Новое чёрное пальто

Новое чёрное пальто было коротким, а главное — узким, пуговицы не сходятся. Непонятно, как мама могла так промахнуться, впервые с ней такое. Ну, дальше будет хуже, наверно. Дальше всегда бывает хуже. И военное она не любит, а тут — то ли френч, то ли китель. Ну, пусть китель. Назло отцу, что ли, купила? Что сделаешь, удачно получилось, пальто отдали Полине. Китель. Она его надела, пошла в школу. Вот она-то совершенно точно назло отцу. Да и маме тоже. Это они только друг с другом ругаются, но что касается Полины — тут они вместе и заодно. Поздно не ходи, уроки учи, что там ещё? Телефон новый не увидишь. Да-да, и куртки тоже. Вот тебе пальто, деточка. Деточке плевать на это пальто, но раз новой куртки нет, ладно, сойдёт и это.

Конечно, обновку заметила Сонька. Она как раз вешала пуховик на свой крючок. Поцокала языком, показала палец вверх, ушла на урок. Какой сегодня первый? Физика? Полина её ненавидела. Нет, конечно, интересно про то, что там происходит, скольжение какое-нибудь, сопротивление, но все вот эти формулы… Лучше бы не было. Считать это всё — какой-то запредел. Ладно, сходит на физику, на алгебру, на всё остальное сходит, может, успокоится, что ли, а то так всё внутри и горит как будто, плакать хочется от любой ерунды.

Физика прошла себе, и ура, к доске Полину не вызвали, хотя она бы могла рассказать про силу трения много чего, да всё, пожалуй, кроме формулы, кроме того, как её вычислять. Но не вызвали, хорошо, живём дальше. Так же и на других уроках, сегодня просто отличный день! Короткий, пять уроков. Если бы ещё не ходить домой, то есть, вообще больше не заходить. Полина пошла вместе с Сонькой, как бы уроки учить. Посидит у неё пока. Хотя ночевать оставаться не хочется. Да и мама поймёт, где она. Отец наорёт опять. После того случая Поля не может его называть папа, только отец. А он от этого ещё больше кипятится, видно же, хоть и делает вид, что ему всё равно. Было бы всё равно, его бы каждый раз так не перекашивало. Пусть себе помучается, а сколько Полине пришлось от него вытерпеть. Он, конечно, говорит, кто старое помянет, или ещё новенькое появилось у него: не суди, и не судим будешь. Хоть бы уж не судима тогда, всё-таки Поля и мама женского пола обе. Но ему это всё пофигу. Он ещё и радуется, когда ему Полина говорит:

— Не судима.

— Не судим! — отвечает он, — Не судим! Так сказано в библии.

В библии! Что там ещё сказано? Совсем уже поехал головой со своей библией. Конечно, хорошо, пить перестал, но иногда Полина задумывалась о том, что, может, было бы лучше, если бы всё оставалось как раньше? Она бы тогда ушла из дому к бабушке, была бы причина. А теперь? Отец работает, деньги приносит, Полину воспитывает. Если бы хоть не воспитывал. И ещё маму заодно принялся муштровать. В армии, говорит ей, ты бы не справилась — это она, по его мнению, кровать медленно заправляет. Хлеб не так режет. Дует на чай, а надо так, сразу. Он и Полине говорит своё, про армию. Далась ему армия, единственное большое у него воспоминание, похоже. Только в армии и был, больше никуда не ездил, жалел деньги. Зато служил он, говорил, в красивых местах, на Дальнем Востоке, другой край страны, вот уж повезло.

Дома у Соньки поели, выпили чаю. Сели за алгебру. Опять формулы, но с Сонькой как-то быстрее всё соображаешь, они вслух всё проговаривали, всё решение. Сначала умножаем, потом делим — ну, всё такое. Решили. Завтра геометрия. Вот это засада, конечно, тетради с собой у Полины не было. Решать на листочке, что ли? А завтра? Не будешь ведь сдавать листочек, Людмила только оборжёт тебя, сиди, обтекай весь урок. Ладно, Полина перевернула тетрадь по алгебре, открыла её с конца, и там сделала домашку. Опять же вместе с Сонькой. Русский проще, она бы могла и сама его, но раз уж они вместе, то вместе и сделали. Короткое было задание, половина обычного, на Ларису, видно, доброта и милота напали, она немного задала. Вот что делает с людьми беременность. Ходит она уже еле-еле, живот такой, что Поля боится, как бы она прямо на уроке не начала рожать. Интересно, кого она родит, мальчика или девочку? Хотя какая разница. Родит и родит, к ним придёт кто-то другой, другая учительница.

Сделали уроки, на удивление быстро, дома бы Полина только села за них. Пока в инете посидишь, пока в шашки компу продуешь, пока чего-нибудь поешь. Вот Сонька — совсем не такая, а какая-то… собранная, что ли. Всё у неё по полочкам в голове. Школа, уроки, рыбы и кошки. Села возле аквариума, кошка Тесла сразу на колени вскочила. Сидят и смотрят обе на рыб. Сонька долго может так смотреть. Главное, что-то там такое видит, кроме рыб. Будто бы какой-то вселенский смысл даже.

— Ой, — говорит, — грибок! У барбуса, новенького.

И ушла на кухню. Поля уже знает, для чего, не первый раз такая история.

— Марганец наводишь? — спросила из комнаты.

— Ага, — ответила Сонька, — воду придётся менять, наверно, а то все сейчас заболеют.

Полина посмотрела на трёхлитровые банки у батареи. Пять банок — вода уже отстоялась, всё Сонька предусмотрела.

— А я подозревала, — кричит она из кухни, — что грибок может быть. Барбусика этого купила позавчера, — и она пришла с литровой банкой едва розовой марганцевой воды, — Что я за балда! Надо было его на карантин подольше посадить, хоть на неделю. А я утром уже в аквариум выпустила. Утром никакого грибка не видно было.

Полина смотрит на барбуса суматранского. У него должны быть маленькие белые как будто прыщики — грибок. Но ничего не видит. А она ведь уже не первый год всю эту возню с рыбами наблюдает, должна уже на раз-два отличать. Нет, не видит. Хотя барбусов в аквариуме три, может, не на того смотрит?

— Что-то не вижу я ничего, — говорит она Соньке.

— Не видишь? — она снова садится у аквариума и внимательно смотрит на барбуса, на этого золотого с чёрным и рыжим красавца. Вот она сразу видит, который из них новенький.

— Ладно, — говорит Сонька, — пусть немного полечится, хуже не будет.

Она берёт сачок, полминуты гоняется за рыбой и вылавливает её. Вытряхивает в банку с марганцем.

— Слушай, — говорит Полина, — а откуда у тебя марганец, его же вроде уже не продают?

— Ха, у меня ещё дедушкина банка до половины не использована. Хватит лет на пятнадцать.

Она снова смотрит на своего барбуса, теперь уже в марганце.

— Нет, пусть посидит отдельно, пока он мне всех не перезаражал.

Через пять минут садит его в отдельную банку, закрывает крышкой с дырочками, чтобы Тесла не достала. Она уже тут как тут, трогает лапой банку, хочет поймать барбусика.

У Соньки в аквариуме барбусы, гуппи, меченосцы. Всё, вроде.

— Ещё я петушков всё хочу купить, — говорит она, — но не знаю, начнут драться, все хвосты гуппёшкам пооткусывают. И грибок у них часто. Вот я видела гурами пятнистого позавчера. Огонь вообще! Но вообще, хочу сомика купить. Пусть аквариум чистит.

«Чистит! — думает Полина, — что тут чистить?». Аквариум у Соньки, как и всё остальное, в идеальном состоянии. Она каждую неделю в нём частично меняет воду, раз в полгода — полностью. Вон банки у батареи, вода отстаивается. Всё для аквариума. Полина думает, что ей уже давно пора покупать большой аквариум, а может, и не один. Бывает же у людей — не книжные шкафы в доме стоят, а стеллажи с аквариумами. Вот Соньке такое надо. Это будет её личный рай.

— Папа обещал к новому году новый аквариум купить, сорок литров, — сообщает Сонька, а сама безотрывно смотрит на своих рыб. Кошка Тесла устала царапать банку с барбусом, снова села на колени к Соньке. Ну всё, теперь можно идти домой, если неохота наблюдать целый час, как человек и кошка сидят у аквариума. Целый час — и это не шутка. Полина думает, как же подруга всё успевает, если тратит столько времени на созерцание своего аквариума.

— Да, — говорит Сонька, — надо, надо сомика. В следующий раз куплю. Поедешь со мной?

— Съездим, — говорит Полина, хотя сама в этот момент думает, что не представляет, куда пойдёт сегодня вечером, если домой идти не хочется. Что уж там загадывать на будущее?

Прошло полчаса примерно. Да, где-то так, все сидели и смотрели на рыб. И Полине стало интересно, она даже подумала, не купить ли аквариум тоже? А что — попросить у родителей. Только она вспомнила о родителях, тут же настроение стухло.

— Пойду, — сказала Полина.

— Ага, — отозвалась Сонька, — дверь захлопни.

Не встала проводить, так и сидела у своих барбусов и меченосцев. Интересно, к вечеру она оторвётся от них или так и будет смотреть?

Полина пошла на остановку, решила съездить в библиотеку. Областную, самую старую в городе или даже в области. Старую, короче говоря. Научную. Но там есть и обычные книжки. Полина ходит в абонемент, берёт по программе и не только по программе. Любит почитать, полистать на ночь книжку. В библиотеке её уже запомнили, есть одна библиотекарь, которая всегда так радуется, когда Полину видит, никто так не радуется, как она. Они иногда вместе пьют чай, когда у Поли время есть. А сегодня его хоть отбавляй. Пойдёт, продлит свои книжки.

Она ехала в троллейбусе, смотрела на улицы, немного сжалась от мороза. Надо где-то маску купить, в старой куртке осталась её — с кошачьей мордой. Кондуктор уже хотела её высадить без маски, но Поля натянула на нос воротник от водолазки. Ладно, так сойдёт. Пришлось проехать на одну остановку больше, потому что там, у городской администрации есть аптека, она точно знает, там можно купить маску. В библиотеку вроде тоже нужно теперь по записи заходить, но, может, пустят, Полина скажет, что пришла в кафе. В кафе же можно без записи, наверно?

У администрации стояли люди с плакатами, а вокруг них — полицейские. Непонятно, кого больше — тех, кто митингует, или тех, что охраняют? И кого они охраняют — тех, кто митингует, или простых прохожих? Что там за собрание такое? Плакатов даже не видно, просто Полина знает, что они есть. Должны быть, не пойдёшь ведь на митинг без плаката, просто постоять! Или пойдёшь? Непонятно, по какому поводу собрание? Может, опять повысили цены на ЖКХ? Или ещё подняли пенсионный возраст? А может, снова кого-то посадили? Но вроде бы мама ничего не говорила про это, она всегда следит. Даже иногда ходит на митинги. Однажды полицейские подошли проверить документы, а паспорта у мамы не было. Ну что, увезли в отделение, продержали несколько часов и отпустили. Установили личность, непонятно, что это значит и как устанавливали. Мама не сказала, но целый вечер сидела молча, как выключенная из розетки. Зато отец в тот вечер разошёлся:

— А я говорил — не ходи. Не послушалась! А я всегда говорю: собака гуляла — волки съели. Не пошла бы никуда, ничего бы не случилось. И нечего реветь теперь! Ещё легко отделалась. Скажи спасибо, что только штраф дали! Сколько, кстати, ты теперь должна им? Десять тысяч? Где их брать будешь? Опять из семьи?

Тут уж Полина не выдержала, сказала:

— А сам сколько из семьи уносил? Помнишь?

Отец осёкся. Уставился на Полину, покраснел весь, подошёл к ней близко-близко. Поля испугалась, что стукнет сейчас, вся съёжилась. Отец сжал кулаки.

— Не трогай! — тихо, хрипло вскрикнула мама, подошла к отцу,  - Только попробуй, — так же тихо сказала она, — ты знаешь, что будет. Только сунься.

Полина не знала, что будет. Отец тоже, наверно, не знал. Но он отошёл от Поли, сел на диван. Потом встал, оделся и ушёл. Мама заплакала.

— Пить будет? — спросила Полина.

— Не знаю, — сказала мама, а потом закричала: — Тебя-то кто совал? Не видишь, мы разговариваем?

После этого Полина первый раз подумала, что нехило бы уйти из дома. Фиг знает, куда. Пусть себе ругаются, делят деньги, ходят один в церковь, другая на митинги. Пусть. Вообще, странно, что только после этого, — вот как она думала: странно, что раньше ей в голову даже и не влетала эта мысль.

Но в тот раз не ушла.

В библиотеке никто не спросил, записывалась она заранее или нет. Только охранник попросил Полину надеть маску, измерил температуру у неё на запястье, пропустил. Она прямым ходом сразу в абонемент.

— Так, — сказала одна библиотекарь, когда увидела Полину, — сейчас я Леонику позову, — и ушла.

Леоника! Поля каждый раз удивляется её имени — Леоника Константиновна, пойди выговори. Она её называет про себя тётя Волкова. Ну, или просто Леоника.

Пришла Леоника, обошла вокруг Поли, поохала:

— Выросла как, наша девочка выросла!

Вот ещё новости — выросла. Как с маленькой. Хотя от Леоники и не только хороводов можно ожидать. Выросла!

— Я продлить, — сказала Полина.

— Хорошо, — ответила тётя Волкова и ушла искать формуляр, — а вот он, твой формулярчик, — почти пропела, — что у тебя? А, «Никогде», слушай-ка, её продлить не могу. За ней очередь знаешь, какая?

— Какая? — спросила Поля, хотя понятно, что вопрос был риторический.

— А я скажу тебе, какая, — сказала Леоника, достала из стопки листок бумаги, считает. — Семь человек за тобой! Семь! Так что сдавай её. Через неделю у тебя срок, успеешь?

— Да, — говорит Полина, а сама думает, что книжка же дома, а она теперь уже не дома, ушла. — А сколько она стоит? Если я не сдам?

— Сколько стоит, сколько стоит, — ворчит тётя Волкова, — потеряла, что ли?

— Да нет, ну просто, вдруг.

— Вдруг бывает только знаешь что? — спросила Леоника. — Не теряй, и всё тут. Что за разговор вообще такой? Вдруг.

Видно, сегодня у Леоники нет настроения, а так-то с ней бывает иногда интересно поговорить. Про книги рассказывает, про всю политику что-то, очень ругается обычно. На всех. Не поймёшь, кто ей из политиков нравится, кажется, никто. И ничего не нравится. Даже библиотека её любимая не идеальна. Даже книги. Найдёт в каждой, что покритиковать.

— Почему, — говорит, — автор такой конец написал? Не мог по-другому? Он же не дал героям ни единого шанса! Никакого выбора! Умирай — и всё тут. Что за разговор такой?

— Ладно, — говорит Полина, — я пойду, — как будто даже спрашивает. А сама думает, что идти-то ей и некуда. Не домой же.

— Что же, чаю не попьёшь? — говорит ей Леоника. — Пойдём, у меня нынче печенье вкусное. Курабье, вот такой разговор.

И они идут пить чай в комнату для библиотекарей. В ней две сотрудницы, они поднимают ненадолго глаза от книг и бумаг, здороваются и работают дальше.

— Что новенького? — спрашивает тётя Волкова.

— Новое пальто, — говорит Полина, — чёрное. Китель такой, френч. Что-то вроде.

— Прекрасно! Просто замечательно! — говорит Леоника, кажется, хорошее настроение возвращается к ней. — Дорогое?

— Не знаю, мама себе покупала, но промахнулась. Оно ей узко, пуговицы не сходятся. Отдали мне.

— Ага, ага, — кивает головой тётя Волкова, — ну, это как сказать!

И молчит. И Полина молчит. Если честно, то она не поняла, к чему ведёт Леоника. Пьют чай с курабье. Правда, вкусное печенье.

— Все вы такие, подростки, — вдруг говорит Леоника, она говорит так громко, что другие библиотекари в комнате как будто вздрагивают. Одна из них говорит:

— Да ладно тебе, не все уж, — и снова приклеивается глазами к своим бумагам.

— Все, все, — говорит Леоника. — Ей пальто купили, а она говорит: матери мало! Что это за разговор такой ещё? Мало! Это тебе и покупали. Думаешь, мама промахнулась? Нет! Тебе как раз пальто? Подходит?

— Как раз, — говорит Полина.

— Так это тебе и покупали! Всё! Иди домой! Быстро! И чтобы сказала матери спасибо. Понимаешь?

Полина не знала, что делать. Встала, сказала «спасибо», взяла чашку — она всегда после чая ходила споласкивать посуду. Но тут её вроде бы прогоняют. Поставила на стол, сказала «досвиданье», ушла. Уже у самой двери из библиотеки её догнала Леоника. Протянула обе руки, закричала:

— Ну вот! В самый раз тебе! Для тебя сшито! Покрутись!

Полина обернулась к тёте Волковой.

— Тебе! Тебе и шили! Как влитое!

Полина вышла из библиотеки, а вслед ей неслось:

— Бегом домой! К матери! Благодарить!

И Полина в самом деле почти побежала домой, но вовремя вспомнила, что она туда вообще-то не собирается.

На улице стемнело. Ещё полшестого, а уже. Позвонила Юрику, сказала, что завтра на тренировке её не будет. Юрик начал истерить, и Полина оборвала вызов. Пусть делает, что хочет, пусть Ирсанна ищет ему новую партнёршу. Полине хотелось почему-то всё оборвать, сломать то, что есть. Вот, к примеру, накануне чемпионата отказаться от выступления. Парное катание — пусть это всё теперь без неё. А она пойдёт в одиночное. Если пойдёт, конечно. Нет, вряд ли, это только отца обрадует, если она теперь будет одиночкой. В одного — так это у них называлось, «выступать в одного». Отец спит и видит, что Полина танцует одна, без Юрика. Так он его что-то не любит, говорит, губы толстые, тетеря. Это Юрка. Он, скорее, истерик капризный, но не тетеря. И добрый такой, может и с соперниками когда коньками поделиться, если размер подходит. Фу, Поля бы никогда никому не дала ни своих коньков, ни одежды какой. И сама в чужое влезать не хочет. Однажды пришлось на квалификационных надеть бузаковский купальник, так ей потом всё казалось, что у неё то шея чешется, то живот. Сама ворона, сожгла перед выступлением свой костюм, оставила чуть подольше утюг. Она хотела выступать просто в тренировочном, Ирсанна не дала. Поймала после выступления Бузакову, попросила купальник.

— Она же в нём потела! — сказала Полина. — Нет.

— В этом я тебя не допускаю, — сказала тренер и ушла. Пришлось надевать чужой купальник, а что делать-то, квалификация. Второй взрослый. Ирсанна сказала, что она бы и на первый могла. «Не могла, — думала Полина. — Когда всё чешется». Расстроилась, разумеется.

Она шла к Набережной, вдруг ей пришло в голову, что это сейчас самое лучшее, пойти к Набережной. А может, спуститься под мост вообще? Сидеть там, под мостом, развести костёр, греть руки. Но вдруг там будут бомжи? Или ещё кто-нибудь. Кто-нибудь, ну, такой. Нет, под мост не пойдёт. Вряд ли. «Что я за трусиха?» — подумала она и вспомнила, как отец говорил:

— Да кому ты нужна-то, вот ещё.

Однажды, когда ей было страшно идти домой после затянувшейся тренировки. Они готовились к областным и катались часа три тогда. Она позвонила отцу, попросила встретить. Встретил, приехал в «Звезду», но вот так сказал при этом. Хорошо ему говорить, он взрослый, он мужчина. А ей? Сколько она слышала рассказов про маньяков. И вот так же тоже, просто девушка шла, как бы никому не нужная, а потом — опа! — маньяк! Выходит, некоторым нужная. Фу, противно думать.

Позвонил Юрик, спокойно спросил:

— Ты чиканулась, детка?

Полина улыбнулась, вспомнила, как они с детства друг друга так подначивали: «чиканулся, малыш», «чиканулась, детка». Это когда они ещё других ругательств не знали. Ну ладно, так уж и не знали, Полина знала, конечно, а что уж там знал Юрка — кто разберёт теперь.

— Ладно, — ответила она, — но завтра прийти не смогу, давай в четверг, что ли, поговорим. Скажи что-нибудь Ирсанне.

Юрка вздохнул, сказал:

— Ладно.

Всё разговор был кончен. Дело сделано, завтра на треньку она не придёт.

На Набережной было полно народу, что хотите, любимое место всех горожан, издавна, Полине даже хотелось сказать — «издревле». Пока вокзал не построили, все ходили к реке. А как построили — встречали поезда, вот счастье-то. «Сейчас всё вернулось, это же наша скрепа — эта Набережная, — думала Полина. — Все туда и прутся. Осенью смотрят, как река встаёт, застывает. Весной пойдут смотреть ледоход».

На Набережной, у стелы и вечного огня Полина замедлилась, подошла поближе. Тепло. «Хотела костёр? — подумала она. — Вот, получай. И людей полно». Протянула к огню руки, потом отдёрнула. Не потому, что стало горячо, просто засомневалась, можно ли к этому огню протягивать руки, можно ли греться. Он же считается почти священным, а может, и совсем священным. В школе говорили, что он священный, отец на это хмыкал, говорил, что огонь, конечно, не такой, вот ещё язычество, но безусловно, безусловно… Тут он спотыкался, говорил, что священна сама память, а огонь, конечно, не даёт забыть. Так что он такой, да, нужный.

Странно, что мама не звонит. Может, думает, что Полина пошла в город искать подарок. Или — что Полина у Соньки, как всегда почти, если нет тренировки. Мама всегда помнила, в какой день у Полины тренька, а сегодня — тем более, она так радовалась, что её день рожденья выпал на свободный Полин день. Утром, когда пришла будить, сказала:

— Я сама куплю цветы! Ты, главное, приходи побыстрее сама.

— Угу, — буркнула Полина, — с днём рожденья!

И встала с кровати. В школу, снова в школу. Вечером домой, и опять в школу. Потом, в ближайшие дни, придёт воскресенье. И дальше будет хуже, потому что дальше всегда бывает хуже. Вчера маме было 38, а сегодня уже 39. Куда уж хуже. Нет, через год вообще 40! Полине скоро 14, а потом будет 15, так и до тридцатчика недолго. Главное, всегда есть, что похуже, вот что особенно расстраивает. Она уже думала, что знает всё, а потом оказывается: нет, не всё, есть и похуже вещи. Вот отец продал машину, а Полине её жалко. Сама не думала, что будет жалеть, оказалось — нестерпимо смотреть, как чужие люди на ней ездят. Даже если это родной дядя. Полина смотрела, как машина уезжает от них, и так стало грустно. Ей казалось, что уезжает что-то очень родное. Вот уж неожиданно, что она так привязана к вещам. Чудом за те годы, что отец пил, машина не испортилась, не заржавела окончательно. Это всё дядя Гера, отцовский брат, он за ней смотрел, как за родной. Ему отец машину и продал. В воскресенье отец понёс деньги в церковь. И взял с собой Полину, маму.

Как сказать — церковь? Не то чтобы дом с куполом или ещё что-то такое. Просто дом в посёлке Старый, двухэтажный, с белыми стенами. Раньше, если Поля ездила в Нижнюю Лалу на соревнования и проезжала Старый посёлок, старалась как бы немного высунуться из дверей, ну, не высунуться, ладно, а просто поглубже вдохнуть — здесь всегда пахло свежим хлебом. Это от того, что тут хлебозавод, прямо у остановки. Полине хотелось выйти, погулять в хлебном запахе. Может, просто постоять на остановке, подождать автобус, поехать дальше.

Они вышли в Старом, и Полина проснулась, а то всё была как сонная муха. В воскресенье рано вставать — смертоубийство какое-то. Ладно бы соревнования, а то отец придумал тащить в церковь. Полину и маму. Хотел, кстати, без мамы, но Полина сказала, что иначе она никуда не поедет.

— Собирайся, — сказал отец маме, и она послушно оделась. И Полина тоже.

Машину продали, пришлось ехать на автобусе. В такую даль, считай, почти в другой город, немного не доезжая до Нижней Лалы. Тоже вот, куда эту церковь отцовскую занесло, не мог выбрать поближе, что ли?

— Ты не понимаешь, — говорил не раз отец, — другие не такие. Эта — самая правильная.

— Правильная, так правильная, лишь бы не пил, — не раз говорила мама, но сама с ним ехать отказывалась: — Бог у меня в душе, — объясняла, — мне посредники не нужны.

Отец, на удивление, только ухмылялся. Вообще, как ни странно, не настаивал, чтобы все верили, ходили в церковь. Это было удивительно, потому что всё остальное он заставлял делать. Придёшь с треньки — обязательно поставь коньки как положено, в ящик. Сам проверял, ещё смотрел, чтобы лезвия коньков были протёрты. Как будто Полина когда-то приходила с мокрыми, как будто хоть когда-нибудь они у неё ржавели.

— Мама, — говорила Поля, — что он всё со мной как с маленькой?

Мама обычно говорила:

— Ну, вот такой тебе достался отец.

А однажды сказала:

— Он не только с тобой как с маленькой.

И Полина задумалась и вспомнила, что и в самом деле, отец постоянно чему-то поучает не только её, но и маму, и своего брата, дядю Геру. Однажды даже смешно так было, сказал брату про его ботинки:

— Ты чего, сколько тебе лет, а всё носишь сорок первый размер!

Всерьёз так сказал, а мама засмеялась. Полина тоже.

— Ну, вот такой тебе достался отец, — эти слова Поля вспомнила, когда они собирались в церковь.

«Небесный, — подумала про себя Полина. — Ой, этот-то земной».

— Платки взяли? — спросил отец, когда они подъезжали к Старому. Мама кивнула так медленно, как во сне. Полине показалось, будто она сама не верит, что они подъезжают к церкви, что скоро наденут платки, войдут в неё. Встанут там со всеми, а что дальше? Молиться? Как это — молиться, зачем? При всех, что ли?

Полина не молилась никогда. Точнее, никогда не молилась именно богу. Просто говорила:

— Пожалуйста-пожалуйста, пусть автобус поскорее придёт!

Или просила непонятно кого, чтобы получился прыжок на тренировке. Или чтобы за контрольную получила четвёрку, а иногда — чтобы хотя бы тройку. Получалось, но не всегда.

Возле церкви отец велел надеть платки, сам заколол его Полине под подбородком булавкой.

— Нет, — сказала Полина, — но мама нахмурилась, и Поля махнула рукой. Ладно, всё равно тут никого нет знакомого, никто не увидит.

Они вошли. Люди стояли, справа одни мужчины и мальчики, слева — женщины и девочки. Им с мамой, получается, надо встать слева. Отец иногда во время службы подходил к ним, говорил, что надо делать. Надо было креститься и кланяться, но Поля с мамой не кланялись и не крестились. К одному священнику почему-то выстроилась очередь. Полина не поняла, как это произошло, но они оказались в ней. Подходили старушки, спрашивали:

— Вы к отцу Глебу?

— Вы на исповедь?

Мама и Поля молчали, зато за них отвечали другие люди из очереди. И вот они оказались перед священником. Полина видела, что возле него сидит женщина на коленях, отец Глеб кладёт ей на голову часть своего жёлтого расшитого одеяния, не знает, как назвать его, пусть, например, передник. Да, кладёт ей на голову передник, шепчет молитву, потом она встаёт, целует что-то, что лежит на подставке, и уходит. Священник поглядел на маму с Полей, махнул им рукой, чтобы подходили. Мама помотала головой и отошла, а вот Полина не успела. Отец подвёл её к священнику.

— Вставай на колени, — сказал он и ушёл. Полина встала на колени на коврик.

— Слушаю тебя, дитя, — сказал священник.

— Здравствуйте, — ответила Поля и замолчала. Что ему от неё надо?

— В чём грешна? — спросил священник.

— Кто? Я?

— Ты первый раз?

— Вообще первый, — сказала Полина, — я тут первый раз.

— Хорошо, — сказал священник. — Подумай.

Поля обернулась. Метрах в двух от неё стояли родители. Мама смотрела как-то жалостно, отец улыбался.

Где-то впереди в церкви читали молитвы или пели, Полине было не разобрать. Голова вдруг стала горячая, Поля чувствовала, что щёки начинают гореть, голос пропал, если ей что-то скажет священник, сможет ли она ответить?

— Как тебя зовут? — спросил он.

Полина сипло ответила.

— Нет, это не то, — сказал отец Глеб, — такого имени нет.

Полина удивилась, но ничего не стала отвечать.

— Так как тебя зовут? — снова спросил он.

— Полина.

Священник так же, как её, подозвал рукой отца. Тот подошёл.

— Как её зовут?

— Полина.

— Но такого имени нет. Как её крестили, каким именем?

— Так и крестили, отец Глеб.

— Когда?

— Да вот, как родилась, моя матушка сама её и крестила.

Матушка! Полина впервые от отца слышала это слово. Не знала даже, что он на такое способен. Матушка.

— По-нашему крестила-то?

— Как же, как же, конечно.

— Но такого имени нет. Её Бог не видит. Нет её для него!

Вот новости. Бог Полину не видит. Вдруг у неё стало горько во рту. Стоишь тут на коленях, а тебе говорят, что и имени твоего нет, и бог тебя не видит. «Я есть», — хотелось ей сказать, но она не смогла, тошнота подошла к горлу. Полина прикрыла рот рукой и выскочила из церкви. Её стошнило, платок, застёгнутый у подбородка, испачкался. Старая куртка тоже. Мама уже стояла рядом, держала её за локоть. Отец был на крыльце.

— Пойдём домой, — сказала мама.

— Они сказали, меня нет, — плакала Полина, — и имени моего нет, меня бог не видит.

— Ну-ну, — сказала мама, — мы его, может, тоже не видим. Мало ли что говорят.

И они пошли на остановку. Мама обняла её за плечи, а Полина нюхала хлебный воздух и никак не могла успокоиться, слёзы текли и текли. За ними опустив голову шёл отец. Полина не хотела оглядываться, но знала, что он рядом. Подошёл автобус, и, все втроём, они сели в него. Мама с Полей на одно сиденье, отец за ними. Полина должна была показать свой проездной, но совсем забыла об этом. Кондуктор ничего не сказала.

Дома Поля сразу легла на кровать, отвернулась к стене. Никого видеть не хотелось. В комнату вошёл отец, сел к ней. Погладил по голове. Посидел молча, ушёл. До вечера мама приходила к ней, спрашивала:

— Поленька, тебе что-нибудь нужно?

— Зайчонок, не спишь?

Потом мама с отцом куда-то ушли, Поля встала, прошлась по дому. Сил не было. Снова легла на кровать. Родители вернулись.

— Поленька, я пальто купила. Испекла шарлотку, пойдём, с мороженым поедим.

Против мороженого Поля не устояла. Настроение немного улучшилось. Она посмотрела, все ли уроки готовы. Поболтала немного с Сонькой. Ничего ей про церковь, конечно, не рассказывала. Легла спать.

Утром мама сказала, что сама купит цветы, и Поля вдруг вспомнила вчерашний день. Потом ей отдали пальто. «Меня нет, — подумала Полина. — Так бы мне купили куртку, пуховик, может. Пальто же я не просила». Снова стало горько во рту. Она сидела за столом, пила чай.

— Поленька, как ты? — спросила мама. — В школу пойдёшь?

«А что, так можно?» — подумала Полина. Заплакала. Отец почему-то был дома, обычно в это время он давно уже уходит на завод. Он посмотрел на Полю, сказал:

— Ну хватит, всё это мы вчера видели.

— Зайчонок, хватит уже, всё, — сказала мама.

Полина ушла в ванную, умылась, успокоилась. Надела пальто и вышла. И вот теперь стоит у вечного огня и не знает, в какую сторону двинуться. Позвонила мама, впервые за целый день. Поля не взяла трубку. Успеется. Может быть. Домой она по-прежнему не хотела. «Пусть уж лучше мама в день рожденья меня не видит, — думала она, — чем видит такой, никакой. И потом…». Что потом, Полина не хотела додумывать, ответ был готов. Она сама не хотела никого видеть, вот что потом. Позвонила тётя Люба Фельдман, мамина подруга, из всех других она чаще всего приходила к ним в гости. Просто навестить, проведать, как дела. Когда отец пил, мама часто плакала, и тогда тётя Люба была просто необходима. Поля звонила ей, говорила:

— Мама опять…

И никогда не договаривала, тётя Люба сама понимала, что мама опять плачет, опять не может сама с собой справиться. Приходила, и очень быстро, жила недалеко. Постепенно мама успокаивалась, говорила:

— Поживём ещё, ничего, прорвёмся.

Запирала отца одного в комнате, сама приходила спать к Полине. Полине нравилось спать с мамой, но лучше бы это было пореже. Ну вот, теперь такого уже не бывает, отец бросил пить, а мама — приходить к ней ночевать. Полина иногда задумывалась: стала ли мама веселее? Конечно, она не плачет сейчас, но всё равно как будто грустит, внутри себя грустит, что ли, как это сказать правильно? «Грустная внутри себя, — решала Полина. — Да. Именно так». Было ли это нормально? Когда человек не плачет, но всё время грустит. Полина не знала, а поговорить с мамой об этом почему-то не решалась. «Это же очень личное, — думала она. — Я бы точно о таком говорить не стала».

— Полиночка, привет, солнышко! — сказала тётя Люба. — Ты где?

— Да так, — ответила Полина, — у огня.

— У какого огня?

— Ну, у вечного.

— А-а, — сказала тётя Люба, — ясно. У вечного. — Она помолчала. — А что ты там делаешь?

— Греюсь, — сказала Полина, — просто так себе стою.

— Полиночка, приходи ко мне, — сказала тётя Люба. — Я хотела к вам заглянуть, к маме на день рожденья. Но мне что-то нездоровится. Приходи, а?

— А мама? У неё же день рожденья.

— Я тебя уже отпросила. Придёшь?

— Может быть, — сказала Полина, а сама подумала, что не может же быть, чтобы тётя Люба одна сидела дома. У неё трое детей и муж, дядя Вася.

— Все уехали, — сказала тётя Люба, будто услышала, о чём Полина думает, — вчера все уехали к бабушке Нюре. А я одна.

— А к маме? — спросила Полина. Надо сказать, она немножко обалдела от таких известий. Никогда её никто из маминых подруг не звал к себе.

— К маме потом, вместе сходим, — сказала тётя Люба. — Ты же придёшь ко мне, а, солнышко?

Солнышко! Пришлось пообещать. Вот и решилось, куда Поле идти вечером. Не под мост, не на вокзал. К тёте Любе, буквально в соседний дом.

— Не сейчас, — сказала Полина, — попозже. Может быть, часа два ещё.

— Хорошо, солнышко, через два, — согласилась мамина подруга. — А как тебе пальто, подошло? Мы вчера с твоими родителями долго выбирали.

И положила трубку, Полина даже не успела ответить.

Так странно всё повернулось. Вместе выбирали. А сейчас позвонить её мама подговорила? Даже если так, Полине всё равно стало спокойнее. Она волновалась, что мама испугается, где она. Про отца Полина думать не хотела, но сама собой пролезла мысль, что не все, оказывается, деньги отец отнёс в церковь. Может, и штраф за маму заплатил? Хорошо бы. Полина оторвалась наконец от огня, пошла по Набережной по направлению к парку. Фонари были включены, но всё равно казалось, что кругом сплошная темнота. Полина шла мимо глухого забора женского монастыря, шла и боялась, снова ругала себя, что трусиха. Она могла бы развернуться и уйти, но почему-то ей казалось важным пройти вечером по Набережной, потом по парку. «Чего бояться, — говорила она себе. — Люди вон ходят. Не поздно ещё». Было полседьмого. Выходит, после библиотеки прошёл только час? Полине казалось, гораздо больше. Она взяла телефон, позвонила.

— Мама, — спросила Поля, — ты купила цветы?