Умиротворение

Знакомые мотивы. Гэсэр

Хаара-хадакские мотивы

Появляются знакомые юноши

Из страны ласточек, их мотивация понятна

В каждой сороке и не видишь Урмай-Гохон

Такие честные ясные глаза

А бабушка раскуривает трубку, синие клубы дыма возносятся к потолку

И толкует о том, что таких девчонок пруд пруди на улицах села

Они могут присесть и поболтать

Пока пенка не свернется у молока

Их лица не смазаны печалью лет

Может, парни и изображают пьяных людей

Но только чтобы все сельчане забыли на время свои заботы

И встали в ехор

Ой-бо, как славно колотятся гибкие черные косы по спинам наших девушек

Какие у них изогнутые брови, длина насурмленных ресниц

В сумерки подкрадываются мандгадхаи, похожие на мишек

Месяц, как половинка старинного трактора

Над рекою клубится туман

Видимо исподволь остывает вода

И не стрекочут жесткими красными крыльями кузнецы

А он распахнет двери в дивную страну ветхозаветной старины

И прежде чем тронет буланого

С веток осыпет цветы

Я ему крикну: — Гэсэр, Абай Гэсэр, это ты?

В заветной шапочке, с мечом

Он там, где тесный круг родных ему людей

Постепенно тают и пропадают их очертания

Как бегущие розовые с золотом облака

И не забыть вовек нахлынувшего восхищения и очарования.

Умиротворение

Матвей Рабданович сказал: «Поехали».

А он к Иволге, как Гобийский песок, чересчур желтый.

Оглядываюсь на Улан-Удэ, майор Вихрь.

Ветру нечего шевелить на голове.

В пожарах сюрреализма остались мои блудные одежды.

В сгущающемся сумраке упаду на колени

По велению короля Оленя.

Поставят черную, остывающую, эбонитовую пластиночку

С притулившейся рощей, с мазками платочков обо.

Лес рябой,

Улыбаются чучела мертвецов, Грабовой.

Машина погружается в туман.

Слышны голоса перебегающих дорогу призраков,

Возникают в желтых одеждах ламы.

Их в тридцатых убили.

Дружат домами астрологи и их планеты.

Чуть милосердия, умиротворения нам бы.

Водка льется нескончаемой струей,

Сами собой разворачиваются конфеты.

Мы с Матвеем догоняем так и не пришедшую к нам мудрость,

Как дети перескакиваем классы, года, разговоры

В рваных дэгэлах желтой и красной листвы.

Иволгинские мотивы

И с губ моих готовые слететь

Слова запоздалого прощания.

Кручу на пальцах пластинки.

Нелегко расставаться с девчушкой из арбузного семечка,

Обернутой зелеными хадаками иволгинской весны.

Как одолеть разлившееся гидромелиоративное озерцо.

Подхожу к Дацану,

Глажу лапы оранжевых львов,

Мирно спящих у синих ворот.

Читалка

Сорокасемилетний мужик

Прыгает с туалетных бетонных стен

Зубы в железных фиксах

Все крупно: майка, штаны

Пальцы в самоварных перстнях

Неожиданные милосердные поступки

Рядом изумленные друзья-болтуны.

Ода вольности

Когда он провожает взглядом Мани

Поселян в поярковых шапках

Или когда он видит себя в старинном зеркале

Что он хромой идет со стекольного завода.

Саламандры стелятся по траве

Языческие пантеоны на замке.

Поэты

Улан-удэнские поэты, окруженные советской темнотой,

Рассевшиеся, как лягушки с серебряной деньгой

У революционных барельефов.

Вдруг барельефные фигуры начинают дрожать, двигаться,

Подавать черные метки иным из нас.

Солярис.

Потому что кожанки, будённовки, гимнастерки — все без пуговиц и швов,

Наганы, пулеметы, знамена стынут в мраморном безмолвии.

Поэты кричат и берут штурмом окостеневший поезд Сальвадора.

Плывут кобыльи корабли красных солнц.

Многорукие деревья вступают в танец с осенними каннибалами,

И одесную с ними хипповатые волхвы пьют и не могут напиться

Железнодорожной воды.

Поэты не могут проморгаться,

В их глазах мерцают полудрагоценные камни Сваровски.