Сом
Как медленно небо встаёт из речной воды,
но как — палиндром: даже у него дорога домой занимает
положенное, а я возвращаюсь
К оформлению заголовка:
Ты видишь, скажем,
Как (!) черта пересекает последний — правда ведь? — график. Она перечёркивает его целиком, возвращая тебя к первому
случаю.
Она переводит.
Чем имя полно, когда оно доходит до правого поля и собой занимает ограничение? Ты смотришь, но там
на той высоте, которую, как говорят греки, заполнить последней,
только один дождь гуляет, и спуститься не может.
В реке рок.
Но язык в языке
Он как рыба в воде
Онемел.
И сама, не дождавшись, себя называет выскочка-смерть.
Это зеркало: оно моё
(урок языка)
Это моё.
Другой познаётся в сравнении, а так — спишется всё, что тебя от окна, от стены, от часов отличало
И часы от часов.
Имя первое и последнее
Имя длящееся
Это имя занято.
На дне, куда обращается взгляд, не осталось имён, кроме надежды (но и это не имя).
Хозяин субботы
(этот спуск в никуда не ведёт)
Последняя проверка временем датируется в диапазоне от Ю до Я (между ними протяжность чисел: я говорил, что отсюда нет вывода?) — за каждым из них стоит голый предок человека.
Но я не уверен, что хочу знать все подробности. Я уравновешиваю величину сомнения и высоту показаний; он (сформирован.) обозначил результат работы всей своей жизнью; он (и так далее..) отказался от списка благодарностей ради высокого взыскания.
Всему этому абсолютное множество лет. В последний за этим раз меня видели как будто бы во дворе, ограниченном органикой: этот снимок мне не знаком
этот сделал я сам по дороге домой
О чём говорят за моей спиной линии передач? Постоянство канаЛа (списано), предшественник великих предвестий. Коридор, по которому бежит ответчик, коридор длиной в километр; затем — удар откуда-то сбоку, неудачная попытка обойти препятствие.
Поднять с земли этот камень.
Поднять с земли этот могильный камень.
Вы едва заметны, но вам открывается образец примерного чтения. Вы разбираете книжную полку в попытке обнаружить одну из дверей. Потом — чрезмерное озарение: эта птица напоминает самолёт.
Ничто не напоминает о человеке. Вернее сказать — ничто не предвещает его появление.
Знаком ли тебе (?) кто-то из них? Какой человек — мера всех вещей? Они не видят тебя.
Ты их не видел.
Проходит ещё какое-то время, с конца затягивается пьесня о заглавии. Мало кто помнит конец курсива, и что было сказано о внешнем виде прохожего. Неверно оформлена сноска в конце страницы; эта шутка ещё ждёт своего героя.
Этот принцип уже исчерпан в трудах предшественников.
Только ли этим одним — да и одно ли это и то же — обусловлено сходство дней? Нужна ли ещё между ними какая-то связь, кроме этого сходства? Коллективный их иск подан и касается крайнего имени.
Нам всё ещё нужна его подпись.
Всё так же связаны руки, за которые держатся братья.
Этот рычаг давления бесполезен
Необходимо приложение много превосходящей силы
Много сказано о движении вдоль рельс, которые утратили связь друг с другом, найдя её в практике применения видоизменённой в последний раз. Известно и то, что никакой алгоритм не отвечает за равновесие, которое я нарушил.
(архимедово небо остаётся нетронутым)
Время освобождается от рамок приличия
Глава, которую собой охватывает предисловие. Техника, утраченная вручную. Ещё немного, и можно будет сказать о.
Но:
неизвестная ошибка: отсутствие такого числа
неизвестная ошибка: бесконечное имя твоё
В чём именно кроется неизвестность?
Долгое разъяснение сути, приводящее человека к примеру, сводящее пример к обросшему свету звезды. Glossy magazine, который сверху и снизу выглядит примерно.
И не надо света — ТМ — чтобы читать его.
Рука спускается от удара к нажатию
От нажатия обратно к руке
Рука забирает слово назад.
Рука расплачивается телом за возможность увидеть.
Хозяин субботы останавливается перед написанным, как если бы его неопределённо касалось всё то, что закрыто от глаз обратной стороной ладони.
1 к 1
Как мне увеличить строчную букву и как уменьшить прописную?
Дом начинается с буквы Д, крест кончается буквой Т.
Великое оглушение рыбы,
когда поверхность более не кажется такой уж поверхностью. И ещё — предупреждение, которое не кажется таковым.
Ружьё — продолжение тела, и окончание тела, а выстрел в воздух всегда достигает цели:
умножаются грани
у круга
и дроби, которой
числа́ нет в её умножении, предела — в побеге. Одно продолжается в росте, и рост коренится.
Проходят дебелые корни, как руки, сквозь дни, и берут лишь друг друга.
Не хватает воды, чтобы жажду их отразить.
Червь языка, достигая земли — или неба — двусторонний, спускается к свету,
поднимается к свету.
По лестнице длинной спускается свет на страницу, и дальше идёт вдоль забора как будто,
но только туда, где блестит глубина, как слюна.
Я живу хорошо, только мёртвых занять не умею ничем.
Они мои вещи берут, игнорируя их назначение.
И потом я не помню, как точно их брать и включать,
где была голова, и рука, указательный палец,
и на место, как книгу, я ставлю дыру от носка.
Сто томов просмотри на предмет, и подсолнечник чёрный найди между
подорожником, полом
как закладку, которую книга, как рыба, глотает с концами.
Впечатление дня: человек нарисован одной
единственной линией, и она
неровна.
Дорожный почерк
Не разбирают.
Мёртвых
Не называют,
А как зовут
то, между днём и ночью?
Это, посреди бумажного поля?
Д и Т
Завтрашний день наступает, не дождавшись конца,
из утреннего образования торчит рукоять истории, но кто вытянет меч целиком — двусторонний, как луч заострённый?
Потому и с конца начинается ночь, и, письмо начиная с печати, я знаю — оно мне вернётся,
где бы я ни был, при том — от ответа не скрыться
в анонимности дня и древесном прогулочном шаге, где ресницы у хвои от непрерывного света дрожат.
Земля возвращает следы твоего пребывания,
точно зная о том, где ты будешь, когда до тебя твои же следы добегут.
Так в нагрудном кармане — во внутреннем — вдруг протекают от ручки чернила,
и рубаху снимает в рубахе родившийся день.
Никуда без сравнения, даже когда пред тобой
остаются бумага и небо, и оба они на себя не похожи, и требуют новых обличий,
как если бы кто-то уже износил их одежду живую, пока колебался у выхода трутень шершавый:
он не видел вовне ничего, к чему стоит идти.
Как мне буквы, опять же, между собой сравнять? Повторяю, но тщетно: не могу уподобить вопросу вопрос,
и ответ, приходя, находит неуязвимых хозяев во сне.
Растолкать бы художника, чтобы он нам указал,
кто из них мёртв, а кто лёг на траве прямо так, не снимая брони.
Угадав не вполне, выбываешь, и просто стоишь,
и окно закрывается: этот узор на окне —
как бы холод руки
и последний её отпечаток.
Для чего у гонца столько чёрных, больших лошадей?
Сколько нужно ещё, чтобы он перестал называться
переносчиком смысла опасливым, беглым листом?
Чтобы он перестал забиваться в дорожную обувь
и, минуя её, не въедался под пальцы и ногти,
не въедался в песок, остающийся после ногтей.
52 
