Сансуси inside

В здравом уме поставить Сан-Суси в название нельзя, так что тут непреодолимые обстоятельства, непредвиденные. Мне нет дела до истории Пруссии, здесь не психогеография, не экскурсия и т.п. Может, трип. Встретившись утром 25 мая 2019-го с С.Д. на Frankfurter Tor (там прямоугольно-широко и тотально), мы — для установления баланса, что ли, — сравнили, как у кого прошла пятница 24 мая и что из этого теперь следует практически (шли гулять в сторону Кройцберга). Я вроде выспался, но сетовал на то, что, казалось бы, с утра был вполне вменяем, но взял Tageskarte на зоны A, B и C, хотя мне хватало и двух. Не так что жадность (0.7 €), но состояние, значит, было обманчиво бодрым. Да, там подъезжал S41 и сбоил автомат (на этот S я так и не успел), но — все же — ляп допущен. А она говорит, что можешь по этому билету съездить, например, в  Потсдам. О! — ощутил я и днем туда поехал.

Я не очень знал, где и что такое Потсдам, так что полдня на незнакомый город (есть же там город), небольшое, но — путешествие, длительность не так и важна. Наличие достопримечательностей в таких случаях ничего не значит (а и когда оно что-то значит). Упоминается об этом затем, чтобы подчеркнуть отсутствие ожиданий и даже намерений. Я ничего не читал об этом месте.

До Потсдама не довезли, возле него ремонтировали пути. По выходным (была суббота) тут так бывает. Доехали до Бабельсберга, оттуда эрзац-автобус до потсдамского вокзала. Километра три примерно — прикинул, чтобы понять, сколько идти пешком, если не ждать автобус обратно, я же не знаю, как они часто. Приехал просто так, без идей. Потсдам рассматривался как конечная S7, все.

Разве что смутно знал, что там некий парк Сан-Суси, ну а если путешествие, то ходить надо всюду, значит, и туда. Потсдам как таковой можно опустить, Потсдам и Потсдам. Река, что-то реставрируется, какой-то новодел. Церковь, дома, кафе. Иду по телефонному навигатору в сторону парка, сбоку — так вроде ближе. Какие-то улицы, какие-то аркады; то ли пересохший пруд, то ли кусок бывшего канала. Боковой вход в парк, нетипичная для Германии церковь, что ли Италия какая-то. Высокая, квадратная в сечении колокольня, ажурные балкончики друг на друге, штук семь. В парке некоторый хаос, велосипедисты (немного, день ветреный, переменная облачность), затем вправо уходит аллея, там вскоре перекресток, на нем два мраморных гибрида — женщины-львицы, человеческие верхние части, голые; по гибридам ползут мраморные дети. За ними, между ними вдали видна пока еще мелкая феерия. Что-то плоско лежит на холме, вниз террасами стелются дорожки, прямой спуск тоже есть. Как Петергоф, дворец и, где спуск к заливу, каскад. Но не фонтаны, а лестница. Дворец одноэтажный, желто-белый, окна до пола.

Вниз по горке, похоже, виноградники. Дворец небольшой, явно не предполагает массовой жизни и вряд ли здесь жили постоянно. Слева сбоку торчит ветряк, декоративный. Небольшие размеры строения вытаскивают физиологию: вокруг пустота, деревья, небольшой дворец, людей там не так много, значит — там все лично и интимно, но и не так, что просто быт. Дворец все же. Посещали, принося на ивенты свои статусы. Функционировали как статусы, а не как люди. Сначала статусы, а там уж как пойдет. В самом ли деле тогдашние люди находили удовольствие в хождениях по парку? С какими целями или предощущениями они приезжали сюда? Или нынешние, которые тут ходят. Вот кто-то в желтой майке бегает вдоль рядов винограда туда и сюда, снижаясь.

Иду по аллее к дворцу, уже совсем открыточный вид, а справа на столбе-колонне чья-то темно-бордовая голова (но шеи немного, волосы развеваются в меру возможностей материала и можно сказать, что башка). Портос практически. Кто такой, хозяин этого места? Но его вид не местный, какой-то он импортный и темно-кирпичного цвета, а здесь все белое и светло-желтое. Кто такой? Собственно, тема: ты оказался тут и что с этим делать? Что с этим будешь делать? Понятно, не испытывать удовольствия хождений по дворцовому парку, но что-то же можно сделать. Например, соотнестись с физиологией и спектром радостей лиц, это место посещавших. Конечно, когда дворец был выстроен. Сейчас не в счет, тут ротозеи и бегуны. А тогда через дворец что-то ж включалось, раз уж возникло желание все это построить.

За башкой_на_столбе, в подножии холма живость в виде статуй. Круглый пруд, они вокруг него, белые-гладкие, что ли мраморные. Преимущественно голые. Очень гладкие и чистенькие. Мраморные, в самом деле. Окружают точку, которую сделал водоем. Не точка, а будто дыра, из которой они вылезли и теперь демонстрируют мифологические эпизоды: нагая дама исследует щит, который то ли уже сделал, то ли доделывает гладкий и белый полуголый работник. Другая бело-голая дама почти забралась на, что ли, землепашца, белого и голого; мраморный плуг, красиво. Третья дама (те же параметры) что-то объясняет, жестикулируя, павлину, приобняв его свободной рукой. Дамы так схожи, что может быть одна и та же.

На холме виноградник, террасами. К дворцу идет широкая лестница, подниматься/спускаться можно и вдоль рядов винограда. Людей мало. Тот, кто по ним бегает (справа налево, слева направо), теперь снижается, лимонно-желтые штаны. Дворец облеплен полускульптурами; объемные, но срезанные стеной барельефы. Крупные, под крышей. Все они косматые, отчасти в грязи — видимо, вода сверху, — самые разнообразные, по двое, по четверо. Уже не мифологические взаимодействия, но энтузиазм и разгул, по-парные чувства. Некие смутно различимые атрибуты: чаши, еще что-то такое. Если это вакханки и вакхи, то этот черный налет выходит охватывающим, охватившим их похмельем. Внутри происходило разное, произошло и рассосалось, а этих выдавил наружу утренний петух. Осадком.

Их много, статуй, но обнаружится, что это еще было мало. Парк оказался большим, статуи кое-где стоят и в нем, но дальше — на его краю, километра через два, по дороге уже просто лес смешанных пород, — еще один дворец. Громадный, там, наверное, даже и жили. Темно-красный с белым, а сразу за ним, в комплекте, — высокая арка, по сторонам которой — через симметричные колоннады — еще два корпуса. Все сплошь в статуях, на темно-красном дворце они и снизу, и на стенах, и сверху, и сбоку. Не белые, темнее и грубее, их очень много. Ровные длинные ряды вдоль всего ровного прямоугольного темно-красного с белым корпуса. Внизу, посередине. Вдоль крыши стоят как демонстративные снайперы.

Тут бы могла возникнуть инерция: такой дворец, сякой, арка, колоннады, дорожки, что да как, откуда взялись и с какой целью. Построил тогда-то потому-то кто-то. Архитектурный стиль (прусское барокко, если красный дворец), в чем нюансы, самый крупный в Германии, с чего срисовали. Сопутствующие события, персонажи. Не путеводитель, но просветительски-ознакомительное с элементами лирики. Но, раз это отмечено, такого нарратива не будет. Да и статуи своей массой не дают улечься в последовательность, сбивают. Тогда — раз уж начались эти слова — тут может быть какой-нибудь проект. Не описание места, а разрозненные кучки, из которых что-нибудь можно составить. Предпроектная разработка, что ли. И эту тему включили статуи.

Можно сделать оболочку, например — персонажа, тогда функционировавшего (персонажи не живут). Вот он, вот дорожки и статуи во время, когда все было новым. Могло ли у него, у них всех быть локально-историческое чувство или тогдашний общий орган (внешний), который делал им наслаждение — теперь забытое, неведомое. Бродили по аллеям, а эти истуканы повсюду; в какой мере те обеспечивали им день, сгущая их смутные намерения (у всякого всегда есть смутные намерения) во что-либо определенное, как в них это разворачивалось и срабатывало. Но раз уж о них подумал, то статуи влияют и по сей день: у меня не было цели о них думать, я просто так приехал. Допустим, чувство, которое возникало у тогдашних людей, является теперь… не ощутить. Можно назвать его хоть Ssysi, но от этого оно в организм не войдет. Но, все же, факт его наличия зафиксируется и можно попробовать сделать его осязаемым.

Например, считаем, что все вокруг становится приложениями (в смысле — apps). Автор делает рамку, внутри которой с юзером может происходить то да се, отчасти — но не полностью — контролируемое автором. Связи, движения, ощущения, что угодно. Не все на свете, а что активно в рамке. Они делают почти осязаемую оболочку, в которой есть еще и невидимая кракозябра: завелась внутри оболочки и ее оживляет, взаимодействуя с юзером, тот о ней и не знает. Это всегда так, но сейчас оболочки стали краткосрочнее, они более частные, у приложений локально-отдельное существование. Они не обязаны встраиваться в общий ряд, держат свое при себе. Приложению для парковки нет дела до app'а, который считает количество пройденных шагов. А у меня тут не прагматика, поэтому сначала можно сделать приложение, а уж его к чему-нибудь приспособить.

Самому юзеру кракозябра-загогулина не нужна, она для того, чтобы оживлять оболочку, которую и достаточно выдать, чтобы оказался внутри и там с ним что-то происходит, если он так-сяк соотнесся. Я оказался в Сан-Суси, в приложении Ssysi. Оно здесь со всех сторон, нет ничего постороннего — даже передвижного кофе или будок с сосисками. В посетителе есть опция, которая обеспечивает ему возможность участвовать, в чем-то в этом, иначе бы сюда не ходили. Только эта оболочка пока не наладилась, предъявлена еще недостаточно.

Дорожки, статуи, фонтан (не включен), строения, куда тут вживаться. Дорожки, статуи и прочее — шаблон, который тогда был действующим, влиял. Иначе бы расставили что-нибудь другое и иначе. То есть предполагалось, что это будет влиять. Воспитывались, чтобы испытывать это влияние. Уроки танцев и манер, чем следует наслаждаться, а что отвергнуть. Оболочку можно восстановить, частично позаимствовать, но тогда требуются детали. Например, как были произведены эти толпы статуй? Вокруг пруда (и чуть поодаль) они белые, очень гладкие, явно мраморные. Два-три типа на всех, будто сделаны по трехмерным лекалам. Дамы, во всяком случае, похожи, будто отлили в одну и ту же форму, а потом налепили разные атрибуты. А что они как бы античность, это был такой консенсус. Как могли влиять выпуклые персонажи, но зачем они иначе? Ставили же, дело хлопотное. Те, что на стенах дворца, серо-черные от потеков, не знаю, из чего сделаны. Гладкие, но не белые. Промежуток между мрамором и песчаником. Если бы возле пруда были из фарфора, то эти из фаянса.

На темно-красном дворце и там, где Триумфальные ворота с колоннадой и двумя зданиями, их больше, много больше. Они разнообразнее, но грубее. Иногда белые, но в основном темно-серые (может, не очищенные, иногда рядом стоят белое и темно-серое). Другой материал, они, что ли, как из бетона; песчаник, что ли. Грубее — черты лиц, складки одежды. Поскольку их много, то определенная топорность может быть связана не только с материалом, но с массовым производством. Был бы бетон, тогда бы разливали по стандартным формам (там много, очень много статуй), но песчаник тоже могли рационализировать.

Может, были манекены с сочленениями, которые изгибали так и сяк. Вряд ли ставили натурщиц на каждый отдельный сюжет, а может, ставили — время тогда было медленнее (?). Но у скульпторов явно была специализация. Один отвечал за руки, другой за головы, за драпировки. Могли делать потоком, по отдельности, а потом склеивали. Головы ваяли не меньше трех скульпторов — судя по манере. А голые груди одинаковы и тут, и там: весьма правильные конусы; больше обозначение, чем факт.

Тут разнообразнее по типам, натурщиц женских статуй — если были натурщицы — не меньше дюжины, сюжеты те же, что у желто-белого дворца. Та же мифология, просто ее больше, но и тут дама рассматривает щит, в ином пластическом решении. У другой дамы пальцы прорастают в ветки и листья — понятно, кто это. Однако ж для нее не сваяли угрозу, стоит одна, превращается в куст, ну и все. Спокойно стоит, разглядывает уже бывшие пальцы. Утверждались ли эскизы и был ли последующий контроль? Или задавали сюжет, а скульптор ваял, как понимает? Белые, мраморные статуи вокруг пруда явно штучные. Их, похоже, завезли. На стенах желто-белого дворца, скорее, местные — надо было вписать в здание. На красном дворце и рядом — явно здешнее. Где-то здесь была фабрика по производству этих чучел. И грохотала, а то. Может, в Потсдаме была.

Что до влияния статуй на людей — не сейчас, тогда, — вот бы социологический опрос, а еще бы и по сословиям. Но какая тогда статистика о том, кто как к чему относится и что на него влияет. Что доставляет вам удовольствие, в XVIII веке. Не общими словами — карьера, семья, служение патрону, даже и не ситуационно, а такой-то запах в такое-то утро там-то (кофе, круассаны, мелкий дождь за окном). Как вы относитесь к Генделю, в каких обстоятельствах это проявляется: время года, наличие/отсутствие оптимизма. Нет, неконструктивно, почему тогда именно Сан-Суси. Здесь конкретно, пришел сюда, оказался именно тут, и что? Они здесь жили и что-то чувствовали. Видели статую — что-то ощущали. Даму и павлина, например. Вообще, тема статуй возникает нечасто. У Блока, например, есть фигура на Зимнем («И в небе сером осенние светы / Одели Зимний дворец царя, / И латник в черном / Не даст ответа, / Пока не застигнет его заря…»). Так что эти истуканы функционируют, что-то возбуждают. В определенном состоянии глядящего, по крайней мере.

Тему надо прицепить к чему-то или к кому-то. На статуи надо реагировать, меняя характер действий. Не персонаж-герой, а произвольный, лабораторный носитель намерений со своими нравами, особенностями провалов, удач и т. п. Это не будет нарративом или антропологией — тут вне социальной матрицы. Но поди представь, как себя ощущали тогда, имелись ли в виду вообще такие оценки. Ее могло и не быть, разветвляющейся психологии, по крайней мере — в массовом изводе. Доволен и доволен, зачем детали. Это натягивание нынешних чувств, а живет какой-нибудь печатник в начале XIX века, кто ж знает, что у него за переживания. Ежился от дождя, попавшего за шиворот, литеры пачкают пальцы. И что? Впрочем, домысливать имеет смысл. Даже как описание времени годится: скажем, тогда-то стали меньше страдать от домашних насекомых, качественно меньше — уже не думая о них постоянно (если до этого думали постоянно). Вариант не отбрасывается.

Так или иначе, требуются фактические данные. Что-то происходило именно здесь, не где-то и когда-то. А здесь такое место, что оно (пока, по крайней мере) отчетливо отдельное, без связей с чем-либо — как относящимся к месту, так и с чем угодно. Довлеет себе, не требует осознания деталей. Но откуда на русском Сан-Суси? В оригинале, на фасаде иначе, там Sans, souci (фр. «без забот», а почему запятая?). На немецком Schloss Sanssouci. На английском Sanssouci (есть и вариант Sans-Souci Palace, но этот на Гаити). Пусть уж будет Санссуси. А иногда с маленькой, как феномен или термин, санссуси. Да и два «с» ни к чему, одного хватит, Сансуси, сансуси.

Потсдам в двадцати км на юго-запад от Берлина. Бабельсберг (куда довезла электричка) был границей Западного Берлина, западнее начиналась Восточная Германия (так что Потсдам был в ГДР). На Глиникскому мосту (Glienicker Brücke) меняли разведчика Рудольфа Абеля (СССР) на летчика Гэри Пауэрса (США), обмены были еще несколько раз (Конон Молодый, Натан Щаранский с восточной стороны). Это третий мост, самый дальний от вокзала. На обратном пути я дойду до Бабельсберга пешком, через второй мост, перед ним еще указатель museum FLUXUS+, налево. В Бабельсберге была студия DEFA (Deutsche Film-Aktiengesellschaft), устроена после Второй мировой на базе Althoff Studios. Бабельсберг был киногородом, там работали и UFA, и Terra, а Babelsberg Film Studio — старейшая в мире large-scale киностудия, с 1912-го. Там, в частности, сделаны Metropolis Ланга и Der blaue Engel фон Штернберга (первый звуковой).

Поскольку я пишу на русском, то я können (мочь, иметь возможность), müssen (быть должным, быть вынужденным), sollen (быть должным, быть обязанным), wollen (хотеть, желать), dürfen (мочь, иметь разрешение), mögen (хотеть, желать) употреблять и российские культурные элементы. По сценарию «Семнадцати мгновений весны» в Бабельсберге жил Штирлиц. Понятно, это пустое упоминание, он к статуям (они же включили во мне ответственность за производство здесь хоть чего-то) отношения не имеет. О нем и шпионах что-нибудь сочинить можно, но это мне скучно. А так да, ходил бы в Сансуси, подолгу стоял возле голой дамы с павлином (глядящей на того в формате «видишь ли, птица»), чего ж нет. Штирлиц, какого в СССР не знали. Вздохнет, закурит. Вспомнит Петродворец.

Вариантом может быть сама обязанность что-то тут произвести, откуда-то возникшая вынужденность. Это не лирика вокруг мучений творчества; ответственность возникла в отчетливо физиологическом варианте, без каких-либо умственных оснований и в полном отсутствии понимания ее предмета. Но статуи всё затеяли, поэтому неизбежны в любом варианте. Может, я их просто не люблю, в принципе. Даже не их, но фактуру — гладкие формы, как стилистики со всеми их художественными фишками, мягко изгибающимися причастными, деепричастными, эпитетами и т. п. из выморочного набора. Впрочем, вызывающими инстинктивную приязнь, несносную. Еще ж и заранее задано, о чем они. Но с чего вдруг всплеск чувств по этому поводу? Ну да, оказался тут, а истуканы здесь единственная активная точка пассивного и замкнутого на себя пространства. Не парк же. Присутствует замкнутость существования, а из чего оно следует? Ни из чего, это и главное. А статуи, это как если бы увидел в лесу гриб и решил войти в него. Не так что в каждый: может, вот именно у этого что-то внутри, да хоть магнитик с сансуси (в ножке, крупный гриб). Такой трип, трипы бывают разные, вон, например, какие они длинные у коллекционеров чего угодно.

Место пустое, практически пустое, но продолжаешь о нем думать. Ловушка, вошел и ходишь, не получается связать место хоть с чем-то, а тогда как выйти? Определенность только у статуй. Трава зеленая, деревья зеленые, но темнее, небо голубое, дворцы желто-белый и красно-белый, статуи белые или серые. Цветы (конец мая, тепло) разнообразные. Еще не сумерки, но посетителей почти уже нет. Желто-белый дворец, похоже, закрылся. Ну, музей. Запирают ли вечером ворота? В любом случае со стороны красного дворца забора нет.

Сбоку от желто-белого, в аллее есть и просто головы, у некоторых вполне нынешнее выражение лиц, они вовсе не ажитированы. Как бы вот такая (какая-то) ерунда с нами произошла, да что уж теперь. Есть голова из черного камня, а глаза вставлены белые. Может, разнообразные визуальности насильно хотят выстроить какой-то объект у тебя в голове? Тогда можно пофотографировать, и эта сборка встанет, вытеснится.

Оk, пофотографировал, послал R. павлина. Ловушка не рассосалась, но стало понятнее, что с этим можно сделать. Чем-то тут можно поживиться — но чем, где именно это оно? А тогда я отчасти зомби в поисках чего-то невидимого, но ощущаемого. Все честно, оно в ответ попытается сожрать меня. Например, предлагая формы, в которые сдуру влипну. В историю местности, например. Или же магнолии, цветущие повсюду, решат высосать из меня воспоминания о Щецине, где был примерно в 1990-м, их там полно, тоже цвели. Или на кого похожа во-о-он та морда? — что засунет меня в обессмысленную временем память и устранит желание что-либо съесть тут. Но зачем мне тут что-либо апроприировать? Низачем, значит, просто инстинкт, и это вариант: битва кто кого съест, гляделки. Есть и win-win вариант, взаимное одновременное поедание — совсем другое дело. Есть и такой: думаешь, что поглощаешь, но это оно поглощает тебя. Сансуси ловушка, конечно. Сам ее сформулировал, сам себе и сделал. Не разберешься — не выйдешь.

В 1660-м Фридрих Вильгельм I устроил в Потсдаме охотничью резиденцию, потом город стал резиденцией королевской семьи. Но это Потсдам. Сан-Суси (дворец и парк, архитектор Георг Венцеслаус фон Кнобельсдорф, по эскизам Фридриха II) построены в 1745-1747-м. В городе дворец у них есть, а это дача. Теперь конец мая, почти жарко. Они бы теперь здесь и ходили. Значит, красно-бордовая голова на столбе перед прудом — хозяин, Фридрих II? Не похож. Я его себе еще никак не представляю, Фридриха, но другая стилистика, не местное выражение лица.

Красно-белый дворец называется Новый дворец. Строили после Семилетней войны, с 1763-го (в связи с ней) до 1769-го. Триумфальные ворота еще и просто ворота, за ними, ими парк заканчивается. От ворот расходятся колоннады, на их концах симметрично два здоровенных здания торцами к дворцу.

Когда я шел в ту сторону, то от дворца играла музыка. Будто там Луна-парк. Когда дворец стал быть виден в створе аллеи, музыка сделалась громче, словно за ним весьма массовый концерт. Да, за Триумфальными воротами обнаружилась лужайка, небольшая переносная сцена, человек пять рубят хэви-метал. На немецком он звучит славно, а еще и с энтузиазмом повторялось слово хуллллиганссс, хуууууулллииииииганзззз. Двое или трое музыкантов, похоже, с синдромом Дауна. Полусотня публики, в косухах и ином черном. В палатке продают пиво и пустяки на закуску, возле сцены прыгают дети. Сквозь Триумфальную арку видна часть дворца, почти Пиранези. Вид чуть заслоняет китайская — разглядел, когда подошел ближе, уходя, — пара. Они там застыли в объятьях.

Желание понять, что здесь чувствовали тогда, отчасти рассеялось. Да какая разница между временами, тогда не было телеграфа и теперь его нет. Тогда не было тамагочи и пейджеров, и теперь уже тоже. Мне тут ничего, собственно, не надо, я здесь просто оказался. Все время где-то оказываешься и надо что-нибудь делать. Почему бы и не тут.

Они тоже тут как-то оказались и что-то делали. Это, пожалуй, еще один вариант, без эмпатии, — что делали, зачем. Какими словами сопровождали. Какие были стратегии поведения. Но тогда чуть ли не историческая экономика, а здесь лишь визуалка. Впрочем, к голым героям и материализованным в персонажи страстям можно отнестись технологически. Как действовала физиология времени, которая все это произвела, их же по всей Европе до черта. Зачем голые герои вокруг пруда на фоне виноградных террас. И даже не сообразить, что могло бы быть вместо них. Вазы? Трехмерные орнаменты?

Античные боги, в какой мере сонм античных богов определял обиход (намерения, их реализацию) жителей Пруссии (в частности), как именно это делал? Как античные русские литераторы XIX века делают это с РФ и посейчас или еще конкретнее? Что за умственное пространство они производили?

С плугом стоят, со щитами возятся и у бело-желтого дворца и у красно-белого. Понималось ли это как тема расцвета королевства? Или просто ощущали, что культурное пространство должно быть насыщено мифологическими богами, а с чего бы? Физиологическое воздействие вряд ли предполагалось, слишком уж много голых персонажей повсюду. Наверное, их и не замечали на плафонах и стенах, как непременный элемент. Но когда это было новым, то как-то ведь замечалось. Что-то в них будоражило, раз уж натыканы повсюду.

А тут они почти в голом поле, должны были влиять. Между ними ходят нарядные господа, а они — белые и гладкие. Что тогда было принято чувствовать? Какие параметры следует привлечь, чтобы разглядеть ситуацию? Парк большой, не запущенный, но и не вылизанный — если отойти от дворца. Дорожки как дорожки, аллея, которая ведет к красно-белому дворцу, тоже обустроена статуями. Заросший — кустарник между деревьями, соснами. Кусты цветут, магнолии тоже. Большие лужайки. Сбоку от желто-белого дворца нечто, называющееся Ботаническим садом, — сквер с мелкими дорожками, есть даже пара крупных пальм, но они выставлены в кадках. Сверху строение, бежевое. Оранжерея, вероятно.

Они же еще в париках ходили. По крайней мере те, кого сюда приглашали. Или уже нет? В 1740-е — 1750-е доминировала прическа «Крыло голубя», два-три ряда закрученных локонов укладывали на висках, сзади — косичка или стянутый лентой хвост. Так ходили и Людовик XV, и Фридрих II. Употреблялся и одноименный парик, строго белого цвета. Раньше было иначе, как у барочных композиторов на портретах, ниспадающие волны. Отношение к телу и физиологии в Пруссии в целом непонятно, вряд ли соотносилось с псевдо-античностью. Также видны изменения: возле желто-белого дворца статуи преимущественно нагие, возле красно-белого более-менее одеты. Да, опять о статуях — а как иначе, если их столько? Видел в жизни много статуй, никогда о них не думал, должны же они были сработать, наконец.

К чему, кому бы это все прицепить? Пусть даже фиктивный герой, лишь бы стал переносчиком темы. Кто имелся в окрестностях, самые общеизвестные, которые теперь даже и не герои, а институции и почти природные объекты? И. С. Бах, но он чуть раньше и не в Пруссии. Бетховена еще нет. Гете родится двумя годами позже (относительно первого дворца). Гайдну было 15 лет, да он и австриец.

А нет, Бах участвовал. В 1747-м Фридрих II его пригласил, он приехал из Лейпцига, Саксония, до Потсдама километров 170. Ситуация: при дворе были музыканты. Композитор, учитель Фридриха II по флейте Иоганн Иоахим Кванц — его король ценил выше всех прочих. Прочие: композитор и клавесинист Кристоф Шаффрат, композиторы Карл Генрих и Иоганн Готлиб Грауны, композитор и лютнист Эрнст Готлиб Барон, композитор и скрипач Франтишек Бенда. Карл Филипп Эммануил Бах, C.P.E. Bach. Заведовал клавишными. Через него и приглашение.

По одной из версий, едва Бах приехал, король тут же позвал его к себе, отменив концерт (он тут все время играл на флейте). Странно, вряд ли во время концерта кайзеру стали бы сообщать о чьем-либо приезде. И не саксонский же король, его придворный музыкант. По другой версии, Фридрих прервал не концерт, а свой урок. Допустим. Во время встречи — источники сходятся — он показал Баху пианофорте Зильбермана, ранний вариант фортепиано. Логично, Бах с Зильберманом встречался, инструмент с ним обсуждал, что-то советовал. Уже существовал и Das Wohltemperirte Clavier, даже вторая часть. Пишут, у Фридриха было несколько зильберманов. Бах переходил от одного к другому, импровизировал, а затем предложил дать тему, чтобы тут же сделать из нее фугу. Фридрих тему (post factum названную Королевской, Thema Regium) дал. Что-то Бах сыграл сразу, по возвращении домой написал цикл. Инструментовку не сделал, указаний по инструментам мало, исполняют по-разному. Длительность разнится: 49:16 у Wieland'а Kuijken'а, 1:12:00 у аутентиста Jordi Savall'я. Это то, что теперь называется «Музыкальным приношением», Das Musicalisches Opfer. Вот, о том, как из почти случайного возникает конкретное. Из всех обстоятельств — май, дорога в Потсдам, Сансуси, люди в париках разного времени, Thema, Лейпциг, — итог, где эти обстоятельства уже не существуют, не важны. Множество элементов сцепляются в шар, и безразлично, откуда он взялся. Но я не музыкант, не знаю, как это у композиторов. Поэтому и кажется вариантом.

С внешней стороны все, конечно, реализовано. Например, Johann Sebastian Bach — Große Geschichten, DEFA-Film. На ютубе к фильму можно найти комментарий (Axel Braun), славно переведенный гуглом: «Это очень хороший, связный, многосерийный фильм Defa «Иоганн Себастьян Бах — Великие истории», с отличными актерами и современным колоритом. Главный актер Ульрих Тейн сам репетировал и играл все пьесы. Это время, когда ГДР был обязан, что король изображается здесь как чрезвычайно грубый несимпат, зависть Баха к его гению, что, конечно, было не так. Я справлюсь с этим, кроме того, это лучший фильм о жизни Баха».

Об этой истории есть несколько фильмов. Например, Д.Дейч нашел Mein Name ist Bach, 2003-го. Среди прочего Фридрих II там катает И.С.Баха (рост 1.80) по Сансуси на верблюде (c 44:30). Верблюд не верифицируется, это не беда, но зачем мне тут верблюд. Есть Ю. Нагибин, тот несколько раз сочинял о Бахе, там тоже ясно, кто хороший, кто плохой. В «Перед Твоим престолом» И. С. будто бы просил у короля денег на издание «Искусства фуги». Король отказал (сборник потом издали сыновья, C.P.E и Фридеман, Wilhelm Friedemann, — у Шюблера в Целле, тот печатал и Das Musicalisches Opfer — А.Л.). Отказав, Фридрих идет в конюшню и разговаривает с лошадью: «Милая!.. Красавица!.. Какая ты чистая, шелковая!.. Как вкусно от тебя пахнет!.. До чего же ты вся хорошая, славная моя лошадка! А твой папа Фриц не был сегодня хорошим, ох не был. Дрянь твой папа Фриц, скупердяй, мелочная душонка. Раз в жизни мог совершить доброе, святое дело и не поднялся над собой. Думаешь, побоялся украсть несколько грошей из приданого бедной девочки Пруссии? Да нет же, просто гнусный скряга. Настоящий Гогенцоллерн, этим все сказано. Какая шваль смешивала свою кровь из столетия в столетие, чтобы создать столь мерзкий родовой тип? И отец еще не считал меня своим сыном! Ну уж сегодня-то он понял, что мы одна плоть. Ох и гордился же мною папаша, облизывая сковородки в аду…»

Таков советский литературный язык. Там же и об отношениях Баха с сыном, С.Р.Е. О том же, выпросить у Фридриха деньги на Фугу: «Да согласился бы этот осторожный, осмотрительный и крайне расчетливый во всех поступках царедворец ходатайствовать за своего отца?». То есть, он не знал о С.Р.Е., а если и прочел у Моцарта: «Он отец, мы — мальчишки. Тот из нас, кто чего-либо стоит, научился у него», то подумал, что это об J.S., а не о C.P.E. (Er ist der Vater; wir sind die Bubn. Wer von uns was Rechts kann, hats von ihm gelernt). Вообще странно было в СССР. Именно И.С.Бах без сомнений великий и т. п., правильный дядька, несмотря на его церковность. Исполнялись хоралы, иногда и арии из Страстей. Может, немецкий не знали, не понимали, что там поется. А сыновья — ну, детей было мно-о-ого, какие-то стали композиторами под влиянием и на музыкальных запасах отца, чем и промышляли, тихо стушевываясь, во всех смыслах.

С.Р.Е. переоткрыли примерно в 60-е XX-го, но Нагибин его не знает. А может, и знал, но зачем ему, когда уже есть Великий Бах. Правильный и, в общем, наш — как посейчас существующий оборот: Вильяма нашего Шекспира, Иоганна нашего Баха, Квентина нашего Тарантино и к.у. (кого угодно). Не карго-культ, в России своя цивилизация, за стеной, и там свои Бахи, Бетховены. Как-то они сами завелись, свои. Там реальность со своими Венскими домами, Крэйзи Дэйзи, милкшейками, буланжери-патиссери, выпечкой Фрау Бротхен, мэнспредингом и слатшэймингом — вместо, хотя бы, блядьюобзывалинга. Такая типа настольная жизнь. Любая идея всегда персонифицирована, никаких теоретических отчуждений — мысли представляет персонаж, он и есть компактный предмет всего. Беньямин, так уж Беньямин, сто лет для цитирования не срок, он там недавно появился, значит — новость, надолго. Все отдельно, за стеной. В начале десятых XXI-го стена стала расти и уплотняться. Какое-то время оставались дыры/щели, затем оставалась примерно треугольная прореха, потом совсем закрылось. Тоже вполне проект, пусть Сансуси и ни при чем.

Только я его делал. Сохранились прописанные куски, схему помню. Заканчивать не стал, пару кусков расписал отдельно, некоторые вставил в другие тексты. Просто не захотелось связывать и прописывать. Сейчас бы просто состыковал куски, примерно как здесь. Этакий текст в процессе, но тогда так я еще не умел. В самом деле, ладно уж связать, а расписывать зачем? Это как строить такую же стену. Не то чтобы я тогда не знал, как именно делать, не хватало какого-то ресурса, чтобы понять, что и так можно. Не было ресурса, чтобы не увидеть здесь проблемы. А сейчас зачем, это же десять лет назад.

Но раз уж я пишу на русском, то можно и в российской традиции, о героях. Есть Гогенцоллерн, Фридрих II. Он же еще и масонов Германии объединил, уместно для интриги, тайное общее дело актуально всегда. И о Фридрихе II на русском нет такого, чтобы он сделался в РФ нашим и Сансуси вместе с ним, а могли бы. Но персонификация идей еще лучше, у персонажа-то лишь нарратив с движухой, а формат «наш/наше» приложим к чему угодно. Что там описание исторических историй, да хоть к учебнику по физике. Но тут статуи главные, как их персонифицировать всех сразу?

Какая связь между Бахом И. С. и статуями? Есть ли в этом интрига: церковный композитор, лютеранин идет к королю, а по пути нагой мрамор и вакхические барельефы, было ли это для него проблемой? Но стояли ли они уже, статуи? Могли и не сразу сделать. Скорее, были. Не голый же парк с прудом. Впрочем, при Фридрихе II была веротерпимость, отчего протестанты с их трудовой этикой в Пруссию и пошли, да и более-менее терпимость ко всему вообще. Ну а Бах сам давно статуя, как и Фридрих. А нет ли здесь противоречия стилистик?  И «Приношение», и эти ландшафты с интерьерами — продукт тогдашнего общего сознания, как такое может быть? Но Бах и Фридрих II в париках/прическах разного времени, это не мешало общаться по делу. J.S. идет сквозь статуи, потом импровизирует на Thema Regium, затем складывает Приношение. Тема «что на что влияет, а повлияв — обнуляется» весьма перспективна.

Но где была встреча? В Сансуси или в Потсдаме? Летний дворец строился в 1745-1747-м. Бах приходит в 1747-м. В какое время, куда? Die Berlinischen Nachrichten vom 7./8. Mai 1747. сообщали о визите J.S.: встреча была 7 мая. Значит, в Сансуси? В мирное время Фридрих жил там с конца апреля до начала октября, но тут другое — строить закончили в 1747-м, а в каком месяце? Нашлось упоминание и об открытии, это 1 мая 1747-го, хотя доделали еще не все залы. Вряд ли после открытия двор переместился обратно в Потсдам, пока не закончат. Но комнаты с зильберманами? Уже завезли? Отчего-то хочется, чтобы Бах ходил среди статуй. Вряд ли бы дворец открыли, а их не поставили. С фонтаном в центре пруда не получилось, не рассчитали требуемый напор. Теперь-то работает — в принципе работает, сейчас выключен.

Концерты во дворце были, разумеется. Есть картина Адольфа фон Менцеля, на ней Фридрих солирует на флейте (Flötenkonzert Friedrichs des Großen in Sanssouci, 1850—1852, Alte Nationalgalerie, Berlin). За кибордом конкретно C.P.E. Бах. Словом, старший Бах тут ходил, а протестантская мораль может быть и на стороне статуй, которые воткнуты как технологическое оборудование для обеспечения типа жизни, продвигаемого Кайзером. Немного отчужденные, никого конкретно не торкают, а в сумме уже да. Стерильные и плавные, диссонируют с телами и лицами тех, кто ходит среди них. Что ли намекая: для отношений любого рода, для любых действий есть идеальные лица и фигуры. Не высокомерие, наоборот: гладкие истуканы не люди, но люди действуют именно этими, такими телами. Как только возникают отношения — хоть с тем же павлином, — участники контакта превращаются во что-то гармоническое. Когда что-то происходит в материальном мире, то, на самом-то деле, происходит не в нем, но там, где входят в связь подобные тела. Немного не тут, но и не слишком уж не тут.

Такое устройство мира было бы неплохо. Может, так все и происходит. Заодно рядом и смерть, тогда она всегда неподалеку. У И. С. Баха в первом браке из семерых детей трое умерли в детстве, во втором до совершеннолетия дожили 6 из 13. Фридрих II хоть и был наследником, но — третьим сыном, старшие братья умерли в младенчестве. Смерть тогда была близка, как теперь в фейсбуке. Все это тут одновременно, рядом. Небытие такое, сякое. Мир, который предъявляют статуи, тоже.

Так взаимное поедание и происходит. Выглядит да, наоборот: одна сторона  выставляет данные, другая в ответ реагирует. Только это никому не впрок — зачем мне Сансуси, зачем ему я. Какой консенсус в отсутствии цели и его предмета? Бытовое соприкосновение двух сторон, никакой игры с нулевой даже суммой, потому что игры нет. Природно-неизбежный при контакте выплеск данных, обоюдный и утомляющий. Раз уж встретились, то и взаимодействие, чем-нибудь закончится. В отдельном, не имеющем отношения ни к одной из сторон месте. Не в Сансуси же, тут только ландшафт и статуи, а я не пишу прутиком по здешнему гравию. Это все где-то, в лабораторной склянке, валяется на пустыре.

Бордовая голова перед прудом — не Фридрих II. Это итальянский герцог Браччано, меценат XVII века. Появился в Сансуси элементом самоидентификации Фридриха II, он тоже хотел быть покровителем искусств. Купил бюст еще в 1742-м, сберег для Сансуси. Там его поставили в 1749/50. Потом перемещали туда-сюда, в 2016-м вернули на исходное место.

Теперь уже есть оболочка. Неплохо бы добавить агента письма, который — находясь внутри — примется натягивать на себя и физиологию, и длительность. Очень уж статуи неподвижны. Агент — не персонаж, а произвольное, производная обстоятельств. Берет на себя стягивание, связывание упоминаемого и, раз уж зафиксирован в этом качестве, подталкивает, тащит дело дальше. Статуи тогда окажутся под сомнением, но из того, что с них все началось, не следует, что так уж они неприкосновенны. Агента можно представить в виде, например, механической птички из феллиниевского «Казановы», та махала крыльями во время любви как глагола. И декоративно, и утверждая ситуацию. Но лучше не дискретная птица и не ключ, опять отпирающий что-то следующее. Пусть некая тварь возникает ниоткуда, выползает и затевает сшивать отдельные куски всего этого, делая их собой. Теперь в ней и это, и это, отросла еще одна конечность, появится еще какой-то глаз, а свежий внутренний орган позволяет улавливать состояние трафика на улице через пять кварталов.

Пока агентом все еще работает автор — пусть он и условен (кто здесь о нем что-либо знает?). Что-то складывается, но все теми же кучками, зацепки для последовательной осмысленности (а для этого и агент) пока нет. Из чего не следует, что ему не возникнуть, просто нужен следующий слой.

Вот, например, многокамерные Фридрих II и Бах И.С. Во Фридрихе II много комнат (и король, и философ, и меценат, и флейтист, и кумир Петра III, и т. п.), в Бахе тем более всего много (см. хотя бы каталог BWV). Они встретились в сансуси (здесь с маленькой, это среда неясной природы). Два многосоставных и, к тому времени, уже почти вневременных организма ситуационно составили комбинацию своих частей, давшую в результате das Musicalisches Opfer, BWV 1079. При исполнении эта комбинация не оживает, хотя и может быть упомянута в программке. Но это изменило бы отношение к звукам только для слушателей, настроенных на побочные чувства.

Но и каждый состоит из множества своих элементов, как Бах или Фридрих; элементы как муравьи или что-нибудь такое накидываются на появившегося в их окрестностях субъекта (объекта тоже), щиплют его своими подробностями, новостями, внешним видом. Элементы как небольшие существа, действуют бессознательно, когда ощущают какое-то наличие рядом, действуют. Тоже возможный вариант для расписывания. Фоновый, не самостоятельный.

Еще вариант. Вот они разнообразные, расщепляющиеся даже по ходу речи: то включится один И.С.Бах (музыкальный), то другой (частное лицо), то такой Фридрих II (государственный), то еще какой-то (флейтист), как они превратились в этакие сингулярные идентичности, оказались в них упакованы? Стали быть как статуи. На могиле Фридриха II отчего-то лежат картофельные клубни, а белых бюстиков Баха на свете полно, по крайней мере — в Лейпциге. И Фридрих II, и И.С.Бах участвуют в 99% последующих историй ровно как твердые фишки. Картошка на могиле разная, разных сортов, так что ее, вероятно, принесли разные люди. Что ли Фридрих и ввел ее в обиход в Пруссии? Но как обеспечивается постоянное наличие картофеля на могиле? От музея, частные порывы? А в историях и действуют статуи, сингулярные идентичности — это тоже вариант: некто становится статуей, и вот тогда с ним начинают происходить происшествия. Пока он разнообразен — нет, но если окаменеет, то дело пойдет.

Сансуси вполне может оказаться существом органической природы, которое лишь внешне оформлено твердо. Питается теми, кто оказался у него внутри, реакциями посетителей на то и на се, побочными, но возникающими здесь мыслями. И я здесь не выясняю что-либо, но произвожу еду для Сансуси, им спровоцированный. Можно бы предположить, что меня поедали, только пока я об этом не догадался, но слова о сансуси продолжают возникать, так что, пожалуй, есть меня продолжают. Как растение жрет комаров, так и оно. Растению же все равно, что по его поводу думают. Приманивает тем и этим, а и что делать Сансуси, когда лежит тут и надо жить дальше. Сансуси может быть олицетворен (~о) в виде существа, которое — раз уж его тайна раскрыта — появится теперь из-за парка. Громадное, выше мачты мобильной связи (если этот абзац читать вслух, то — негромко и медленно, вкрадчиво).

Вариант перспективен, но еще не подготовлен. Потому что в этом месте он пресечет все, сделавшись разгадкой всего. Будто медведь вдруг созрел, медведь ex machina. Выходит к столу, ну и все. Да, автор тоже хочет сожрать что-нибудь, что опознает в качестве еды, но автор единообразен, сингулярно-идентичен (именно из-за этого желания), а Сансуси — нет. Много дорожек, разные строения, здания. Автор может думать о разном, но это мелочь относительно того, что сейчас он сингулярен и с ним могут происходить только трэш и беллетристика, он терпила. Захотят его ограбить или примут за другого — не возразит. А как иначе, у него вообще нет идентичности, у автора — пока работает — идентичность текста. Единтичность, одинтичность, а агентом письма тут хочет быть увеличивающийся в размерах Сансуси. Надо уходить от Сансуси в сансуси, субстанцию.

Кто здесь абсолютно сингулярен, так Гебюр. Одно время в немецком кино Фридриха II играл только он, в это время он почти не играл никого, кроме него. Отто Гебюр (Otto Gebühr, 29 мая 1877 — 14 марта 1954). Родился под Эссеном, учился в Кельне, в чем-то коммерческом. Сменил профессию, через антрепризу попал на постоянку в герлицкий театр. С 1898 по 1908 работал в Королевском придворном театре, Дрезден (Königliches Hoftheater Dresden), в берлинском Lessingtheater. Война, после демобилизации в 1917 году принят в берлинский Немецкий театр Макса Рейнхардта. Тогда же начал сниматься. В частности, был императором Рудольфом в «Големе» (Der Golem, wie er in die Welt kam, 1920). Обнаружилось, что он весьма похож на Фридриха II. Гебюр получил его роль в Die Tänzerin Barberina — Regie: Carl Boese, в 1920-м. Потом был Fridericus Rex (1921—1922). И склеился с персонажем. Пишут, при нацистах было официально запрещено приглашать на роль Фридриха II кого-либо, кроме Гебюра. И, вроде, Геббельс следил за тем, чтобы он не играл в других фильмах, не «очерняя созданный образ Великого короля». Это преувеличение, фильмов без Фридриха хватало, хотя бы «Женитьба Казановы» в 1940-м. Играл не Казанову (Otto Gebühr: Prilop, ihr Onkel; «ее» — Gertrud Pank, Landjahrvolontärin, играла Irene von Meyendorff).

Кайзером он был в дюжине фильмов (второй из них, Fridericus Rex — в четырех отдельных частях), с 1920-го по 1942-ой (последний — «Великий король», Der große König). Но Гебюр 1877-го, во время этой дюжины лет ему было от 43 до 65, а играл он тридцати-сорокалетнего человека. Геббельс и слушать не хотел (пишут), когда ему намекали на неувязку. Где было найти такого же? После Второй мировой Гебюр работал в театре, снимался много, уже на подхвате. Умер в марте 1954-го в Висбадене, похоронен на кладбище Св. Софии в Гезундбрунненне (Западный Берлин). Сансуси — идеальная площадка для съемок, а Filmstudio Babelsberg рядом.

Вот фильмы с Сансуси в названии. 1926: Die Mühle von Sanssouci, 1930: Das Flötenkonzert von Sanssouci — тоже, поди, о встрече с Бахом, 1932: Die Tänzerin von Sanssouci. Это только по названиям, может, и в других тоже. Может, в Die Tänzerin Barberina. Это Ба́рбара Кампани́ни (Barbara Campanini, La Barberina или La Barbarina — сценическое имя), танцовщица XVIII века. К слову «танцовщица» добавляют «выдающаяся» и «прославленная». Барбарина появится у Моцарта в «Свадьбе Фигаро» (у Бомарше ее нет),  есть стихотворение М. Кузмина (»… О, песни вздох, лети, лети! Тебе булавки не найти, О, маленькая Барберина, В такую ночь!»). История: Королевскую оперу построили в 1742-м, стали искать артистов. В 1743-м Фридрих II в Париже видит Барбарину и предлагает контракт. До Берлина она сразу не доедет, в Англии влюбится в лорда Маккензи, и они решат отправиться в Венецию. Но контракт подписан, начинается тяжба, ее доставляют в Берлин. Там она сделается любимой собеседницей кайзера, а их встречи произведут слухи о любовной связи. Казанова написал в мемуарах, что видел ее портрет (Антуан Пэн, 1745) в рабочем кабинете Фридриха II. Непонятно, застала ли она Сансуси, да и женщины туда не допускались, — то ли из высших соображений, то ли из-за гомосексуальности кайзера. Может, фильмом и хотели затуманить эту склонность, но — в 1920-м, в веймарской Германии?

«Мельница», Die Mühle von Sanssouci. Мельница торчит слева от дворца, если смотреть со стороны парка, выглядит новенькой. Вообще, die Gebühr — это «плата», «пошлина», «тариф». Человек по фамилии Тариф. Но есть фамилия Медведь, кто ж соотносит, а у кайзера на Триумфальных воротах три конкретных грации: Красота, Радость, Изобилие (Аглая, Евфросина, Талия). Дело обычное, можно ж ставить и статуи глаголов, местоимений, даже частиц.

«Мельница» — немой фильм 1926-го. Дело в 1750-м. Фридрих II вернулся с Силезской войны и хочет отдохнуть. Вообще-то, Вторая Силезская война закончилась в 1745-м, война за австрийское наследство — в 1748-м, а Третья, она же Семилетняя, начнется в 1756-м, но ладно. Желает отдохнуть, а рядом все время какой-то грохот. Оказывается, рядом работает мельница. Старательно шумит, не работать мельник не собирается. Фридрих требует прекратить или снести мельницу. Но это частная собственность, наследственная. Мельник в своем праве, а кайзер пусть подает в суд, уж тот права мельника защитит. Король понимает, что закон против и т.д. Святость закона, договоров, контрактов и т.п. В фильме все устроилось, мельника уговорили перенести производство в Байрейт. Переселился он или нет, но эта здесь так и стоит.

Ага, в 1750-м кайзер обнаруживает мельницу, будто раньше во дворце не был, а проекты дворца и парка не рисовал. Но грохот мельницы как основной мотив немого фильма, это хорошо. Понятно, тогда были другие меры условности, в немом фильме мог быть и грохот. Или, допустим, тапер изображал, или в титрах: дык-дык-дык. Условности всегда работают.

Такой проект: Otto Gebühr приходит в Сансуси. Почти восьмидесятилетний, перед смертью. На могилу Фридриха II он не мог прийти, туда кайзера перенесут в 1991-ом. Впрочем, могила была уже обустроена, самим Фридрихом. Словом, Гебюр в Сансуси, прогуливается. Допустим, с определенным отвращением, потому что всю жизнь играть Кайзера… Или в грусти: всю жизнь его играть, а потом не играть. Ходит. Невысокий, сухой, прическа «Голубиное крыло». Смотрит по сторонам, удивлен тому, что фонтан работает. Непонятно кем себя ощущает. Вот это его могила, и она пустая — логично, она для него, он же кайзер.

Люди от него иной раз шарахаются — потому что кайзер, потому что Гебюр. В 50-е все эти фильмы были еще недавно. Если шарахаются, то Гебюр окончательно понимает себя Кайзером и т. д. Мелодрама, комедия, что угодно. Триллер. Или так: его много, он в виде разных Фридрихов II, из каждого фильма. Все одинаковые, Гебюры, похожие друг на друга, как статуи, и все они одного возраста, шестидесятилетние. Ходят по парку. Их дюжина, еще больше, сотня (уже не строго по фильмам, из эпизодов). Впрочем, не мог он сюда прийти, потому что тут ГДР. Можно, могли и впустить, хотя Гебюр, Кайзер… они идеологически неотделимы. Неважно — пустили бы или нет, а расписать можно.

Сделанные проекты скучны, как статуи. Может, я к ним потому и прицепился, из неприязни. Они как всё то, что торчит вокруг: институции, твердые ценности. Система. Эстетические понятия, хотя какая тут эстетика. Стоят и влияют, даже если не обращаешь внимания. Обратишь: а что, даже и неплохо. Зачем проекты доделывать, хватит и декларации намерений (можно сделать вот такое…). Уместны прикидки (может быть так-то, и так-то, и т.д.). Проектная заявка, техзадание. Или наполовину сделанная работа и связывающие элементы (пробелы, стрелки, каракули и т.п.) для второй половины. Черновик произвольной разработанности. Как бумажная архитектура, но со словами все иначе, так что и не бумажная.

Такие штуки только покажутся промежуточными, они сделаны, это жанр такой. Проект-в-разработке, under development / in progress. Его смысл можно заявлять или нет, свои действия — пояснять или не пояснять. Можно делать выводы, анонсировать будущий итог, можно и без этого. Проект и есть проект, у всякого свои правила. В нем главное — связи, он собирает то, что захотелось связать. Фиксировать не объекты в связи, а саму связность, она сама объект. В Кельне есть музей Kolumba, они так и делают.

Связь между элементами — элемент, долговременный или мимолетный. Связь между связями — элемент, связи между связями связей и/или элементами — тоже. Это даже не какие-то цветные жгуты, а камни, фигурки, персонажи — невидимые, умственно-органические. Зацепилось, цепляется дальше, интересно. Иначе какое бы мне дело до Санссуси? Но вот когда проект уже можно не доделывать? Где линия, до которой еще нет, а за которой уже да: делается же именно эта граница? Наверное, когда можно сказать «и так далее». Какая-то очередная штука собирает, сводит вместе все разрозненное, и предыдущее стало неважным. Еще любопытно, в каких пространствах проходит эта граница и где собираются связи. Они же не выдуманные, а рабочие. Они одно и то же или нет?

Связи. Вот Казанова и фильм Феллини. Примерно на 2:05:02 Казанова появляется в Вюртемберге, за кадром сообщается, что Вюртемберг — brilliant court of Europe. А у них трэш и угар, брутальность и простецкое хамство. Казанову там обидят, зато он познакомится  с механической женщиной. Происходит концерт пьяных членов двора. На высоких стенах шесть органов, исполнители подлетают к ним на качелях, хоровое воодушевление и соло героического характера (что ли во славу герцога). Практически прото-Поп-Механика Курехина; возле стола еще и громадная черепаха. Это не формальная связь. Феллини с «Казановой» появился в 80-х, я видел его на видео в СПб, в компании, Курехину не чужой. Впрочем, неважно. Казанова ездит по Европе, в Пруссии тоже появится. В августе 1764-го, в Сансуси. Затем поедет в Курляндию и, через Митаву, в Ригу, в декабре доберется до Петербурга.

Но вот же экая брутальность в Вюртемберге, а справка по C.P.E. сообщает, что в юности он написал два цикла сонат, один посвятил Фридриху II, другой — «юному герцогу Вюртембергскому». Так ли брутально было в Вюртемберге? Впрочем, работу ему предложит Фридрих.

Казанова («История моей жизни», пер. с фр. И. К. Стаф, А. Ф. Строева) по дороге в Сансуси встречается с аббатом Бастиани: «Он показал мне любовные письма, полученные им от короля Прусского до его рукоположения; государь был положительно без ума от Бастиани, пожелал стать его возлюбленной и по-царски наградил, увенчав церковными лаврами». Далее Сансуси. Казанова сочинил просьбу об аудиенции, «подписал ее моими двумя фамилиями, прибавив слово: венецианец» ( «Мемуары Казановы, венецианца», пер. с фр. М. А. Петровского, С. В. Шервинского). Все получилось: «На другой день я получил записку, подписанную: Фридрих, в которой говорилось, что король будет находиться в четыре часа в садах Сан-Суси и что там я могу ему представиться. Прибыв на место свидания в назначенный час, я вижу в конце аллеи двух лиц, — одно — в партикулярном платье, другое в военной форме и в ботфортах, без эполет: это был король».

По ходу встречи происходит диалог, раскрывающий тему фонтана:

«- Нравится вам этот сад?

— Нравится.

— Вы — льстец. Версальские сады лучше.

— Действительно, благодаря своим фонтанам.

— Конечно; я издержал бесполезно три тысячи талеров на проведение воды.

— И ни одного фонтана? Это невероятно.

— Господин Казанова, вы не инженер ли?

<Затем говорят о налогах и лотерее>

Король очевидно начинал раздражаться; может быть, он чувствовал, что я прав. Я не возражал. Сделав несколько шагов, король останавливается и говорит мне:

— Вы — красивый мужчина, господин Казанова.

— Это у меня общее с гренадерами Вашего Величества.

Он повернулся спиной и приподнял слегка шляпу. Я удалился, убежденный, что не понравился ему. Но дня через два милорд маршал сказал мне:

— Его Величество мне говорил о вас; он намеревается дать вам здесь место».

Но предложили ерунду вроде надзора за кадетами, а бытовые условия ему не понравились. Еще Казанова профильно сообщал, что «… ничего не могу сказать о любовных похождениях этого короля: к прекрасному полу он чувствовал отвращение и антипатию, которых нисколько не скрывал». Справочники согласны: «Гомоэротические мотивы изобилуют в любимой резиденции Фридриха — Сан-Суси. Из окон кабинета Фридриха просматривается фонтан со статуей обнажённого Антиноя. В Новом дворце […] самая большая фреска изображает представление Зевсу юного Ганимеда». Собственно, доминирования гомоэротики в статуях не видно. Впрочем, я не в теме. Разве что большое количество голых дам в этом контексте могло соотноситься не с физическими желаниями, а с чем-то иным. Какая-то у них была другая функция. Понятно, антично-мифологическая, но уж слишком конкретно они выглядят. И не такое уж качество, чтобы внешние формы стушевывались, оставляя только идеал. На стенах желто-белого дворца вообще дикие морды, еще и грязные. Грязь там уместна, физиологична, добавляет реальности. Может, все это просто чтоб гостям было приятно, ну и как в Версале. А Фридриху все равно.

Эти истуканы как уроки литературы. В голову заходят Дианы, Юноны, Юпитеры, Марсы, Муму, коты на цепи, бедные Лизы. Обживаются там навсегда, без них себя и не вспомнить. Нормативному российскому мозгу было бы удобнее, когда б не Марсы и Венеры, а полунагие Онегин и Ленский с нагими Таней и Олей. Тут и преемственность бы возникла, ходил же их автор в халате меж античностей Летнего сада. Или же статуи должны были конкретно излучать беззаботность, негу и блаженство?

Беззаботность здесь не безусловна. Один из комментаторов предлагает не считать, будто Sans, souci — именно она. Нет, «фраза отражает воззрения Фридриха на вопросы жизни и смерти». Он, де, хотел умереть как философ. Устроить себе могилу возле дворца Фридрих II распорядился еще в начале стройки. Прогуливаясь с кем-то (имя не названо), Фридрих указал спутнику на выкапываемую яму и пояснил: «Вот только тут я буду без забот». На этот факт внимания не обратили (или не узнали) и поняли девиз в духе беззаботности всей территории. Впрочем, тоже ж ерунда: мог быть не в духе и имел в виду «только здесь мне от вас покой и будет».

Нега и блаженство — понятия не метафизические, не вневременные. Порог боли, болевой порог разный для разных людей. Порог удовольствия тоже разный, кому-то ничем не угодить, а кому — от карамельки эйфория. Чуть-чуть ему чего-нибудь, и уже поползло по коже или же внутри нечто, раскрывающееся по ходу мелкими цветочками; ягоды созревают, будет компот. Неизвестны пороги удовольствия в разных культурах в разное время, логично же предположить, что такой порог существует и для сообществ. Создание места, где декларируется беззаботность (все равно, какая именно), само по себе хорошо. Не так и важно, через какую дырочку (или еще как) беззаботность и последующее блаженство начинают поступать, обволакивая. Поэтому нюансы здешней как бы античности неважны, но предъявлено наличие лучшего мира.

Тогда есть тема мантры и паролей. Sans, susi, сансуси — словосочетания, отпирающие вход в свое пространство (как, например, ночь, улица, фонарь, аптека). Оболочки, логины, passwords, мантры. Сим-сим, откройся, сказочный мотив D1552.2. Работает: скажи где угодно Sans, souci, и отчасти окажешься в нем. Здесь и в самом деле как волшебная пещера. Другие места давят, навязывают себя, это — нет. Если и навязывает, то неявно. Навязывает, я же продолжаю всем этим заниматься. Висит: и отдельно от всего прочего, и не отдельно. Не ощущает неловкости за то, что висит и никуда не движется, разве что как-то вокруг кругами.

Поэтому здесь, в этой части текста отчасти желатиновая область. Как желе, студенистое. Неплотное, едва заметное, немного тормозящее виды и мысли — они чуть со сдвигом, немного колеблются, как бы добавляя себе нечеткость и расплывчатость, выделяя небольшой туман. Это объективное свойство области, делать с ним не надо ничего. Если теперь студенисто и желеобразно, значит — так и есть, не высушивать же силком. Если высушить, то проект окостеневает, делаясь сделанным. Субстанция уместна, появилась какая-то слизь, неопределенная и действующая. Она не всякий раз возникает, незачем ее превращать во что-либо. Может, она и есть главное, для чего все затеялось — все на свете, лишь бы она появилась и стала распространяться. Пусть сама перейдет хоть в мороженое, в белый пломбир, оплывающий.

Внутри парковых объектов своя жизнь, как в коконе. Воспроизводится ими наружу, облепляется деталями (пыль, погода, тени от деревьев). Если даже это и выдумано, то все равно: раз придумывается, значит — так и есть. Исходно стерильное, стерилизованное, почти не физиологическое. В той же мере, в какой нефизиологичны бинты. Внутри этих статуй, если их раскалывать как орехи или куски породы, стеклянные детали общего механизма, который склоняет производить эти мысли и высказывания. Изо всех понемногу сочится небольшой смысл. Белые, гладкие, как жирные личики эти статуи, эманируют оболочку идеальной жизни. Конечно, идеальная жизнь может выглядеть и криво: неорганикой или плохо пахнуть — для тех, кто со стороны, ну а внутри-то славно, когда уже внутри.

Они и сейчас распространены. Понатыканы при домах нуворишей или цементно-гипсовые отливки в магазинах «Для дома и сада» вдоль трасс. То есть, они людям нужны. А если бы завелись не эти чучела, не городские недозверушки из камня и металла, но пластиковые (или какие-то) гладкие тела, как бы это выглядело? Впрочем, они есть, в рекламах. И картинки, и манекены. Оk, реклама должна склонять к продукту, но зачем гладкоизящные тела возле автомобилей или при упаковках йогурта? Вероятно, дело в неге и блаженстве. Рекламные тела не имеют отношения к виду тушек тех, кому предназначена реклама. Значит, они переключатель на другую частоту существования. Не так чтобы мифологическую, как статуи, но предъявляющие другое и лучшее пространство, вход в которое через предлагаемый товар/услугу. В потребителе возникает аналогичное сияющее тело, потенциально оно есть у каждого — ведь рекламы не вызывают зависть или негодование. Значит, есть у каждого, недоразвитое -  как небольшая белая личинка, обычно пассивная. В моменте транзакции (видит рекламный щит) личинка возбуждается и занимает всего человека. Люди превращаются в идеальные создания для коммуникации с предметами, друг с другом и с самим собой в новом, весьма улучшенном варианте. Увы, развитие этой личинки художественно не воспроизвести, пожалуй. В каком виде это возможно сделать? Словами-то да, но они не предъявят красоту трансформации.

Или в социальном случае, без превращений: искусственный, небольшой рай. Буфет в опере, белые скатерти, выходные одежды. Промежуточная, отчужденная от местности и времени зона, не метафизическая. К ней привыкли и странность таких построений не замечают, все работает надежно. Но мир перейдет в другой эон, когда манекены сделаются как люди, разноформатными. Толстыми, кривыми, с одышкой. В искусстве так давно, а когда такими станут и манекены, то получится всеобщий рай: все начнут называть себя как угодно и кем захотят, вмиг этим и становясь. Каждый будет ровно hier und da, ровно такой, каким ему хочется быть, как же не парадиз.

Статуи могли бы и расти. Климат здесь хороший, могли бы. Как гриб, который увеличивается, не добавляя смысла своей исходной идее. Стали бы задевать друг друга, с ними бы пришлось что-то делать, подрезать, пересаживать. Марс пошел бы в рост лучше остальных, под его напором стала бы искривляться Флора, ну и т. д. Да, с картофелем на могиле ерунда какая-то. Где и когда Фридрих II его внедрял? По всей будущей Германии или в Пруссии? Пишут, что он и начал, рассаживая ее в королевском огороде еще в Берлине. Но в Брокгаузе и Ефроне указано, что дело началось в 1717-м, в Саксонии, а в Пруссии — только в 1738-м. Внедрять его начал еще отец Фридриха II, Фридрих Вильгельм I. Даже, якобы, издал указ рубить носы и уши тем, кто сажать откажется. Но в какой момент факт можно считать свершившимся, внедрение осуществлено? Когда начались рецепты блюд из него? Теперь корнеплод доминирует, 5 790 000 ссылок в гугле на Kartoffelsalat. Но общественное мнение зафиксировалось на Фридрихе II, носит ему картошку на могилу. Если, конечно, это не входит в штатные обязанности сотрудников музея.

Тут ничто ни с чем не соприкасается, выгородка. Нет даже забав для посетителей, будочек с колбасой и извозчиков, чтобы катать по парку, — по крайней мере, теперь не было, и не потому что вечереет, а и навоза на аллеях нет. Не отвлечься даже на такой быт. Статуи, аллеи, магнолии;  пустота совершено не физиологическая — даже когда тут ходят и бегают, эти действия не прилепляются к парку.

Только в таких местах и заметишь студенистую субстанцию. Здесь мало значения имеют образование, опыт, прочее. Не присутствуют, такое место. В какой-то мере не присутствуют, здесь разбираться надо способами, сочиняемыми заново. Твоих смыслов нет, тут будет только то, что спровоцирует территория. Всегда и всюду при тебе множество историй и ощущений, а теперь они вспоминаются только усилием. Сырые разводы на кафельном полу пельменной в слякоть какого-нибудь из конца 80-х сюда сами не придут. Отсутствует даже самая физиологическая физиология, ни разу же не упомянуты мелочи: захотелось того-то, немного устал, понравилось, зачесалось — нету их. Да, можно заметить, что этого нет, но тогда будет умственное усилие. Здесь антисептик, вот что, антибиотик даже: ни местные элементы, ни то, что по их поводу приходит в голову, не делают эмоций. А если что и возникнет извне, то не станет соединением с реальностью вне парка, но будет втянуто сюда и продезинфицировано на въезде. Нет энтузиазма, ажитации. Ах, ничто не замутняет твою субъектность, не пытается ее модифицировать, не склоняет пересмотреть представления о чем-либо и уж вовсе не предполагает социальных ролей. Связи, возникшие здесь, останутся тут, внутри. Антибиотик, сансуси, невещество. Может, не только стерилизует, а и что-то делает, обозначит еще себя.

Легко вообразить Луна-парк: колесо обозрения; персонажи, наряженные как в то время; карусели, мигают лампочки, позвякивает музыка. Невнятные развлечения вокруг фонтана и в ближних аллеях. Красная дорожка на лестнице ко дворцу, между виноградников. Имитация хозяйственных работ, или же реальные хозработы, надо же все это содержать. Невидимые хозслужбы небольшого размера, меньше даже пчел, поддерживают историю места. В этом нельзя участвовать, ничего не предполагает прикасаться к чему-либо. Взаимодействия тут без тела.

Здесь и не пахнет почти. Только краткие, локальные запахи. Немного — чуть стоячей водой пруда. Травой, листьями. Магнолии, кусты цветут — пахнут только вблизи. Запахнет табаком, если закуришь. Возле того концерта пахло пивом и декоративным дымом со сцены. По-прежнему ничего не навязывается, но удерживает внутри себя неощущаемой силой. Если живете давно, то зажигали же спички. Осенью: первая и вторая — только дым, третья — дым, четвертая шипит и чуть-чуть горит; прикрываешь ладонями, огонь завелся.

Если settings места не были известны к моменту попадания туда, то они контекстом не станут, а последующие уточнения в него не затянут. Он ляжет сбоку от места. Тогдашнее время не продолжается теперь. Опять распалась связь времен, да ее и нет никогда. Но должно быть что-то вытекающее и иссякающее; желания, сходящие на нет, если не были реализованы быстро. Удерживание желания растрачивает его вещество, оно иссякает. Может, в каждом времени есть паутина, грибница удовольствий. Желания как-то связаны, но если сводить их вместе, то будет слишком много соединительной ткани, упаковки. Лучше им оставаться порознь. Все это предполагает целостность объектов, но типический, всеобщий человек был возможен когда-то (хотя бы в теориях и романах), а теперь уже нет. Не беда, все склеивается студенистой субстанцией. Ах, эти выкладки как лепестки, допустим, черемухи. Или сливы.

Еще связь: статуи и кости. Вокруг пруда — белые, как препарированные в наглядные пособия; обычные, темные кости на Новом дворце. Статуи со временем совсем станут костями, а черепа доведут тему до минимума, возможного для тел. Череп тут уже есть.

Фридрих II умер в августе 1776-го. Завещал похоронить в той самой могиле, ночью. Фридрих Вильгельм II, племянник и преемник, похоронил его в Потсдамской гарнизонной церкви, рядом с Фридрихом Вильгельмом I. Во время Второй мировой гробы ради сохранности переместили (в самом деле, церковь была разрушена в 1945-м) — в марте 1943-го в потсдамский бункер, а в марте 1945-го перевезли в соляную шахту (Бернтерод, Тюрингия). После войны американцы переправили гробы в гессенский Марбург, в церковь св.Елизаветы. В августе 1952-го гробы перевезли в замок Гогенцоллерн в Баден-Вюртемберге. Через 205 лет после смерти Фридриха II, 17 августа 1991-го его гроб выставили на парадном дворе Сансуси. Почетный караул бундесвера, торжественное прощание. Подстам был в ГДР, Стена расцепилась 9 ноября 1989-го. 3 октября 1990-го ГДР и Западный Берлин вошли в состав ФРГ (Herstellung der Einheit Deutschlands). То есть, перезахоронили менее чем через год после того, как это стало возможным. Вероятно, знаковое действие в символическом пространстве.

Ночью, да. Факела или привезли освещение? Была ли там Мертвая голова? Череп, «Мертвая голова» вот откуда — Фридрих I умер в 1740-м. Хоронил его Фридрих II, и вот: гроб был покрыт тканью с вышитой на ней «Мертвой головой» (Totenkopf). Totenkopf станет эмблемой «Черных гусар» Фридриха, «Totenkopfhusaren», потом его переймет СС. Это не «Веселый Роджер», череп развернут примерно в три четверти, две скрещенных кости за ним. Похоже на череп Адама — на те с распятия капает кровь. Но сверхидеи у Фридриха, похоже, не было. По крайней мере, по Казанове: «Что же касается короля, то он не был ни атеистом, ни деистом; для него просто не существовало никакой религии и никогда никакая вера в Бога не влияла на его действия и на его жизнь». Впрочем, это Казанова, мало ли что он.

В начале аллеи, ведущей к выходу, Флора и Помона, что ли. Слева-справа, белые, на крупных постаментах, под Флорой еще и ванна. Обычная, как чугунная, но мраморная. Здешний идеальный мир и ее не исключает, не так, что он предполагался совсем уж инаковым. А смерть была близко, с эпидемиями, детской смертностью и постоянными войнами; постоянно рядом, как именно ощущалась ее близость? Иной мир тогда тоже неподалеку, порог его ощущения — как и блаженства — мог быть невысок.

Но темы легкого перехода туда нет, что бы там хозяин ни думал впрок о своей могиле. Допущение, что нечто приятное присутствует рядом, улучшит качество существования. Тогда и чужие боги, и голые белые дамы, и ванна равно уместны. Дополняют быт, получается тоже вполне бытовой вариант. Как в любом взаимодействии — стороны постепенно приходят к согласию, они стали немного другими и им это приятно. Площадка для обоюдных превращений, не на первом-втором шаге, на третьем-четвертом.

Раз этого места нет вне его периметра (и наоборот), то здесь может появиться что угодно, не удивит. Вот овцы. Они пасутся сразу возле главного, парадного входа во дворец, он не со стороны парка. Небольшая площадь, мягким полукругом, с одной стороны дворец, с другой балюстрада. Сразу за ней откос, мягкий — не обрыв. Внизу обычная улица, асфальт, ездят машины. На лужайке-откосе между балюстрадой и трассой некоторое количество овец или баранов. Овец, скорее. Штук 12, что ли. Толстые, будто жирные, как опарыши. Что делают овцы в общей схеме данного места? С какой целью и для чего они пасутся тут, почему чрезмерной величины — или шерсть так отросла, а они не стрижены, но — в мае? Когда их стригут, овец, разве не осенью? Да и при чем они тут?

Их там 25, сосчитал. Двадцать пять видны, еще какие-то могли быть за деревьями. Они примерно как картофелины на могиле, их там тоже штук под 30, схожего цвета, потому что картошку кладут мытую. Некоторые сорта по цвету точь-в-точь как овцы; некоторые потемнее, есть розовые клубни. Овец можно считать и беззаботно засыпать, а не хватит двадцати пяти, можно считать по кругу несколько раз. Они как толстые личинки, а потом из них вылетят 24 пчелиных роя и один дрон — для разнообразия. Будет летать и всё разглядывать. Что еще производит искусство, как не бессмысленные ходы (в обе стороны).

Мельница сбоку от дворца отчетливо декоративная. Виноградники. Они имитировали сельскую жизнь или этот виноград ели? Картофель вряд ли был в исходном плане, кто положил на могилу первый клубень? Не было смысла класть его на пустую яму, значит — после 1991-го. Оранжерея, ботанический сад и растения аккуратные, маленький кусок организованной природы парка, чуть отойдешь — организованной куда меньше, а к его краям не организованной вовсе. Не так, что таблички возле каждого дерева (что оно такое), а просто ходи по лужайкам и между деревьев. Да, еще там хожу.

Личная приязнь к этому месту у меня может быть. Все же тут долго работал С.Р.Е.  (можно послушать C.P.E. Bach, Andreas Staier ‎- Sonaten Und Fantasien (Deutsche Harmonia Mundi — RD77025, BMG Classics — RD77025, Europe, 1989); там половина клавесин, половина фортепиано). Но тут нет связи, С.Р.Е. слишком хорош, чтобы зависеть от места. Я и не знаю, что да как у него было в жизни. Теперь смотрю: из Сансуси он уехал в Гамбург. Да, в парке репродукторы дворцовый репертуар не транслируют. Но тот издавался, есть Flute King: Music from the Court of Frederick the Great (EMI Classics, 2011). На первой пластинке третьим (сначала C.P.E. Bach и F. Benda) будет и Friedrich der Große, Concert No.3 for flute, string orchestra and bass. Конечно, сочинял сам, но когда все вокруг пишут для флейты, то это способствует и частному вдохновению. А Johann Joachim Quantz (1697—1773), Des Königs Flötenmeister тренировал короля на флейте и написал ему 300 концертов, энергичная музыка. На второй диск концепта Сансуси, что ли, не хватило, там и Musikalisches Opfer, BWV 1079. Или сочли, что без него никак. Есть Anna Amalia of Prussia (1723—1787), принцесса, младшая сестра Фридриха, Sonata in F major for flute and basso continuo. Даже гамбургская вещь С.Р.Е., Hamburger Sonata in G major for flute and basso continuo Wq133/H564. Впрочем, для флейты. И еще раз Frederick II of Prussia, Sonata in B minor for flute and basso continuo.

C.P.E. не был главным музыкантом Сансуси, числился придворным клавишником, главным был Кванц. Тот годится в герои байопика, где главное не сам персонаж, а шевеления сопутствующей ему жизни. Родился в 1697-м в Шедене, пятый ребенок в семье кузнеца. После смерти родителей его забрал дядя, Юстус Кванц, а тот был городским музыкантом в Мерзебурге. Каким-то образом после коронации в 1741-м Фридрих II предложил Кванцу такие условия, что тот остался при дворе навсегда. Всякий день (надо полагать — когда король был тут) давал ему уроки флейты, управлял придворным оркестром, сочинял. Делал инструменты по своим эскизам. Для Фридриха флейта — королевский инструмент, а прочие музыканты — так, басисты в рок-группах.

С.Р.Е. в 1768-м уехал в Гамбург, на место Телемана, капельмейстером. У Фридриха он появился раньше Кванца, еще с до-королевских, небезоблачных времен, что, вроде, должно сплачивать. Они и почти ровесники, С.Р.Е. на два года младше. Но, похоже, это не так и важно, и уж совсем глупость вычислять чужие мотивы. В год отъезда С.Р.Е. было 54, он еще двадцать лет работал в Гамбурге, на синхронные два года пережив Фридриха.

Пишут, что Семилетняя война «охладила интерес короля к музыке». В чем это выражалось — непонятно, да и Семилетняя война закончилась в 1763-ем, С.Р.Е. оставался еще пять лет. Наверное, тогда дела медленно шли. А и то, двадцать лет ежедневных концертов. Может, войны воспринимались музыкантами как отпуск — не таскали же их за войсками? Собственно, не таким он и вредным был, Фридрих. Законы соблюдал, как с той мельницей (если и легенда, то — вот такая). Убрал цензуру, устроил Академию наук. Большое разнообразие для одного человека. Да, это все надо было кому-то делать, имевшиеся позиции и валентности тогда закрывались одной фигурой, но все же. Мог бы и не делать. Заодно и краткий список удовольствий при почти неограниченных возможностях: войны, флейта, картофель, статуи, философия. Можно исследовать, как со всем этим управляться, но здесь не Гогенцоллерн-трип.

Что же СРЕ уехал? Может, надоела флейта или ездить в Сансуси двадцать лет? Жил ведь не во дворце, в городе. Пусть и недалеко, а даже если с апреля по октябрь, то все равно надоест. Интересно, когда он издал руководство Versuch über die wahre Art das Clavier zu spielen, выглядело ли это фрондой? Или Concerto for violoncello, strings, and basso continuo in A minor, Wq. 170 [H. 432] (c. 1750) безо всяких флейт? Двадцать лет С.Р.Е. в Сансуси могут быть сделаны видеоартом. Крупные, искаженные близкой камерой планы, блуждающая резкость. Камера то в полуметре от лица, то в ста метрах от человека: дорожки, статуи, деревья. Для наглядности дождь, стекает по лицу. Еще звук, деформированный, как бы вязнущий, замедляемый рывками. Стопорящийся к концу в фотографию. Прах Фридриха по ночам ест принесенную картошку, статуи кушают мошкару, у картофелин внутри ничего нет, это все знают, а внутри статуй могут быть стеклянные скелеты, разноцветные позвоночники (у Флоры зеленый, у Марса красный, у Дамы с павлином — покрытый инеем бесцветный). Над парком висит какой-то шар, сансуси как таковое — немного дурацкий, разукрашенный рекламой монгольфьер вывалился со стороны Нового дворца, плывет в сторону Бабельсберга.

Между дворцами лет двадцать. Новый дворец все же громадный. Выходишь из леса, которым там сделался парк, впереди поле, луг — пустая трава. И он там на горизонте — не так далеко, но обозначает горизонт, будто шлагбаум. На удалении будто плоский. Им парк и отрезается, прямоугольной коробкой, на которой и над которой многочисленные серые и неизощренные статуи. За дворцом Триумфальные ворота (прусское барокко), колоннады по обе стороны, их симметрично ограничивают еще два строения в цвет замка. Корпуса с куполами, будто сакральные. Не маленькие, каждый размером чуть не со дворец, к нему торцами. За воротами полянка, на ней играет музыка. Университетский кампус.

Два корпуса — это «Коммуны» (Communs, пишут — скопированы с Гран Коммун (фр.) в Версале, — заедал хозяина Версаль, что уж). Там были помещения для прислуги, кухни,  прочее хозяйство. В Южном крыле сделали казармы гвардии, в Северном позже была Reichsschule des Deutschen Arbeitsdienstes. После Второй мировой в них открыли Бранденбургский колледж (позже Педагогический колледж им. Карла Либкнехта). В правой Коммуне теперь факультет философии, деканат. Институты истории, иудаистики и религиоведения. В левой часть университетской библиотеки, сбоку — Институт славистики. Там же и часть кампуса. Понятно, студентам ходить мимо и быть внутри привычно. Дворец прямоугольно ровный, но Коммуны — отчасти экстаз св.Терезы. Не они сами, а вся выгибающаяся конструкция из их торцов, высоких пандусов, колоннад и арки. Вся эта конструкция лезет в парк с тыла, массивом совершенно иной природы, пресекается ровным дворцом.

Во дворце, пишут, больше 200 помещений, четыре парадных зала и театр (рококо). Театр реставрируют, там уже и спектакли. Были же кинотеатры в жилых зданиях, иногда в них и жильцы ходили. Работает, надо полагать, буфет. Конфеты, пирожные тирамису. Какао. Как шведский стол или же аскетичные квадратные столики, четыре стула, все сервировано и у каждого лежит программка спектакля? Да и в желто-белом дворце любопытно: ежевечерние концерты — как себя чувствовала публика, с какими чувствами приходили они каждый вечер, давали ли им перед концертами по три печенья на блюдце на столике у входа (там места меньше), а кофе наливать из бака в углу фойе? Интерьеры в Новом дворце красно-белые с позолотой, лепнина. Королевской ложи нет, Фридрих II сидел в третьем ряду. Дворец сделан  в представительских целях, тоже не место, где живут. Точнее, спальни были, но не для гостей. Но как вообразить чисто представительский дворец с двумястами помещениями? Какая-то жизнь происходила, раз уж два корпуса хозяйственных служб.

И в этом дворце, похоже, не топили — пишут, что гости и двор посещали театр тоже с апреля по октябрь. Желто-белый дворец исключал (ну, пишут) нахождение там женщин, здесь хозяйкой числилась принцесса Анна-Амалия, — та, чья Sonata in F major for flute and basso continuo. В год открытия, в 1769-м торжества происходили как по поводу окончания строительства дворца, так и на тему победы в Семилетней войне, с ней Новый дворец связывали конкретно. Гирлянды и воздушные шарики что ли утверждали мнение, что война в самом деле была успешной. Войны там все время маячат рядом. Такая, сякая, победил в Северной — решил построить дворец. Нервная какая-то логика. И эти Триумфальные ворота в 24 метров, какие сквозь них проходы войск, они ровно на краю поля, а с другой стороны дворец. Маршировали ли войска туда-сюда по несколько раз? Или триумфу хватало арки, зачем под ней еще и вышагивать?

Новый дворец относительно желто-белого примерно как Михайловский замок супротив Петергофа. Дополнительный, иной мир здесь другой, в нем тоже можно приобрести другой вид, но намерения уже стройные, не распыляющиеся, даже и узко-функциональные. Величия прибавилось, несомненно, но оптимизма меньше и беззаботность не урчит. Тут индивидуальное переходит в общественное. Желто-белый — частное дело, здесь же государственное пространство. Статуи другие: материал проще, все уже чуть более одеты и выглядят по-деловому. Не порознь, как в парке, а группами, ярусами и на крыше, строем. В контакт не входят, контролируют периметр.

Почти кристаллическая решетка, матрица, делающая разметку не намерениям, но целям. Причем не так, что она осознается частным лицом, оказавшимся тут, а они стоят и ее излучают в пространство. Еще и потому, что на высоте, большую часть не разглядишь, но они торчат и работают. Устанавливают правила и схему. Если и внизу, то все равно отчужденные, хоть руками щупай. Что ли из-за выражения лиц, какое выражение лица может быть у песчаника?  Уместное для матрицы-решетки-схемы. Конкретного тебя учитывать не станут, здешние влияют системно.

Как происходили приемы, праздники, спектакли? Был ли у театра более-менее постоянный репертуар или всякий раз новое? Где жили актеры, как репетировали? В Коммунах? Как проводили время гости до спектаклей и в антрактах, были ли очереди в туалеты? Что там — водопровод, рукомойники? Максимальное число гостей, количество обслуги. За сколько дней приглашали гостей, дресс-код. Пили коллективно или порознь из фляжек, что именно пили здесь и тогда? В какой момент мероприятия возникал катарсис, или он предполагался множественным, или просто факт без движения чувств? Вообще характер взаимных действий: как тогда договаривались потенциальные партнеры, какой момент считался заключением договора, кто и что начинал делать и говорить, затевая контакт, например — физический. Говорили же они на каком-то принятом языке, галантном, или все было проще? Взаимно понятными действиями и жестами? Что было важнее — конкретность частных отношений или же следовали общим правилам, разыгрывали схему? Что произносил Фридрих, зацепившись одеждой за гвоздь?

Где-то непременно лежат анкеты всех сотрудников Сансуси за тыщу лет. Изо всех тянутся щупальца — как у картофеля в подвале — сюда. Это не граница между неживым уже и живым еще, а как-то так. Они недлинные. Тянутся и тянутся, не дотянуться, дело природное. План дворца не даст понять, как там все работало. На верхнем этаже (Erste Etage) отмечены апартаменты Принцессы Анны и Кронпринца. В нижнем (Erdgeschoss) — Короля и — внезапно -  маркиза д’Аржана, эти под театром (театр в правом крыле — если со стороны парка). Jean-Baptiste de Boyer, Marquis d'Argens, Жан-Батист де Буайе, маркиз д’Аржан (1704—1771), рационалист, критик католиков. Фридрих еще принцем приглашал его в Берлин, но d'Argens согласился только когда тот стал королем, в 1742-м приехал. Еще и желто-белого дворца не было. Был назначен камергером двора, директором королевского театра и главой отделения словесности Берлинской академии наук.

То есть, Фридрих собирал и философов. Мопертюи, Ламетри, Альгаротти, одно время — Вольтер (с Вольтером д’Аржан был в приятелях лет тридцать). Не так уж маркиз тут работал, к приезду уже написал все основное. Но четверть века присутствовал. И вот же, Новый дворец с его именными апартаментами открыли в 1769-м, и ровно в этом году d'Argens уезжает. Чего уехал? Делали комнаты в расчете на него, а потом так и говорили? Или иронически назвали после отъезда? Или он уехал, а в его память нарекли апартаменты? Кто-нибудь из гостей там мог и жить, почетных. Как в гостиницах, «Зал Такого-то». Д’Аржан через два года умер в Провансе, на родине, своим главным трудом считал «Философию здравого смысла». Как философы общались с королем? Происходили ли встречи (за вычетом прогулок по парку, эти представляются непременными), о чем говорили? Обсуждали ли философы его заглазно?

Как в Новом дворце происходил быт? Скатерти и постельное белье таскали стирать в Коммуны, понятно. Если в громадных зданиях мало постоянной жизни, то она там у обслуги. Дворец большой, подметать все время надо. Что там было не в сезон, с осени до весны? Увольняли ли часть работников или все занимались побочными делами? Садовники, например. Или просто сидели с октября по апрель, дежурно заглядывали во дворец и возвращались в Коммуны? Кто-то, наверное, жил постоянно, присматривая. В отсутствие господ оказывались в своем локальном космосе, а чтобы его обслуживать, надо ли всякий раз немного превращаться в статуи, отставляя свое природное тело чуть в сторону, чтобы соответствовать месту? Его назначению и стилистике строений, в том числе и двух зданий Коммун.

Статуи же влияют не только на участников королевского двора и гостей, не так ли? Если действуют, так на всех. Все контакты происходят между стройными белыми телами, а не между потрепанными сотрудниками хозслужб. Тем более, они статуи видят чаще, всякий день. Может, они и белье стирали, и еду готовили, и ели, и спали, и совокуплялись как отчасти мифологические герои. Было ли это им удобно? Или же в мир небытовых и непроизводственных действий их переводили не статуи, а что-нибудь другое, какие-нибудь вышивки или вырезки из журналов на стенах комнат. Может, у них свои фишки из серой, жеваной бумаги, чтобы превращаться в них для чувственности? Когда бумага стала употребляться как упаковка? Позже, много позже. Впрочем, газеты уже были. Могли сочинять себе героев из шишек и желудей или устных рассказов, становиться ими. Единообразие жизни предполагает однородность участников.

А так тут что, строения, стоящие так отдельно, что от одного другого не видно. Трава, деревья, дорожки как дорожки, и никаких перескоков мыслей на что угодно, хотя бы на Берлин и планы на вечер. Если тут все замыкается, то как отсюда выбраться? Влип, прикидываешь, как бы выйти из парка, чтобы по прямой, не заворачивая к потсдамскому вокзалу и не связываясь с эрзац-автобусом, пройти в Бабельсберг. Еще бы по дороге купить еды и что-нибудь выпить. Суббота, все уже закрывается, где в Потсдаме по дороге магазины? Это не заставляло ускориться, но до Бабельсберга неблизко. Пора выбираться из парка, из текста. Любой проект, сценарий должен содержать в себе схему выхода из него. Ее характер заодно и разъяснит, чем именно является проект. Для того, чтобы выйти, надо же понять, откуда, собственно, выходишь? Тогда и нарратив кстати, как выйти без нарратива?

Можно свернуть на хоррор-треш: я влипаю, влип, что со мной будет, выберусь ли, и это же правда, ах. Сансуси уцепился и сосет мысли, а даже и не мысли, но что-то неведомое, из чего ты сделан, а ты раньше этого в себе и не знал. Выйдет сейчас из-за леса, огромный; сидел в засаде и следил, был невидим, а теперь созрел и выше деревьев (раза в три), идет тебя есть, а то уже и доедать. Проблема в описании поедания. Не так, что этого не сделать, технически решается просто. Текст поедает автора, вот уж новость, да и что угодно поедает кого угодно. Но слишком простодушно, слиться к концу — разумно, только применимо ко всему подряд. А тут, все же, сансуси, оно изолированность как произвело, так та и сохраняется или возникает всякий раз при слове сансуси. Она редкая, некорректно обнулять ее простым трюком.

Понятно, выход может (können, müssen, sollen, dürfen) быть другой природы, нежели основной текст. Легко затормозить стилистически, можно свернуть в личное: была проблема, и теперь что-то (расписать проблему и это что-то) как-то стало ее решать. Включить частности (в описаниях): я ощутил, я подумал… казалось, во мне… вспоминая о том; бесчувственность, возникшая незаметно, распространилась теперь по всему телу, как если бы… оказалась предлогом, поводом и предлогом к всплеску ощущений, и не предполагавших ранее своего существования, уводя в области, не знакомые никогда… Частности станут обрастать физиологией, приживаться тут, на фоне темного дворца — он теперь против солнца, если обернуться на границе парка, — и неба, идущего в сизый цвет.

Что-то тут чпокает, как если бы какие-то клапаны неритмично сопутствовали душевному процессу, не имеющему ни имени, ни результата. Название процесс получит в моменте выхода. Гулять можно где угодно, но выходишь всегда в привычную жизнь, так что с каждым шагом та будет приближаться и ко всему начнут прилепляться знакомые слова. Как имена статуй, не знаю, у всех ли они есть. Все же на Новом дворце их четыре сотни, еще и на желто-белом, а еще в парке. Сотен пять, не меньше. Часть персонажей повторяется на Новом, некоторые имена понятны и без надписей. Те же конкретные Аглая (Ἀγλαϊα — красота, блеск), Евфросина (Ευφροσύνη — радость, благомыслие), Талия (Θάλεια — цветение, изобилие), хариты они. Но поди узнай, как зовут вон того, третьего с правого края на крыше? Карта-план сообщает имена вокруг пруда: Юпитер, Юнона (вроде это она жестикулирует с павлином), Диана, Марс, Венера, традиционный набор. Между ними и элементы: Земля, Воздух, Вода; Element Luft, Element Erde, Element Wasser. Огонь написан без слова Element; Feuer и всё. Что имеется в виду — сама стихия, то есть неорганика, или герой, эту стихию представляющий? Или истукан фиксирует момент переползания первой во второго, олицетворяясь? Да, можно ставить и памятники глаголам, парк со статуями-глаголами. С наречиями, междометиями. Прилагательными можно заселить любой лес, сообщая заодно, что смеркалось и казалось, что тут — вокруг пруда — на землю медленно осела люстра, с осветительными элементами в виде сияющих наибелейшим мрамором статуй, еще более белеющими в сумерках. Если предоставить эпитетам возможность включиться, то они умиротворят любую психику. Существуют ли словари эпитетов? Словари рифм есть, а вот бы и эпитетов, толстый.

Такой словарь есть. В нем по алфавиту: слово и к нему пакет эпитетов. Вот буква А и существительное по теме. «Аллея: Безмолвная, великолепная, величавая, голая, грустная, дремлющая, заброшенная, заветная, заглохшая, запущенная, молчаливая, мрачная, печальная, прозрачная, прохладная, прямая, пустынная, пышная, светлая, старая, старинная, стройная, темная, тенистая, тихая, угрюмая, уединенная (поэт.), цветущая, холёная, акациевая, березовая, боковая, большая, виноградная, главная, дубовая, каштановая, кедровая, кипарисная, липовая, парковая, платановая, прямая, ровная, тополевая, центральная, черемуховая, яблоневая, ясеневая и т. п.» Конечно, всё ради окончательного «и т. п.» Что ли не сообразили на первом же прилагательном, что перед любым словом можно поставить какое угодно? Но «холеная аллея» явно литературная. Похоже, словарники не подставляли все подряд, но взяли комплект Великой Российской Литературы и вынимали из него: надо, чтобы было употреблено. Много-много маленьких статуэток.

Но лирическая (коль скоро эпитеты) концовка некстати, откуда здесь лирика. Нелогичности хороши, но это была бы чересчур логичная нелогичность. Пусть уж появится какой-нибудь персонаж, принесет с собой определенность. Штук 40 Гебюров — да, но они уже появились раньше. Есть Эйлер. Euler, Леонард. Швейцарец. Там научных вакансий мало, и он поехал в СПб, где (1726) делали Академию наук. Успешно вписался, но в регентство Анны Леопольдовны Академия захирела. Эйлер стал искать места. Фридрих II предложил ему директорство Математическим департаментом Берлинской академии. В июне 1741-го Эйлер приехал. Жил в Пруссии четверть века, издал 260 работ. Пишут, сначала его приглашали на придворные балы. Кондорсе вспоминал, что на одном из них королева-мать спросила Эйлера, отчего он так немногословен. Ответ: «Я приехал из страны, где кто разговаривает, того вешают». Вполне французское остроумие, Кондорсе мог и пересказать на свой вкус (но можно учесть и Федора Чистякова: «Ты спросишь меня, почему иногда я молчу, почему не смеюсь и не улыбаюсь…», «Песня о безответной любви к Родине»).

Математически-addicted дети знают Эйлера по задаче о семи кенигсбергских мостах: возможно ли пройти каждый мост по одному разу и вернуться в исходную точку? Сейчас-то в Кенигсберге с мостами иначе. Ввел в математику общую теорию рядов, «формулу Эйлера» в теории комплексных чисел, операцию сравнения по целому модулю, полную теорию непрерывных дробей, приемы интегрирования и решения диффуравнений, число e, обозначение i для мнимой единицы. Основал теорию чисел, вариационное исчисление, теорию комплексных функций, диффгеометрию поверхностей. Заодно и математическая физика, аналитический фундамент механики, статистика. В прусские годы сделана даже «Теория движения Луны» (1753). Такое время: это как попасть на ранее неведомую поляну, где еще ничего не описано. А там и такое, и сякое, а это тогда следует из того, а еще вот это, а также такое и сякое, они связаны, и т. п. Из основных работ — монография «Введение в анализ бесконечно малых» (1748), при Фридрихе II. Также в Пруссии дополненное «Дифференциальное исчисление» (1755). В 1768—1770 годах — три тома «Интегрального исчисления», это уже не в Пруссии.

Математика XVIII-го в большой степени его, а она же и теоретическая база промышленной революции. А та, помимо производства новой, теперь заканчивающейся цивилизации, изменила и быт. Соорудила мильон промыслов, производящих рукомойники, керосинки, чайники, штопоры, ершики для чистки бутылок, терки, мышеловки, спички и прочее, чего в те времена в Сансуси не знали. Как они зажигали огонь без спичек, как открывали бутылки без штопора, да и чем их закупоривали? Рукомойник, керосинка, спички и тусклый свет октябрьского, скажем, рассвета (упомянут, чтобы тут не все время был май).

С Фридрихом II отношения не сложились. Пишут, Эйлер был жизнерадостен, отзывчив и общителен, любил музыку и философские беседы. Вроде бы свойства, вполне приемлемые для Фридриха. Нет же, тот находил Эйлера скучным и не светским, какие темы его развлекали? У Фридриха II свой пакет: воевать, строить эстетические дворцы, играть на флейте, растить картошку, давать тему Баху, заводить математический департамент, общаться с философами, ходить мимо своей могилы. Машинка под названием Фридрих II, вот и досюда доехала. Но и Эйлер: математика, руководил обсерваторией, печатал календари (Академия с них жила), чеканил Пруссии монеты, прокладывал новый водопровод, организовал пенсионное обеспечение и лотереи. Вписан и в хозяйственную деятельность. Странно, что они не сошлись. Оба примерно заведующие всем, разве что это «все» у них немного разное. Может, поэтому.

В 1762-м в России началась Екатерина II. Она предложила Эйлеру управление математическим классом, звание конференц-секретаря Академии и 1800 рублей в год. Сказала, что Эйлер может добавить условия, лишь бы не медлил. Эйлер условия добавил (в частности — 3000), их удовлетворили, но не отпускал Фридрих. Стороны долго списывались, в 1766-м Фридрих сдался, прокомментировав в письме д’Аламберу: «Господин Эйлер, до безумия любящий Большую и Малую Медведицу, приблизился к северу для большего удобства к наблюдению их».

И музыкальную гармонию Эйлер обосновал. В «Опыте новой теории музыки» (Tentamen novae theoriae musicae, 1739) расписал, чем приятная (благозвучная) музыка отличается от неприятной (неблагозвучной). Может, на отношении к музыке они и не сошлись с Фридрихом? Что имел в виду Эйлер под приятностью, полагал термин интуитивно понятным? Определение я не искал, в публикациях по этому поводу есть косвенное: «в конце главы VII  Эйлер расположил интервалы по «степеням приятности» (gradus suavitatis), при этом октава была причислена ко II (наиболее приятному) классу, а диасхизма — к последнему, XXVII классу (самый неблагозвучный интервал); некоторые классы (в том числе первый, третий, шестой) в таблице приятности Эйлера были пропущены». Писали, что в этом слишком много музыки для математиков и слишком много математики для музыкантов, это обычная шутка в подобных историях. Математики часто лезут — проф.склонность или деформация — во все подряд (и у д’Аламбера есть трактат «О свободе музыки»). Тем более, когда обнаружилась поляна, на которой полно всего и откуда видно во все стороны света. Оказался на ней, а там вокруг результаты, только подбирай. Ну а если и не сложится, как с музыкой, тоже неплохо. Отрицательные результаты, они тоже то да се.

Но и у меня математическое образование, а тут же и она, новая поляна. Значит, здесь тоже должна быть какая-нибудь теория. Степени приятности музыки, это как упомянутые уровни блаженства, склоняет Сансуси к таким выкладкам. Но эти варианты относятся всё же к социальному пространству, а здесь теперь не блаженство, другая субстанция. Сансуси появился из-за леса, раза в четыре выше елок-сосен, и окружил со всех сторон. Вот она, тушка Сансуси: дворцы-аллеи-статуи, а над ней, объемля их и всех, кто здесь оказался, — громадное Сансуси, в общение с которым ты влип, все равно в каком его углу находишься.

В нем и то, и это, и все одновременно. Тут фонтан, а — одновременно — где-то там Потсдам, и — одновременно — церковь с колокольней как бы составленной из семи квадратных балконов друг на друге, рядом с парком, и — одновременно — бордовая голова итальянца-мецената, и — одновременно — террасы виноградников, кто-то, бегающий вдоль террас, спускаясь, в лимонно-желтых штанах, и — одновременно — то да се, С.Р.Е., Musicalisches Opfer, Эйлер, картошка, овцы, статуи — разумеется, статуи. Юнона с павлином, прочие, а также фонтан, мельница, аллеи (все это тоже одновременно). Оранжерея, и ботанический сад, ночные похороны-перепохороны, немое черно-белое кино, войны, концерты, хозработы, fluxus+ по пути на трассу в Бабельсберг. И над всем летает дрон, летают дроны.

Тут вещество места, сансуси, из него отчасти составлены и Бахи, и статуи, и Фридрих, и пустота, и все вместе. Все происходит само собой, не требует внимания, но где именно это складывается? Вроде в Сансуси, но какой местный вставил бы сюда Штирлица? сколько туристов дошло до кампуса? кто бы подумал о Гебюре или о ванне, которая как чугунная, но мраморная? Многие детали и не выяснены — почему и зачем тут овцы, например. Нет контекста, а нет его — нет и тебя. Или наоборот. Но есть вещество сансуси, из которого делаются связи, они скручиваются в жгуты, запутываются, завязываются в узлы, продлевают себя, вегетативно размножаясь. Рефрен хулиганззззхххулиганззз за парком, всё в жгутах и переплетениях, чуть влажное и скользкое, громадное на небольшой территории.

Автор тогда небольшой и одноразовый, Сансуси вряд ли различает конкретно его, машинально всасывает то, что он ощутил по его поводу. Поглощает посторонние элементы, он ими питается, и они теперь войдут в его комплект. Сансуси не разбирает, в нем и такое и сякое, что написано на второй странице, и на 23-ей. Уместится без разбора. Сансуси захотел пожрать автора и делает это, ты у него внутри, пишешь же это. Но только у автора нет идентичности, у него идентичность текста, а тот все не выстроится. Был бы готов — сделался бы объектом, да хоть путеводителем. Но пока не сошелся, автор еще не съеден, а тогда он потенциально равен Сансуси. Напротив громадного Сансуси огромный автор, тоже выше леса раза в два-три, а то и больше. И у него много разного, среди чего теперь и Сансуси со всем, перечисленным словами. Автор может оказаться в любой точке этой конструкции одновременно, так что Сансуси теперь уже внутри него, кто тут кого поглотил?

И это зацепка для теории. Здесь какое-то промежуточное существо, между твоими существованием и тушкой, вот что. Тушка понятна, ну а существование — существуешь же как все тут существует, невесть как и почему. Промежуточное существо, посредник. Громадный, он есть у каждого. В нем всякие закутки, вакуоли, слои фактур, кластеры, области, места, факты, домыслы, звуки — из каждой точки куда-то идут ощущения, повсюду свой кукольный (потому что небольшой) театр. Одновременно. Разнообразие жизни уместно изучать по картинкам глубоководных существ: зубастые, безглазые, громадные, небольшие, светящиеся, склизкие, устрашающее — рыбы и твари. Медузы, рачки, невесть что, крылоногие моллюски какие-то. Их вид не предполагает произвести впечатление на того, кто не имеет отношения к их территории. Тот их сдуру вытащил наверх, разнообразие и непривычность его поразят, но вокруг разнообразия не меньше, не только видимого. Откуда бы меньше.

В промежуточном организме есть дыра, из которой вылетают дроны. Не по делу, не контролировать окрестности, а просто так. Не крутишься в какой-то схеме, она сама жужжит во все стороны. Дроны летают, а дыра/точка ощущает и увязывает их новости. Это не та точка, в которой ты просто существуешь (для определенности пусть она будет каким-нибудь колышком, допустим — лиловым), эта внутри промежуточного существа. Ну, может, она там представитель колышка. Промежуточный организм или делается статуей человека, или обеспечивает вылеты дронов, которые будут еще и самостоятельно расщепляться выше-ниже, туда-сюда.

В первом случае мясная статуя вырастает, как из личинки. Маленькая, белая, личинка растет; мягкая, пока растет; затвердеет, дойдя до положенного ей размера, станет личностью, действующей статуей человека. Ее-то и хотят съесть Сансуси и схожие с ним существа. Личинка когда-то была точкой, которая рассылала крошечных дронов, но заросла, запуталась в водорослях, покрылась мясом и стала статуей, которая делает человеку мысли и чувства, принимает решения, ну и прочее хозяйство. Там куча красоты: баночки, скляночки, воспоминания; темы, не употребленные телом, стали как минералы. Статуя оценивает, выбирает, достраивает себя тем, на что обратила внимание. Растет. Накопленное отшелушивается, лохмотьями. Иногда отваливается пластами, как слои реклам со щита. Поверх наклеится новое. Когда кто-то окаменевает, это красиво: вот прямоугольный заснеженный плац (должен же в тексте появиться снег). Он ровно утаптывает его по периметру, против часовой стрелки — почему-то против, по прямоугольной сужающейся спирали. Снаружи внутрь, строго ровно. Дойдет до центра — остановился, дальше некуда, снег заметает плац, его тоже, и он сделается статуей, которая там была всегда. Можно разбросать по снегу густую черешню, темно-бордовую, произвольно — для красоты, глядя сверху. Нет, кроме этого, ничего, счастье тут.

Кто не статуя, тот рассылает дроны, за ними не следит, это там еще какие-то сотрудники встраивают их новости в промежуточное существо. Не знаю, как этот вариант включается. То ли вообще исходный, то ли какой-то рычажок, сдвинулся фиксатор. Он сдвигается, но обычно примерз, клавиша залипла. Но сдвинуть можно, если сообразить, что где-то там что-то такое должно быть. Ну и так далее. Например, во время работы автора нет, текст для него и будет промежуточным существом. Теперь мы (пишущий и читающий) находимся здесь, в нем. Оно само себя делает, еще и идентифицируя автора, который навсегда останется текстом, если из него не свалит.

Потому что какое мне дело до Сансуси? Никакого, как в начале, так и сейчас. Смотришь вокруг словами, дроны кружат над территорией: статуи, бордовая голова, виноградные террасы, желто-белый дворец, запачкавшиеся фавны и нимфы под крышей, красно-белый дворец, Эйлер, принцесса Анна, рокеры, кампус, Триумфальные ворота, аллеи, заросший парк, сосны, двойной альбом местной музыки, тропинка через луг, две пальмы в кадках, магнолии, фонтан, обнимающая гуся, картошка на каменной плите, Коммуны и университет, ухающие горлицы, отсутствие запахов, пустота, посетители расходятся, вечереет. Мельница мелет пустоту, отчего появляются новые элементы, мелкие и незаметные: такое вещество, такая частота, такая субстанция с такой-то долей сырости. Поглядел в любую точку, и уже понятно как там. Не в подробностях, примерно. Никогда не был в цехе, где коптят кур, но там же - если соотнестись — более-менее понятно, это как в фотографию войти. За вычетом деталей: что за паузы в процессе, чем тогда занимают себя сотрудники. Надоел ли им ольховый дым, едят ли они это. Интересно же.

Разные дроны видят разное, между ними все время что-то перекидывается, через какие-то интерфейсы, связки-трубки-разъемы. Пересылаются мессиджи, передается суета, виды из окна, шумы, запахи. Перетекание и будет главным, а сансуси, süß склеит все, дроны сделаются статуями, приклеились к воздуху. Останется линия, отрезок между колышком и промежуточным существом. Не надо их никак себе представлять. Или как угодно. Можно нарисовать две точки, соединить линией. Кривой или пунктирной, можно без линии. И без точек. Колышка, впрочем, и так нет, он вошел в новые обстоятельства, ну и всё. Неважно, как это устроено, хватит и знать, что оно существует.

В другой раз, в Аахене, было так: на стене в переулке возле спуска к проходу через Alter Posthof надпись, граффити — ZUSTAND: UNKLAR. На немецком понятно, но я захотел уточнить — какое именно это состояние на русском. На unklar приложение дает «неясно», «неопределенно», «неясно», «смутно». Что из них при обратном переводе даст именно unklar? Набираю «н», ниже сразу появляется «n», а еще ниже, небольшими буквами nichts ist vollständig (suggestions from your history) и перевод: «ничто не сплошь». Все так и устроено, несомненно.

А в Сансуси к вечеру совсем пусто. Свет какой-то очень сизый — небо отражается в пруду, статуи вокруг делаются совсем белыми. Запахло табачным дымом — ну, это моя сигарета.