ночью.
Не на жизнь и не на смерть бьются они,
Не пытайся их разнять, слоняясь по полю,
Мечи и копья пройдут сквозь тебя сотни раз,
Никто не услышит твоей мольбы.
Живи, придёт и твоё время встать в строй,
Биться, не зная усталости.
У тебя целая жизнь выбрать сторону.
* * *
Дева Мария ходит за хлебом
В образе согбенной старухи.
Дева Мария покупает в магазине только хлеб.
Ей не нужен хлеб, но как-то необходимо
Оправдывать своё зримое присутствие,
Пусть и в таком очевидном образе.
Дева Мария живёт где-то в соседнем доме.
Облик её не меняется с годами:
Всё тот же выгоревший на солнце
Серый пуховик до щиколоток.
Сложно не узнать в старухе Деву Марию.
Кто не знает Деву Марию?
Деву Марию знает каждый.
* * *
Я не спрашивал, но она вдруг сказала:
«Мне нельзя алкоголь, табак, чай, кофе, мужчин, мне нельзя».
Она была больна, она так считала.
Никаких признаков болезни в ней не было,
Наверное, потому, что она строго следовала рекомендациям врачей,
Не употребляла алкоголь, табак, чай, кофе, мужчин.
Она сказала мне эти слова лет двадцать назад.
Иногда слышу её голос в голове:
«Мне нельзя алкоголь, табак, чай, кофе, мужчин»,
Думаю, что так и надо жить поэту.
Помнить, что нельзя семью, нельзя друзей, нельзя работу,
Алкоголь, табак, чай, кофе, женщин и мужчин нельзя.
Врачи не запретили ей, кстати, читать стихи, не запретили писать стихи.
И никаких признаков болезни не было в ней,
Кроме, пожалуй, замечательных стихов,
Она писала замечательные стихи,
Её публиковали уважаемые издания и журналы с серьёзной репутацией.
* * *
Так поэтично умер Блок.
Он задохнулся, словно рыба,
Сломался, как станок,
И выбыл,
Не нажимая на курок.
И нам, конечно, жалко Блока
(По лит-ре сдвоенный урок).
От смерти Блока много проку.
Спасибо, Александр Блок!
* * *
Теперь твоя могила за морем.
Многие переплывут, перелетят, проедут под морем,
Чтобы поклониться твоей памяти,
У каждого память своя.
Но будут и такие, кто выйдет случайно к месту
Последнему твоему.
Так было со мною однажды,
Когда из мордовского леса я выбрел
К могиле адмирала Ушакова,
Это под Темниковом.
В те дни в городе выступали герои фильма «Гардемарины, вперёд!».
Я ещё не смотрел киноленту, даже не слышал о ней,
Такой я был дикий и тёмный. А
Ушакова как будто бы знал, вот ведь странно!
Был удивлён и подавлен у скромной могилы его с якорем чёрным,
Ибо молодость малодушна.
Те же, кто выйдет случайно к могиле твоей, что за морем, как я когда-то, остановятся,
Вспомнят всё, что слышали о тебе.
Кто-то скажет: я знал его молодым.
Кто-то: я помню его мужественным.
Кто-то: я жил задолго до его рождения
И ничего не знаю о нём, но с ваших слов
Понимаю, человеком он был достойным.
* * *
Приехали в фургоне люди,
С табличкой «Люди» на стекле.
Прохожих били без прелюдий
В полярно-праздничной Москве.
Валились наземь горожане.
Любой беспомощен, нелеп.
Здесь «Люди» хлеб свой загружали
В фургоны с надписями «Хлеб».
* * *
На инаугурацию Юлий Цезарь попросил, чтобы непременно падал снег с небес.
Авгуры улыбаются: несложно подменить голубей, гарантированно чтобы пролетели серые.
Но белый — цвет неудачи!
Разве только влюблённым сулит белый цвет счастье,
А более никому.
Белый снег со священного римского неба — к несчастью,
А серого снега здесь не дождёшься.
Лучше послушай, Цезарь, циничных авгуров.
Убей друзей своих всех до одного,
Не нужны тебе друзья, Цезарь, поверь, не нужны.
Не уберёг ты врагов искренних и честных,
Вкусишь смерти из рук друзей.
* * *
Говорят, А. ничего не почувствовала, когда расстреляли Г.
Спустя четыре года пришёл Л. и спросил А.:
Что вы почувствовали, когда расстреляли Г.?
А. вздрогнула, и вдруг впервые со дня расстрела Г.
Что-то почувствовала и сказала:
Спасибо вам, Л., что вы спросили о Г.
Представляете, — продолжала А., — никто ни разу не произнёс его имени,
Мне стало казаться, что не было никакого Г. и никакого расстрела не было.
Теперь мы будем говорить с вами о Г. каждый день,
Пока не умрёте вы или я.
* * *
Нас небесный конвой рассчитает на «раз» и на «два».
Так входили без стука чеченцы на минное поле,
Так на нитке смолёной болталась твоя голова, —
Ты погиб за слова, что однажды не выучил в школе.
Потому что случилось попасть остриём на струю,
Потому что в раю говорят по-чеченски, как прежде,
Мы расстанемся здесь, и мы будем стоять на краю.
У последней надежды, мой друг. До последней надежды.
* * *
Я через «ы» писал жи-ши
И так постиг природу лжи.
Остра, как нож, тупа, как нож,
Зависит, где её возьмёшь.
Она в бою последний щит,
В ней грош спасительный зашит.
Под зиму сеют ложь, как рожь.
Росток с весною в душу вхож.
И, как железо точит ржа,
Сама себя разрушит лжа.
* * *
Сквозь печали и тревогу
Бог звонит, ответьте Богу!
Жаль, не верим мы в него,
Нету дома никого.
Бог простит и извинит.
Бог ещё перезвонит.
51 
