8 апреля 2019 года
Ханнелоре Фишер вышла из вагона метро и, сразу увидев дожидавшуюся ее на скамейке Настю, двинулась к ней, опираясь на палочку и прихрамывая. Настя, читавшая что-то в телефоне, заметила ее, только когда та вплотную к ней подошла.
— Пойдем, к счастью, они тут недалеко от метро.
— Когда я приезжаю в Моабит, мне кажется, будто я в Турцию попала, — сказала Настя. — Посмотри, даже машины заезжают на тротуар, и они переговариваются с одной стороны улицы на другую.
— А разве в Кройцберге и Веддинге не так?
— В Кройцберге местами тоже так, но там мусульманские кварталы перемешаны с дорогими, где живут весьма состоятельные люди, а в Веддинге тоже мусульманские кварталы, но там разные мусульмане, выходцы из арабских стран и Африки. Там тоже эти восточные кафе повсюду, и турецкие супермаркеты, и женщины в хиджабе, иногда с узкой прорезью для глаз. В турецких кварталах такой строгости не встретишь, но там так не перекрикиваются, мне кажется.
— Ну вот, уже дошли, — Ханнелоре кивнула в сторону второго дома на улочке, куда они только что повернули. В дверь как раз входил молодой отец с двухлетним ребенком и прогулочной коляской. Увидев, что женщины направляются туда же, он остановился и держал дверь, пока фрау Фишер не одолела расстояние, приветливо поздоровался.
— Видишь, — сказала Ханнелоре, когда они с Настей вошли в лифт. — Вот это я имела в виду. Они такие вежливые и воспитанные, нашим молодым людям есть чему у них поучиться. Не могу представить, чтобы молодой немецкий отец с коляской стал дожидаться, пока кто-то подойдет к дверям. Он бы счел, что у него и так дел полно и он должен думать о ребенке и коляске. Я много ездила в последнее время по Германии, когда надо было пересаживаться с поезда на поезд, мне неизменно помогали восточные молодые люди. И только они. Некоторые из них с трудом говорили на немецком. Несли мой багаж, помогали усесться в поезде.
— Я недавно ездила в гости к знакомым в Бранденбург с небольшим чемоданом, — сказала Настя. — Там на станции надо было на мост подняться, чтобы спуститься в сторону поселка. Лифт еще не построили. Меня встречала знакомая. И местный немецкий юноша тут же предложил понести чемодан по лестнице. Я удивилась, а знакомая сказала, что местные всегда так, очень дружелюбные и неизменно помогают. Это просто в Берлине молодежь слишком погружена в себя, а в Бранденбурге немецкие юноши такие же вежливые и воспитанные, так же дружелюбны.
Двери лифта раскрылись. Ханнелоре двинулась в сторону правой двери и нажала на звонок, оставив в лифте свою сумку на колесиках. Ее вынесла Настя и поставила рядом с владелицей.
Дверь открыл Рамадан и, увидев фрау Фишер, расцвел в улыбке, показывая жестами, чтобы заходили.
— Здравствуйте, — сказала Настя, — фрау Фишер попросила меня прийти с ней, потому что я говорю по-русски, буду переводить.
— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, — сказал Рамадан, — моя супруга в ванной, сейчас выйдет. Обувь не надо снимать! Вот сюда проходите! — Он повел женщин в гостиную.
— Неплохая квартира, — сказала Настя, оглядев большую светлую комнату.
— Здравствуйте, — сказала вошедшая в комнату Мадина. — Простите, я не слышала звонок.
— Я Настя, — сказала Настя, протягивая руку. — Меня привела фрау Фишер переводить. Я как раз хвалила вашу квартиру. Вам повезло, сейчас в Берлине никакой квартиры не найти!
— А я Мадина, а мужа моего зовут Рамадан. Ханнелоре о вас рассказывала. А с квартирой нам повезло, мы ее еще два года назад получили. Вы бы видели, что здесь раньше было! Никто не хотел вселяться, нам один немец подсказал, он нам помогал, сказал, что хорошая квартира, но жил в ней алкоголик, все было забито мусором, но он нам советует, если мы готовы своими руками все убрать. Рамадан приехал, посмотрел и решил брать. Рамадан, покажи, — обратилась она к мужу и снова повернулась к Насте. — У него на телефоне сохранились фотографии, как тут раньше все выглядело. Посмотрите, какой был ужас. Стены все черные, мусор повсюду, ногу некуда поставить! Мой муж своими руками все убрал, вы бы видели, сколько огромных мусорных мешков пришлось отсюда вынести. А потом сам сделал ремонт!
— Очень здорово! — откликнулась Настя.
— Пойдемте, хотите, я вам остальные комнаты покажу?
Мадина повела Настю и Ханнелоре вглубь квартиры.
— Вот это детская, тут мы поставили две двухэтажные кровати. Там малыш в люльке спит, но скоро переберется в нормальную кровать, поэтому решили сразу две строить.
— Ой, какой маленький! Сколько ему?
— Уже полгода. Когда мы сюда ехали, я была беременная, но девочка родилась мертвой, мы ее тут похоронили. Кстати, вы не знаете, мне говорили, что если ребенок тут похоронен, то уже не могут отправить обратно?
— Я в этих законах плохо разбираюсь, вам лучше у адвоката спросить.
— Да, мы на другую тему хотели с вами поговорить. А вот это наша спальня. И все это Рамадан сам сделал, весь ремонт! Если вам или вашим знакомым надо, имейте в виду!
— Да, действительно, повезло вам с квартирой. И с тем, что два года назад это было. Сейчас и на мусор бы никто не посмотрел, моя подруга недавно сдавала квартиру, потому что ей надо было уезжать в Америку, и сдавала по очень завышенной цене, у нас в Пренцлауэр-Берге цены сейчас высокие. И сдавала всего на полгода, только вывесила объявление в интернете, в первый же день откликнулись сто сорок желающих. Причем они готовы были идти на всякие компромиссы, одному надо было на два месяца, но он уверял, что найдет сам потом желающих на четыре остальных. — Настя обернулась к фрау Фишер и сказала на немецком: — Мы тут говорим, как им повезло с этой квартирой, и о том, какая ужасная сейчас в Берлине ситуация с жильем. Вы там не скучаете?
— Нет, разговаривайте, для того я вас и попросила сюда прийти, на меня не обращайте внимания, я тут не первый раз, смогу о себе позаботиться сама.
— Пойдемте в гостиную, я стол накрою, — сказала Мадина.
— Что вы, не надо! Мы просто так поговорим!
— Не беспокойтесь, я уже все приготовила, сама приготовила пиццу, сейчас быстро накрою, вы садитесь пока.
— Вам помочь?
— Что вы, садитесь, я сейчас!
Мадина ловко накрыла на стол, принесла воды в стеклянном кувшине, с кубиками льда и нарезанными листьями мяты.
— Вы сразу после общежития сюда попали? — спросила Настя у молчаливого Рамадана.
— Нет, до общежития мы попали в один отель, там было еще теснее, чем в общежитии. Но мы хотели уйти из общежития, потому что там было очень грязно…
— Да, — сказала Мадина, — в туалетах никто не убирался, а всё мусульманские женщины. Я им говорю: «Как же так, вы намаз не делаете?» Ведь намаз надо в чистом месте делать! Я сама каждый день там убирала, потому что грязь не могла выносить.
— И еще там арабы главенствовали, — сказал Рамадан. — Когда в общежитие приходила гуманитарная помощь, они между своими раздавали, а остальные ничего не получали.
— Да, — включилась Мадина, — они только между своими делили, да и не всем арабам доставалось, а только этой мафии. Остальным давали только то, что им совсем не нужно было из гуманитарной помощи, ношеные вещи, например. А христиане и вовсе ничего не получали. Там были христиане среди беженцев, из Молдавии, Грузии, Армении.
— Значит, богатые беженцы, раз ношеное не хотели? — спросила Настя.
— Да что вы, у них всё было. Они же ходили воровать, и жен своих с детьми посылали. У всех были с собой специальные инструменты, чтобы пищалки электронные с вещей обрезать. Жены шли со всеми своими малолетними детьми, давали им в руки вещи разные, в колясках прятали. Если ловили, говорили, что ребенок взял, они не заметили. Ничего им за это не было. Зайдешь, бывало, к ним в комнату, две комнаты на семью с четырьмя детьми, и некуда ступить: все стены обложены коробками нераспечатанными с лэптопами, камерами, телефонами и всякой электроникой.
— А сотрудники общежития куда смотрели?
— Они боялись этой мафии, да и вообще в комнаты не заходили. Даже не убирали нигде. Я же говорю, в туалетах, даже женских, такая грязь была, если я не убирала, никто не убирал! А я была беременная, мне тяжело было наклоняться.
— Потом мы уехали в отель. Там арабская мафия жила. В старом общежитии хоть двор был внутренний. Пусть весь каменный, как тюремный, но детей можно было туда отправить играть, а охрана их все равно бы не выпустила за двери общежития. А там было страшно. И вот теперь эта квартира, слава Аллаху!
— Слава Богу! — откликнулась Настя.
— Вот, угощайтесь, пожалуйста! — Мадина принесла пиццу. — Мы так хотели эту пиццу все время, пока дома жили, казалась такой изысканной западной едой. А выяснилось, что ее просто готовить, я теперь сама ее делаю! Ханнелоре, идите за стол! — обратилась она на русском к фрау Фишер, достающей из своей сумки на колесах по одному игрушки и одежду для детей и отдающей их Рамадану. Та жест поняла и тоже пересела за стол с дивана.
— У вас, кстати, очень хорошая антикварная мебель! — сказала Настя, оглядев диван, стулья и старинный шкаф, стоящий в комнате. — Это вы по объявлениям купили?
— Некоторые на улицу выбрасывали, Рамадан брал машину у друзей и привозил домой. А кое-что друзья Ханнелоре нам подарили. Им старинная бабушкина мебель была уже не нужна, хотели новую купить, и Ханнелоре уговорила нам отдать, — сказала Мадина и широко улыбнулась фрау Фишер, услышавшей свое имя и удивленно взглянувшей на нее. — Мы ей вообще очень благодарны! Она устроила старшего нашего сына в вальдорфскую школу, куда, как мы узнали, очень трудно попасть, даже если родители готовы платить деньги, а нам бесплатно. И учителя и дети из класса очень богатые, они нам помогают, то одежду детям соберут, то еще что оплатят.
— Но вы ведь получаете социальную помощь? — спросила Настя.
— Да, но ее не так уж много.
— Многие немецкие семьи на нее живут, и им никто одежду не собирает и мебель не дарит.
— Нет, да что там говорить, мы понимаем и очень благодарны Ханнелоре и всем, кто помогает. И вам, что пришли. Ханнелоре нашего второго сына тоже помогла устроить в вальдорфский детский сад, а потом мы переехали сюда, далеко ездить, и оба средних сына пошли рядом с домом, в обычный. Вот там у нас и проблема, но вы кушайте, мы потом поговорим об этом.
— А дворик у вас тут хороший? Дети могут там гулять?
— Да, очень хороший зеленый дворик, и песочница там есть, вот, можете в окно посмотреть. Но тут же большой парк рядом, мы туда обычно ходим с младшими детьми. В доме нашем нет больше маленьких детей. Вот сосед снизу пожилой мужчина, совсем один живет, с маленькой собачкой. Жалуется, что дети шумят. А как иначе? Дети не могут тихо себя вести. А сосед этот бедный, мы его очень жалеем, совсем один, ни детей, никого из близких. Только с собакой целый день гуляет. Вот бывают странные люди? Нам его так жаль! Как можно прожить всю жизнь без детей и близких? Когда заболеет, стакан воды некому будет поднести. Собака ему не поднесет! И здесь много таких одиноких, нам всех их очень жаль! Казалось бы, тут все условия, чтобы детей растить, но люди почему-то не хотят детей заводить.
— У вас тут в основном немцы в доме?
— Да, одни немцы, — сказала Мадина, — мы единственные приезжие. Хотя странно, в других домах много мусульман живет, магазины везде халяльные, ну вы сами видели, пока шли! Что-то вы плохо едите, возьмите еще кусочек пиццы!
— Но вы с соседями находите общий язык?
— Да мы с ними не общаемся, это же немцы, вы же знаете. Не то что у нас, соседи как родственники, заходят в любое время, все о тебе знают, помогают. А тут просто здороваемся, когда встречаемся на лестнице. Вот только сосед с собакой недоволен шумом от детей.
— Немцы очень хорошие, с ними вообще никаких проблем, — вмешался Рамадан.
— Да, это правда, — кивнула Настя.
— Это вам хорошо, — ответила Мадина, — вам не приходится в бурке в метро ездить!
-А что, вам что-то говорят? — спросила Настя.
— Иногда говорят, но обычно так смотрят, что не знаешь, куда деваться.
— Правда, что ли? — удивился Рамадан.
— Да, иногда в метро хочется выскочить, смотрят зло и что-то ворчат.
— Это, наверное, не немцы, а поляки, — сказала Настя.
— Да, точно, тут же много французов и других национальностей на улице, не то что в Баварии, — подтвердил Рамадан, успевший съездить с приятелями в Мюнхен, чтобы сделать ремонт у одного эмигранта из России. — Немцы не такие, ты же знаешь!
— Ладно, сменим тему. Вам чай или кофе? — спросила Мадина.
Пицца и закуски в виде хумуса и баклажанной икры, поданные с плоским арабским хлебом, были уже съедены.
— Нам скоро уходить, — ответила Настя. — Фрау Фишер говорила, что вы что-то хотите обсудить? Давайте начнем. Я буду переводить.
— Может, и вы что-то посоветуете? — сказала Мадина. — У нас тут такая проблема. Как я говорила, благодаря Ханнелоре сын наш ходит в вальдорфскую школу, а двух средних мы тут в местный детский сад устроили. Садик хороший, ничего не скажу, там много мусульманских детей, воспитательницы хорошие, кормят хорошо, свинину не дают детям, все понимающие. И халяльную еду специально покупают для мусульманских детей. Только в нашей группе воспитатель мужчина. Я еще с самого начала удивилась: как это, молодой парень пошел воспитателем работать в младшую группу. Ну вот сами скажите, ведь мужчины предпочитают работать с техникой, с машинами, книгами или тяжелое, там, таскать, кто на что способен, но чтобы с маленькими детьми — это меня удивило. Все равно как если бы женщина захотела ящики грузить. А Рамадан тогда мне еще говорит: тут люди другие, Европа, у них другое воспитание. А потом выяснилось, мне даже неловко это говорить, вы меня простите, я вынуждена, что он из этих мужчин, которые любят тоже мужчин и секс с ними имеют.
Мадина вскинула руки, опустила на колени, хлопнув по ним громко, и, закатив глаза, воскликнула
— Астагфируллах! Мы узнали от одного родителя, информация точная: оказалось, что он даже не скрывает и заведующая садиком об этом знает! Вы представляете! И этот человек этими своими руками, которыми он ночью неизвестно что делал, трогает днем наших детей! Мы все так рассердились! Для мусульман это особенно ужасно, мы такого не можем допустить!
— А если воспитательница женщина, которая не замужем и имеет любовников, вы тоже не можете допустить? — спросила Настя.
— Нет, ну это нехорошо, но совсем другой случай. Лучше бы была замужняя порядочная женщина, конечно, о чем разговор, мы же хотим, чтобы наших детей воспитывали люди, которые были бы для них примером. Такая женщина — это плохо, но все же допустимо, если лучше никого нет пока. Но такие мужчины — их нельзя до детей допускать! Кого они из детей воспитают? Таких же, как они!
— Почему? Они же не педофилы! Они точно так же обращаются с детьми, как и взрослые женщины, безо всяких сексуальных мыслей.
— Да, но неужели вы не понимаете, что к таким людям детей нельзя допускать? У вас есть дети? Вы бы позволили своему ребенку попасть под власть такого человека?
— У меня нет детей, и вряд ли будут, но речь не об этом…
— Вам не понять! Это ведь ужасный грех, шайтан! Нельзя таких людей допускать до детей. Это особенно ужасно для религиозных людей. Мы тут все собрались, пошли к заведующей, а она говорит, что увольнять его не будет! Говорит: «не нравится, сами уходите», представляете? Своим немцам так бы ведь не сказала бы. Это все оттого, что мы в этой стране бесправные.
— А немецкие родители не возражали?
— Нет, только мусульмане. Там есть две немецкие мамы, но они приняли ислам, ходят в платке, тоже возмущались, конечно, но они не в счет. А обычным немцам все равно.
— Здесь просто другое воспитание, — сказала Настя. — И другой строй. Тут демократия. Видите, вам идут навстречу, детям дают такое питание, какое вы считаете возможным, но вы не можете требовать, чтобы человека уволили с работы потому, что он, по-вашему, любит не того или не так.
— Какая же это демократия, если я не могу выбирать, кому с моим ребенком работать?
— Потому что претензии ваши в его адрес недемократичны. Все равно, как если бы вы сказали, что не хотите, чтобы с детьми работала блондинка, а только брюнетка с карими глазами. И я, кажется, знаю, о ком вы говорите, — добавила Настя, все время раздумывающая, признаться или нет. Наконец решила, что признание поможет лучше объяснить. — Это мой сосед.
— Да вы что! — воскликнула Мадина.
— А где вы живете? — заинтересовался Рамадан.
— Простите, этого я вам сказать не могу, — отрезала Настя.
— Правильно, не говорите, — воскликнула Мадина, — Рамадан не такой, но если он расскажет другим отцам, неизвестно, что они с ним сделают, все так разгневаны!
— А вы уверены, что это он? — спросил Рамадан. — Может, в Берлине таких много?
— Я уже слышала от него, что у него на работе возникли такие трения, он работает в вашем районе, не думаю, чтобы таких случаев было много.
— Почему? Если в нашем районе другой такой, то другие мусульманские родители бы возмутились тоже.
— Но вряд ли такое совпадение, чтобы одновременно и в одном районе два таких случая, — сказала Настя. — Я сама не меньше вас удивлена, что именно эта проблема у вас. Хочу вам сказать, что он очень хороший человек, своего ребенка я ему бы доверила.
— Это вы так говорите, потому что детей у вас нет, — сказала Мадина. — Мы хотели спросить, куда можно написать, чтобы его уволили вместе с заведующей. Может, у Ханнелоре спросите?
— Поймите, я вам так отвечаю не потому, что речь идет о моем соседе, но это так по немецким законам, его за это не уволят, а если уволят, то поднимется такой скандал, что возмущение мусульманских родителей на этом фоне будет слабым ветерком. Если не верите, я сейчас все переведу Ханнелоре, и посмотрим, что она ответит.
— Да, я понимаю ваши чувства, — переводила Настя ответ фрау Фишер после ее пересказа, — но Настя права, некому в Германии писать такие письма. Я попробую помочь вам перевести ребенка в новый детский сад.
Прощание вышло натянутым, все отводили глаза, поэтому произошла заминка с рукопожатиями, когда тот, кому протягивали руку, смотрел в другую сторону, а когда спохватывался, протягивавший уже успевал убрать руку. Рамадан и Мадина уже приспособились к немецкой привычке пожимать всем руки при встрече и прощании, но тут все чувствовали себя неловко.
На улице фрау Фишер предложила мрачной Насте посидеть за уличными столиками в турецком кафе поблизости от квартиры, из которой они только что вышли. Обе заказали крепкий восточный кофе без сахара, но взяли к нему по кусочку пахлавы, посыпанной зелеными фисташковыми крошками, не удержались.
— Я в этом году впервые сажусь в кафе на улице, — сказала Ханнелоре. — Эти три дня стоит прекрасная погода, но в выходные было не выбраться, заполняла налоговую декларацию, это всегда столько времени отнимает, да еще они опять там что-то поменяли!
— Я тоже, — откликнулась Настя. — Вообще в этом году впервые в кафе, кажется. Все не до этого было.
— А я люблю сидеть в кафе, не могу себе в этом отказать. У моего дома есть кафе, где я постоянный посетитель. Люблю сидеть у окна и наблюдать за людьми.
— Чем больше я за ними наблюдаю, тем меньше они мне нравятся, — мрачно откликнулась Настя.
— Я тебя понимаю, у тебя плохое настроение из-за твоего друга.
— Должна сказать, я все время защищала беженцев и от родственников, и от друзей, а теперь сама начинаю на них злиться. На самом деле единственный из моих знакомых, кто не выступал против беженцев, это Денни. Он всегда их защищал, если кто в его присутствии о них плохо отзывался. И теперь вот получил от них такое. Он в очень плохом состоянии, я за него очень переживаю.
— Очень ему сочувствую, наверное, нелегко приходится.
— Он попал прямо в волну ненависти, эти родители и их родственники прямо перед детским садом митинги устраивают, громко что-то кричат на своих языках, очень агрессивно, я один раз видела, пошла встретить Денни после работы и поддержать. Мне самой стало очень страшно, казалось, мужчины сейчас нас разорвут на куски. Заведующая детским садом предложила Денни взять отпуск. С одной стороны, это хорошо, не так за него страшно, с другой — он сидит дома, и состояние его ухудшается.
— Надо, наверное, ему посоветовать к психотерапевту обратиться.
— Он уже. Все-таки мусульмане особо агрессивные, надо признать. И хотят нам свои правила навязать. До сих пор я по этому поводу со всеми спорила, но теперь сама убедилась.
— Ну почему же? Они просто оказались внезапно, против воли, в чуждой культуре, напуганные своей войной и совершенно не уверенные в будущем. К тому же явно культурный шок у них, вот и ведут порой себя не так адекватно.
— Надо признать, что и у себя дома они себя вели не очень адекватно. Вот моя подруга-феминистка часто повторяла, а я отмахивалась: они же принуждают своих женщин ходить в этих платках и бурках, даже в жару, наверняка женщинам этого не хочется. Очень пренебрежительное отношение к женщинам вообще.
— Я бы так не сказала. Когда я преподавала в техническом колледже, многие мусульманские девочки признавались, что хотят выйти замуж ради того, чтобы начать носить бурку. Для них это было как бы посвящением в новый статус, во взрослые. Они сами очень этого хотели. Что касается отношения к женщинам, то я знаю много немецких женщин — жертв домашнего насилия, хотя при этом им разрешалось ходить хоть голыми.
— Но ведь и много случаев, когда в мусульманских семьях заставляют женщин ходить в бурке, когда те не хотят.
— Бывает. И в немецких семьях, особенно когда муж много зарабатывает, женщин заставляют носить то, что им не нравится, краситься или не краситься так, как им не хочется. Многие из них не могут работать, должны сидеть дома, создавать уют, растить детей и делать все, чтобы выглядеть ухоженными. Некая, с европейской точки зрения, дикость взглядов касательно женщины со временем выветрится. Уже следующее поколение будет свободно от них. А ведь Европа тоже не так давно стала цивилизованной, и то относительно, в женском вопросе, если вспомнить, когда женщинам разрешили голосовать, путешествовать без разрешения мужа, да и работать и учиться. Мы не так сильно их опережаем, как кажется. И демократии они выучатся, поймут, что ее не бывает для одних избранных по какому-то признаку. Демократия или есть, или ее нет. Это надо понять не только беженцам из тоталитарных стран, но и западным правителям. У многих из них поведение далеко от демократичного. Им также нужно понять, что демократию бомбардировками не насадить. И еще им надо понять, что пока существуют так называемые первый мир и третий мир, последние всегда будут стремиться прорваться к первым, любой ценой, даже ценой собственной жизни и жизни своих детей, как это происходит сейчас. Эту проблему не решить без того, чтобы привести мир в равновесие.
— Но, может, обоснованно некоторые критикуют власти, что они вели неправильную политику с беженцами?
— Конечно, политика была неправильная. Но почему? Потому что никто из политиков не потрудился заранее подумать о том, что если начать бомбардировками насаждать демократию, то в «первый мир» от войны начнут ломиться те, кого ранее еще не вынудил голод и вообще желание более легкой жизни. Совсем не продумали, что с этим делать.
— Устроить заграждения, как некоторые другие страны Европы?
— Невозможно такое заграждение в Европе. Это так же нереально, как планы построить стену между Мексикой и Америкой. Нынешний поток беженцев это показал. Мне кажется, мы еще не переживали такого ужаса в мире. И раньше были массовые бегства от войны и геноцида, но чтоб вот так целые потоки народов из разных стран стремились в Европу, прекрасно зная, что многие из них, в том числе их близкие и дети, погибнут в пути, и тем не менее продолжая путь. А сколькие послали одних только несовершеннолетних подростков, потому что Европа их принимает безоговорочно? Один Бог знает, что они все, эти дети, перетерпели в пути, среди ожесточенных и изголодавшихся людей. Но это и исторический момент. Европу наполнили волевые люди, готовые ради своей цели на невыносимые трудности. Эту инерцию они пронесут и дальше, не успокоятся простой бюргерской жизнью. Они вдохнут новую жизнь в старушку-Европу, омолодят ее и обогатят культуру. А всякая дикость не из них, так из их детей выветрится, как выветривалась она и у европейцев и еще далеко не довыветрилась. Еще сто лет назад в Европе тоже была дикость, если подумать, и относительно женских прав, и относительно прав и свобод вообще. Не принимать этих людей было бы изменой демократии, а демократия, как я уже сказала, не может быть для избранных. Вот как эти беженцы хотят демократии для себя, но не для людей нетрадиционной ориентации, так европейцы, особенно новые, недавние беженцы или даже жители ГДР, хотят демократии для себя, но не для новоприбывших. Если бы беженцам сказали: «Возвращайтесь к себе, в войну и голод, у нас для вас нет места и средств», демократия тут же вся бы и кончилась. Конечно, демократический строй тоже несовершенен, но пока ничего лучше человечество не предложило. Посмотрим, может, в будущие времена придумают что-то получше, но пока если мы хотим демократии, то не должны и другим в ней отказывать… Все-таки эта пахлава волшебная! Хотите еще? Я тоже воздержусь тогда.
52 
