Байка

В рыбацкой деревушке, что к югу от заводи, вот-вот родится пернатая черепаха. Выжидает береговое братство, застыло по колено в воде — зайдя, обмерло.

Со времён последнего оледенения ходит поверье: мол, эпоха сосудов с квадратным горлышком породит вьюрковую черепашку, чей панцирь в перьях. Повивальные бабки пророчили: «Переждёт костенковую стоянку, поползёт Ч. в драконные земли, где сыщутся две и двое, которые есть родоначальники августейшего из семейств».

Cвободная коалиция пиратов и каперов оставила судно на якоре. Нищенствующий орден прибрёл из глубинок, обосновался в гавани — всем народом выжидают. Из странников было изрядно шутов и труверов, затянули клиновидную пастораль. Запевала обронил песенник нарочит в воду, соплеменники чуть было не загудели, не заохали, откуда, мол, такой рукастый, проворонил нотный сборник. Но тут — море вспенилось, забурлило и вспузырило из толщи вод турнирный шлем, прибило волной к берегу, и предстала обозрима бескрылая черепашка с намокшим оперением.

Вынул Игнатай Ч. из моря, обвернул лазуревым полотнищем и вынес на руках к народу. 

Игнатай считался у нас за покивателя, ему все слушались. И он вынес Ч. людям и сказывал: «Зря вздумали причитать, если б не певчий, кто выронил книжицу, ждать нам у моря и в век не выждать! Песенник, значит, имел алхимический толк!»

Поначалу Ч. опекали, чтили и посвящали лимерики:

Приплывёт черепаха вьюрковая

а судьба ей — долина драконная

ищет там мудреца

всех монархов отца

их найдёт черепаха вьюрковая

Оживление пошло на спад, заместо себя обнародовал обострившиеся упования на сакральную черепаху, что изменит уклад жизни.

Ч. росла-росла без устали: день назад была с две ладошки, раз — вымахала с бричкино колесо. Вскоре было никак экую громадину не поднять на руки, не унести, а потом и вдвоём не получалось объять. Ч. уползла тогда из поселения на отшиб, у воды солнце раскалило камни, там она днями дремала.

Люди ждали, не ведая, чего ждут, затем они искали знамения в ночном небе, гадали на каменной насыпи, какое будет время костенковой стоянки, в сломанных ветвях видели знаки, предвещающие дальнейшей ход событий. Многое время прошло, в поселении ходили досужие россказни, опаска и сомнение в черепашьем предзнаменовании, и до кучи всякой брехни, какой, даже если всхочется, не сумеешь поверить.

Саломея (моя соседка слева) вздумала, что предтечей инаких годов станет её сын, хоть тот совсем несознательный мальчонок; зачастила ходить с ним на валунистый берег к черепахе, мол, с ним станется провидение или какая тайнопись или какое иносказание. Всё зазря.

Игнатай покивал головой, закручинился: «Некуда спешить, на кой вы попусту воду мутите? Говорилось вам гадать да каркать? чаяния ваши не воплотятся, догадки ваши — сплошь околесица, кто бы один смекнул, что этак только сызнова прогневаются на нашу землю; иного не находится, кроме как податливо выжидать». 

Ещё некоторое время исходило — рвения поутихли, а Ч. только и надобно, чтоб подзабылось-поблекло в головах, уж все пресытились байками о черепашьем явлении себя людям. Ч. не поощряла чрезмерное хотение, выждала, пока упокоится, выровняется. Ч. намеревалась привить народу своему обыкновение препоручать свою волю силе могущественней, чем они есть.

Затемно выдвинулась Ч. в сторону жилищ, к утру была уже в сердцевине селения. Выйдя на улицу, Игнатай обомлел: по тропинке ползла пернатая черепаха, панцирь её едва вмещался в проходе промеж построек-нагромождений. Ч. до вечера бороздила выселок и наделы вокруг; как свечерело, направилась в болотистую низменность, где в камышовых зарослях проживает Диффенбахов пастушок — ему нашлась работёнка.

«Наперво сыщи каменщика, не заглавного, не мастеровитого, но поболее своеобычного и изложи ему правило тинктур», — сипло прошуршала Ч.

Пастушок полетел, наискось болото, через логово вепря, мимо бананковой камышницы — добрался до дома каменщикова, засвиристел на крыльце.

— Кого принесло на ночь глядя, — пробурчал Флавий, высунулся из входной двери.

— Приветствую, я пастушок, Диффенбахов пастушок, и Вас беспокою не от прихоти, а по указу вьюрковой черепахи оглашаю Вам правила тинктур:

(1) «In my defense God me defend»; (2) неналожение финифтяных фигур на финифтяные поля; (3) при любом раскладе Карфаген должен быть разрушен.

— И что ты хочешь мне сказать, птичка? На кой чёрт эти правила?

— Пернатая Ч. хочет через Вас передать людям небольшое посланьице и крохотное указание, нужно пройти буквально парочку переустройств до её отбытия в драконные земли!

— А мне какой от этого прок? Я Ч. в жизни один раз видывал, сдались мне её приказы…

— А Вам ранг — верховно избранный и очень вольный каменщик, — пастушок победно ухмыльнулся.

— Так неожиданно, ой, как теперь Вас благодарить, это Вы мне, конечно, прям приятное сделали, мне как-то неловко…

— Доброй ночи, синьор, — отчеканил пастушок и скрылся из виду.

Следующим утром Флавий нашёл на крыльце свистящий полый стебель болотного хвоща, обёрнутый четырежды в лист замечательной гуннеры — из полости урывочно исходил звук. Верховно избранный и очень вольный каменщик приложил хвощ к уху: «черепахам недоступна письменность … не считать борозд на панцире … остаётся в веках … расточительно … Ваше задание в этом фаготе … флейте … для Вас предпочтительнее … выстругать и прослушать … я наговорила эту предупредительную записку в сырое дерево … необработанное … сколько хранит звук … на случай … пастушок заглянет». Флавий опустил стебель.

Работать с деревом легче, чем с горными породами, — каменщик без особых усилий выстругал дудочку (изначально подумывал покрасоваться гобоем, но обленился), неотёсанная, в срубах и щербинках, но колебания в ней воздуха источали звук сносно. Закончив, поднёс дудку ко рту, легонько подул, воздушная струя проскользнула внутрь — обрела полноту звучания незнакомая вопрошающая мелодия и шебуршащий черепаший тембр: 'на исходе суток восходящий узел Раху пересечёт солнцную эклиптику, не заметишь, как окажешься в компании первичноротых (но! сохранивших двустороннюю симметрию), и будут пророчить тебе будущее, и сделается множество явным, а ты не слушай и ни за что не спрашивай, что приключится, но не выказывай никакого интереса, а только уточняй, как делается и чем поступается, если надают советов, всё исполни, но виду, что ты запоминаешь, не подавай'.

Сердцевидками кишит дно-донышко у западной дамбы, в глубокой воде поранишься о ребристые створки, и кровь пойдёт. Каменщик рассёк вдоволь себе стопу — сердится: «Будьте прокляты, двоякие ракушки, чтоб вас всех!»

И так исплакался за последние месяцы каменщик, ему новая напасть. Вторят сердцевидки скопом голосов: «Вот молодец! ты вышел на славу, ла́жено получился! засечка в тебе, черенком проторённая, снадобится для гадания на песке».

На следующий день засобирались всеми людьми на волочебный обход. Каменщик ковыляет в обрядовую лавку, указует на свою ссадину, а с него просят медные дублоны и ему протягивают сандаловое масло (полный колоколовидный кубок).

А вот чего нагадали тем вечером на песке: как свернуть из ворот, на девятый зубастый стук, на дюжинный вздох упрёшься в распроцветший поверх ссохших земель островок. Первоочерёдно увидишь там початки кукурузьи, но не порывай их, и тогда появится замест ракитник — ты с него возьми стебель, и полый и свистящий, ровно как и у утреннего твоего хвоща. Тогда откроется тебе плач-трава.

* * *

Так вот, верховно избранный и очень вольный каменщик надорвал стебельков, ему надобно вслед за черепашьим заветом воротиться, но вкруг него взрос папоротник, и в папоротнике снуют крапивник и цветочница Мунро и разыгрывают буффонаду. Разгорячился Флавий и думал бросить о землю плач-траву и затоптать, но решил лучше и подозвал: «Слышишь меня, крапивник?»

Крапивник услышал и замер, и окликнулся: «Чего тебе, каменщик? Не зови меня, я сам скалистый крапивник, но удумал быть рыцарем, болотный гракл научил меня, что если стать крапивником кустарниковым и сновать, и кружить здесь, то найдёт меня покровительница и возгласит, мол, я теперь самый рыцарь розы и куста!»

Флавий вздохнул, а про себя заметил: кто ж не знает, болотный гракл — тот ещё дудочник и шарлатан, он сам на герцогство навёл венгров, а кто не знает, у них дорогу спросить чревато.

Верховно избранный и очень вольный каменщик брёл, навстречу ему спотыкались жонглёры и шептались между собой. И когда он выбрел, то видит в темноте много муравьёв, видит — ров, оцепеневший кролик и навесной мост. Слышит, как муравей отдаёт свои плечи и горб, как кричит: «Вот вам моё тело — ешьте его!»

Подбирается Флавий к муравью поближе и хочет выменять плач-траву на его ослиный хвост. Так погибает каменщик и глумится перед смертью, мол, заперт я навек внутри муравьиного лица.

Тут же у берега взвыло черепашье знамение, поглядим — всюду кораблиные снасти раскиданы. А чаяния вскоре утратились. Но рождались покуда многие предвещания о некой таинственной руке, о воеводах в уездах, старухи их вскользь высекали на детских макушках. Те в годах оставались забытые, разве что раз постригали девиц и искали будущее в волосах. Со всех предречений станется лишь реконструкция произношения, людей заверят, мол, Ч. не взыщет жизни иной. И утвердишься в этой косности, пока не встретишь ползновение, что сделает тебя человечьим затейником и помощником, как сталось и со мной.  Прими во внимание следующее: даже если организованный бред значит приводить несогласованность к опосредованной оконцовке, то всё равно  -  смысл всегда религиозен. А я расскажу, как было.

Вот ползёт.

— Как зовут? — вопрошаю.

— Бореолестес, — говорит.

— Чего ты, Бореолестес, ворожишь здесь?

— Ке́нтум-са́тем, — отвечает Бореолестес.

И дальше ползёт. Раковина его завязана узлом и смыкается клиньями. Я с минуту всматривалась во фрактальную боковинку, вижу там — водят хоровод.

— Отчего-то ты волочёшь на себе этакий панцирь тяготестный?

— Из катакомбных уездов я родом. Хитином зарастаю с детячьего возраста, круги на нём означивают, что змей кусает себе хвост.

И был Бореолестес влеком дальше.

Я про себя вздумала: «Вот же моллюск!» — и небольно скоро познала правду, что роговеет его раковина воронкой — это ознаменование круговой поруки.