День пятый (22.02.08)
Сибирский тракт, 8-й километр, 7-й корпус, 3-е отделение.
Снаружи — снег и холод, внутри — скорбь и беспредельное отчаяние.
Два этажа, делящихся на три отчетливых разряда — первая палата, вторая и третья палаты и палаты на втором этаже.
В первой палате — белая горячка и ломка, их запирают на ключ, одевают в пижамы приятных цветов и всех скопом, раз в несколько часов водят в туалет — курить.
Меня, слава богу, поместили во вторую палату, я сразу лег спать (в девять утра), но меня скоро разбудили, чтобы поставить капельницу.
Капельницы меня успокаивают и в то же время раздражают — целый литр какой-то гадости, которая капает почти час и от которой потом долго мутит.
Если с утра чувствуешь себя ещё более или менее ничего, то после капельницы возвращаешься в прежнее состояние.
Вены локтевых сгибов приобретают медленный черно-желтый цвет. В 9 утра — завтрак (каша и чай), в час — обед (баланда и трудноопределимое второе плюс теплый чай), в семь — ужин (каша и кисель). Ну и конечно — хлеб. Ни мяса, ни рыбы, ни вилок, ни ножей (чтобы пациенты случайно не поранили себя). Тем, у которых нет ни родственников, ни возлюбленных, приходится тяжело, в смысле тем, кому не приносят передачи.
Со мной, во второй палате, лежит наркоман, очень богатый, курит «Данхилл», играет в какую-то безумно дорогую компьютерную игрушку и жрет разные деликатесы. Столовой он избегает. Также во второй палате лежат еще два алкоголика, довольно занятных и опустившихся. К ним никто никогда не приходит. Наркоман иногда предлагает им еду, но те из вежливости отказываются, предпочитая водку. Наркомана иногда навещает брат и приносит литровую бутылку, помимо деликатесов.
Утренняя беседа по телефону — слышь, возьми еще литр водки какой-нибудь, да не для меня, блядь, для людей, для каких людей? так тут же люди со мной вместе в палате лежат… Реальные люди…
С этим, кстати, здесь проблем нет, хочешь пей, хочешь колись, были бы деньги, никто особенно не следит.
После посещения брата мы сидим за столом, застеленном чистой, но старой газетой, и играем в различные (некоторые — довольно тревожные и странные) разновидности дурака. Они медленно пьют, время от времени подходя к шкафу, где бутылка и заветная алюминиевая кружка.
Предлагают и мне, но я стойко отказываюсь, как-то нет особого желания, да и к тому же литр водки на троих — это слишком мало и не смешно.
Они пьют и им хорошо, мы играем и веселимся, пока наркоман перетирает по телефону какие-то свои бесконечные базары. Коэффициент интеллекта у него минус 117, словарный запас — 156 слов, старая добрая порода новых русских.
Люди в больнице, в основном, тихие и грустные. Всем плохо, особенно женщинам. Одна, только что поступившая, была очень веселой, пока еще не прошел хмель, и громко требовала в столовой сразу завтрак, обед и ужин, а все вокруг тускло молчали, в столовой вообще всегда тишина. На следующее утро она была такая же, как все, — застывшее несчастье и бесплодные и бессмысленные раздумья. Я с ней поговорил — ей 40 лет, сын 22, дочь 16, мужа нет, типа приехал старый знакомый, типа старый корифан, когда-то служил в Афганистане, контуженный и так далее, пили несколько дней и смотрели «9-ю роту» — раз семнадцать.
Потом его забрала милиция, а ее — скорая помощь.
Те, кто помоложе, что смешно, пытаются даже сохранять увядшие остатки своей женственности — красятся, моют и тщательно расчесывают волосы и так далее. Бесконечно звонят кому-то.
Войдя в туалет, в любое время дня и ночи, застаешь там нескольких женщин, они беспокойно курят и разговаривают по телефонным аппаратам. Туалет, кстати, общий, один для обоих полов, дверей у кабинок нет, и дверь туалета не запирается. Это немного неудобно.
В туалете я обычно курю, сидя на подоконнике, упершись спиной в одну стену и ногами в другую и бессмысленно глядя в окно, в котором ни хрена не видно. Оно обледенело.
Доктора вежливы, но равнодушны, нянечки заботливы и душевны, хотя чего они здесь только не видали, медсестры грубы и тоже равнодушны.
Среди пациентов ни одного интеллигентного человека. Это немного угнетает. В столовой, я, например, единственный, кто моет руки перед едой. Больничная еда мне, кстати, нравится. Наверное, потому, что она настолько проста. Теперь я понимаю тех, о ком я читал в газетах, которые, откинувшись, скучали на воле по тюремной пище.
Пора идти на завтрак, мои добрые и далекие друзья, уже 9 утра.
Нет, крики в коридоре — сейчас будет обход, так что мы возвращаемся в палату и ждем. Обход — обычный ритуал, стандартные вопросы и ответы. Я ни на что не жалуюсь, те, у кого есть желание, жалуются — на сон, на то, на другое, третье… Кстати, в одной из бумажек, которую я заполнял, мне попалась душевная формулировка — Причина выписки пациента:
1) улучшение состояния
2) незначительное улучшение
3) ухудшение состояния
4) смерть
Такие дела.
После завтрака — укол в процедурной, потом заходишь на пост медицинских сестер, где дают таблетки, мне — пять штук.
Сейчас я уже на втором этаже, в палате номер 9, это, можно сказать, люкс, всего три кровати. Дальше уже двигаться некуда, только на волю.
Палата очень душная. Вчера заснул только в пять утра, а разбудили добрые соседи уже в восемь.У нас, видимо, единственный холодильник на всем этаже, потому что к нам приносят продукты пациенты из остальных палат, и он весь забит.
Наркомана, кстати, тоже перевели на второй этаж, но в другую палату, и, когда стали звать на завтрак (что значит рефлекс и больничный распорядок! ведь он не ходит в столовую), он зашел к нам и достал из холодильника свой тусклый завтрак. Вчера ночью съел килограмм мороженого, — сказал он, бессмысленно улыбаясь, — и отрубился сразу же, че-то захотелось мороженого… Он уполз, прижимая к груди курицу-гриль, маслины и французский батон. Действительно, часа в два ночи к нам заходила какая-то старуха взять мороженого из холодильника.
Получается, что это он ее послал — очевидно, за долю…
Скоро пойду на электросон, звучит успокаивающе. Немного скучаю по второй палате, там было весело.
Встречаемся в столовой и коридорах — привет, Стас! привет, Димон!
Димон — человек с подбитым глазом, самый оптимальный в больнице из имеющегося человеческого (?) материала. А самого светлого человека уже, к сожалению выписали. Он тоже лежал с нами во второй палате — парень лет двадцати трех, пил с женой несколько дней в Кургане, потом она уехала в Екатеринбург, а он через какое-то время стал замечать в трамваях странную вещь — голоса пассажиров, минуя уши, сплетаются у него в животе в прекрасную и звонкоголосую гармонию.
Может, ты просто экстрасенс какой-нибудь? — заметил Димон.
Он ездил на трамвае весь день по кольцевому маршруту и слушал голоса пассажиров, потом трамвай закончился, в смысле уехал в депо, он пошел домой, где еще несколько часов разговаривал с женой по водопроводной трубе в ванной, и она ему, что характерно, отвечала.
Причем, как он сказал, слышимость была — прекрасная, идеальная, какой по обычному телефону просто невозможно добиться.
Если б он дождался утра, то, скорее всего, снова бы сел на кольцевой трамвай, но в четыре часа ночи родители вызвали скорую, и его привезли к нам.
Врач принес направление на прогревание печени, диагноз — токсический гепатит, это довольно неприятно.
Оделся и пошел на другой конец больничного комплекса, мимо закусочной и бесконечных корпусов, где лежат настоящие психи.
В кабинете высокой энергии встретил Димона, который мимикой выразил мне приветствие, дали какую-то круглую металлическую байду, идущую от аппарата, и велели держать прижатой к печени 10 минут, от нее шло явственное металлическое тепло. Вокруг, на кушетках, стульях, всякие отвратительные старики да старухи, в разных позах, каких требуют процедуры — расчески, магниты, ромашки и так далее. Паноптикум, кунсткамера, мерзость.
На электросон я не попал, тем, у кого была операция на глазах, он противопоказан, вместо этого послали в кабинет гальванизации.
Завтра все это повторится снова. Потом пошел к психологу, милой женщине, она мне сразу понравилась, и мы довольно мило поболтали.
Я спрашивал, выписывает ли она «Ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик», а она — как же я дошел до такой жизни…
Тесты (не те, что приведены ниже, а на быстродействие ума), я прошел рекордно быстро, она была поражена.
Что-то не зовут обедать, вроде уж пора (сосед по палате — мемуары пишешь, клоун? Я — ну типа того, типа того…), для нас здесь, бедных, обед — целое событие.
Зашел наркоман — попрощаться, он уже оклемался и его выписывают.
Я пожелал ему всяческих благ, он отвечал примерно в таком же духе.
Забрал из холодильника всю свою еду. Мог бы, кстати, и оставить, урод.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕСТЫ (22.02.08.)
Противоположности
(второе слово в строке — мое)
1. Тупой — обыкновенный.
2. Тонкий — плоский.
3. Грязный — опрятный.
4. Исчезновение — проникновение.
5. Чужой — душевный.
6. Низ — небо.
7. Крупный — карлик.
8. Враг — посторонний.
9. Младший — патриарх.
10. Отталкивать — лицемерить.
11. Удаление — регенерация.
12. Высокий — младенец.
13. Внешний — раздвоенный.
14. Твердый — воск.
15. Сухой — ледяной.
16. Красивый — отвратительный.
17. Исправление — освобождение.
18. Множить — не знать.
19. Громкий — шепот.
20. Спокойствие — ненависть.
21. Сходство — неприязнь.
22. Меньшинство — стадо.
23. Поднимать — удерживать.
24. Беречь — сжигать.
25. Разрешать — отступать.
26. Скупой — добрый.
27. Починять — выбрасывать.
28. Порицание — равнодушие.
29. Голод — деньги.
30. Забывать — страдать.
31. Легко — долго.
32. Победа — победа.
33. Бодрость — кома.
34. Пространство — время.
35. Приказывать — отстраняться.
36. Исключительный — человек.
37. Мирить — развлекаться.
38. Неуклюжий — изящество.
39. Разрушать — любовь.
40. Суживать — вселенная.
41. Спешить — спать.
42. Горе — не-горе.
43. Спор — презрение.
44. Наступление — увядание.
45. Истина — истина.
46. Скрытность — душа.
(остальные тесты — «Ассоциативные рисунки к словам» и «Сравнение понятий» приводятся в полном варианте дневника)
День шестой (23.02.08)
Сосед четвертый день подряд читает «Что сказал покойник» Иоанны Хмелевской, и конца этому в ближайшие дни не видно. Читает он тяжело и сосредоточенно, никакого смеха она у него не вызывает. Я читаю Ирвина Шоу «Ночной портье», на английском, с нормой 30 страниц в день, но сегодня не прочел ни страницы и, видимо, уже не прочту.
Еще у меня есть Пелэм Вудхаус на русском и английском и оставленная кем-то из тех несчастных, кто был здесь прежде, довольно непростая книга «Верхнепышминцы в войне 41—45 гг.». Звучит почти как «роль хоббитов в войне колец». Книга мне понравилась — там очень спокойно описывается каждодневная смерть и каждодневный ужас в дневниковых записях, например, солдат описывает атаку немецких танков на наши укрепления — я находился рядом с артиллерийским расчетом, когда прямо на него выехал «Тигр», в расчете оставался только один живой артиллерист, он успел зарядить орудие и выстрелить в упор, танк загорелся и, взобравшись на бруствер, смял орудие и наполовину скатился в окоп, придавив солдату ноги, потом с танка скатились канистры с горючим и, упав в окоп, тут же загорелись, солдат сгорел заживо на моих глазах, немцы в танке были убиты еще раньше, после прямого попадания снаряда… И такие истории без конца.
Карлик привозила котлеты, и Димон всегда в столовой притворно возмущается — че, мол, у Стаса каша опять с котлетой, а ему дают без котлеты… Вчера на обед я отдал Димону последнюю котлету. В столовой есть микроволновая печь и можно попросить разогреть еду, что многие и делают. Димон был счастлив. Он — глубокий старожил, трансконтинентальный клиент наркологии из-за того, что постоянно пьет и ему постоянно продлевают срок содержания на разные странные временные периоды — 5 дней, 17, 8 и так далее. Такой своего рода перпетуум мобиле.
Ночью снилась Кэтрин, исхудавшая и изможденная, с кровавыми глазами, ее глаза словно бы плавали в кровавых блюдцах. Я спросил, что с ней, она сказала, что это из-за льна, что ей в глаза попал лён. И что, в общем, это нестрашно. Я ненароком коснулся ее голой щиколотки, она была в длинной юбке, и вдруг понял, что всё будет хорошо, что сегодня с нами всё будет хорошо.
На 22-й день уеду куда-нибудь в Луксор. Прошло уже столько тысяч лет, а в гробницах до сих пор много пустого места. Такая душная у нас палата. Я, кстати, простужен, и очень быстро устаю, от даже небольшого физического усилия. Или это из-за печени, когда больна печень, постоянно чувствуешь слабость. Позавчера было лунное затмение, а мы ничего-то не видали. Бедные мы, бедные. Люди либо здесь, либо там, и скорее уж они здесь, нежели там. Иногда охватывает безумная злоба и раздражение, несмотря на все успокоительные, которые нам здесь дают. Мы все здесь как зомби. Никаких бессмертных душ, одни искалеченные тела.
День седьмой (24.02.08)
Утром в палате все тяжело молчат, никакого желания разговаривать, даже сказать какую-нибудь ненужную глупость типа «доброе утро».
Зашел местный черный кот со странным и сложным именем Василий, чрезвычайно любопытный и немного сдвинутый. Нянечки и санитарки зовут его или Василий или просто Кот — эй, Кот, не ходи тут… господи, куда ни зайдёшь, везде он сидит… так он везде, везде пошоркается, всюду заглянет, на всех кроватях поваляется… Он бродит везде и, очевидно, сканирует, накапливает, аккумулирует информацию.
От кефира, предложенного мной, он отказался — ещё одно доказательство его андрогинной сущности — и, запрыгнув на подоконник, стал медленно смотреть в окно, заряжая солнечные батареи.
Помню, в прошлой палате Димон всегда пытался напоить его водкой с помощью обычной пипетки, просто ради эксперимента, из чистого бескорыстного научного любопытства, но Василий никак не давался.
Маленькая, хитрая тварь.
Сейчас будет завтрак, а после него таблетки и укол, от которого — как писал ещё Высоцкий — развивается импотенция…
Вчерашний разговор в туалете — я, сосед и женщина из соседней палаты:
Женщина — сегодня сериал заканчивается «Всегда говори всегда», что, интересно, на следующей неделе будут показывать?
Сосед (мы безрадостно курим) — а я не врубаюсь, че это вообще название значит? Че это вообще за хрень такая?
Женщина — хрен его знает…
Я (вместо того чтобы промолчать) — это, очевидно, из-за названия романа Яна Флеминга — создателя бондианы — «Никогда не говори никогда»
Сосед — ну вот это, кстати, намного реальней название, намного…
Мы возвращаемся в палату.
Я — кстати, могут быть ещё два варианта — «Никогда не говори всегда» и «Всегда говори никогда»…
Сосед — ну, в принципе, да, в принципе, да…
Мы ложимся на свои кровати, сосед берется за Хмелевскую, а я за грустные переплетения Ирвина Шоу…
В ожидании обеда читаю на первом этаже оставленную кем-то «Областную газету» за 12 февраля, в ней довольно много полезной и нужной информации. Димон, проходя мимо и потрепав меня по голове, — ты ж и так заумный, Стас, зачем ты еще эту хрень-то читаешь?
На первом этаже уже несколько пьяных, двери закрыты, и теперь на улицу никого не выпускают. Димон просит сходить за водкой, благо магазин за углом, ну типа, может, именно меня все-таки выпустят.
Я обещаю подумать над этой проблемой.
Тоска смертная.
Здесь есть, кстати, и беременные женщины. Пусть ребенок уже в утробе привыкает ко всему этому. Впрочем, у него нет выбора. Как и у нас всех.
После ужина — очередь за таблетками — первая палата в полном составе — монстры, уроды, дебилы, нелюди.
Вечером, от скуки, три часа разговаривал с соседом по палате — простым рабочим со стройки (что-то там с бетоном) — о его жизни и многочисленных болезнях, особенно — о межпозвоночной грыже.
Разговариваю, точнее, слушаю, просто как профессиональный слушатель, это мое прекрасное качество, я могу подолгу разговаривать с абсолютно любым человеком, даже испытывая от этого некое удовольствие, даже если речь идет о вещах, в которых я ничего не понимаю, типа ремонта машин…
Позже наткнулся в туалете на довольно неприятного человека, то есть я видел его и раньше, всегда кому-то что-то рассказывающего, в этот раз он был один, причем даже не курил, а просто сидел (сейчас его голос в коридоре — каждое мгновение жизни необратимо, оно становится прошлым, вот сейчас мы разговариваем, а потом и это станет прошлым…), очевидно, в ожидании жертвы. Увидев меня, он оживился и сразу стал задавать ненужные вопросы. Я отвечал в обычной своей уклончивой манере — да какая разница, как меня зовут? тебе не все равно? что со мной случилось? а что со всеми нами случилось? и так далее. Когда я докурил и пошел, он заметно расстроился.
Да уже поздно, братан, — сказал я, — к тому же сегодня полная луна…
С кем он всё-таки разговаривает, там, в коридоре, в два часа ночи?
Мне отчего-то кажется, что с самим собой.
День восьмой (25.02.08)
Проснулся за 10 минут до завтрака, снилось что-то очень хорошее.
Потом смотрел передачу про иркутского маньяка, промышлявшего в восьмидесятых годах. Я почему-то всегда смотрю именно такие передачи.
После завтрака опять уснул, приснилась Рига и Кэтрин и еще почему-то Брежнев, что я пью с ним на набережной, в зимнем кафе, а потом брожу по широкой залитой солнцем рижской улице в поисках Кэтрин.
Там огромное здание какой-то компании «Ми-2», с мемориальной доской, на которой написано, что горожане благодарят эту компанию за то, что она привела город к процветанию после распада СССР.
Отпросился погулять, двери закрыты уже два дня из-за темной и легендарной второй палаты, в которой когда-то был и я.
Медленно брёл по территории гигантского комплекса, нашел заброшенную детскую площадку, сплошь заваленную снегом, и в самом конце Храм Святого Пантелеймона. Внутри — никого, только тусклый служитель, читающий какую-то религиозную книгу, мужчина средних лет, в очках. Поболтал с ним час о теологии, как всегда с подковырками и софизмами. Спросил, много ли больных, из посещающих этот храм, возвращаются в него после выписки из больницы. Он ответил, что не возвращаются никогда. В общем, неплохо поговорили.
Купил свечку и поставил ее за свое здоровье Святой Екатерине.
Спросил у служителя, но он не помнил, а я не знал, как нужно ей молиться, и поэтому просто молча постоял, грея руку над зыбким пламенем. Он предлагал мне креститься, но я сказал, что у меня нет на это денег. Я поинтересовался, угадывает ли он по лицам, кто из какого отделения, но он ответил, что давно уже не ставит перед собой такой сверхзадачи. Ну и так далее. Службы в 10 и 4 часа. Надо сходить, если выпустят, конечно. Грустный такой, тихий храм. Да и вообще территория почти пустынна, все по местам, все по палатам. Всё в порядке, в общем.
День девятый (27.02.08)
Что-то снилось такое интересное, но что? я уже не могу вспомнить…
Зашел в гости Василий, как всегда, залез на подоконник и долго и безрадостно смотрел в окно. Бедный, пушистый заключенный.
Утром резко похолодало, и я сквозь сон попросил зашедшую уборщицу закрыть форточку.
День десятый (27.02.08)
Вчера ходил в церковь на утреннюю службу, и сегодня тоже. Тихо, красиво, спокойно. Вчера было человек десять, в основном, старух.
Сегодня, помимо меня, только одна старуха, которая, очевидно, ходит каждый день. Я опять сел на скамью, слева от неё, а она стояла чуть впереди и истово молилась. Подпевала она, как и вчера (день сурка-хорька-выдры), только на одном месте — «Да святится имя твое…»
В конце службы священнослужитель, выглянув из правой дверки, сделал незаметный, но отчетливый знак служительнице, которая бродила по залу и медленно гасила свечи, и та подошла ко мне, и я услышал ее настойчивый шёпот — причащайтесь… Да нет, спасибо, — ответил я, — я не хочу… И, во избежание дальнейших ненужных вопросов, покинул службу.
Вчера приезжала Мария Юрьевна, посидели с ней на заброшенной детской площадке, покурили, глядя в землю и на языческие статуи, в которых никто не узнал бы снеговиков, кроме тех детей-даунов из отделения напротив, которые их и сделали. Когда пошли к выходу, дверь оказалась заперта на замок, какое-то время бродили по детской площадке, потом все-таки перелезли через высокий забор.
Мария Юрьевна долго сомневалась и предлагала звать на помощь, когда я ей объяснил, что звать на помощь абсолютно бесполезно, она собралась с духом, взобралась на забор и спрыгнула, как жаба, в мои объятия. Она, как всегда, сплошной источник позитивного оптимизма, и это, как всегда, утомляет.
Рассказывал ей про своего любимого Димона, он недавно придумал новый метод, то ли увидел в телевизионном приемнике, то ли дошел до этого своим умом, не знаю, в общем, он стал брать «отступные», как он их называет, со всех пациентов в размере 15 рублей, исключая, естественно меня. В противном случае — как он туманно выражается — могут возникнуть проблемы. Многие, как ни странно, дают.
У Димона неприятная привычка смотреть куда-то поверх плеча собеседника, и ещё его мышцы рта во время разговора двигаются неприятно и не синхронно произносимым им звукам, точно жвалы какого-то отвратительного насекомого.
Всё вроде бы шло нормально, пока вчера вечером Димон, уже в совершенно невменяемом состоянии, не потребовал отступных у дежурного врача, в размере сорока рублей. После этого, действительно, начались проблемы. Димона перевели в первую палату, где таких, как Димон, и гораздо хуже, целых шесть штук — каннибалов, дегенератов, монстров. Сегодня, стоя за таблетками, у покоя медицинских сестёр, я видел Димона сквозь стекло первой палаты, в его лице была удивленная грусть и обида. Я прижал руку к стеклу, и он сделал так же, но с иной стороны стекла. Жертвы научной фантастики.
Его губы медленно двигались, точно усики членистоногого, но даже если б я умел читать по губам, я всё равно бы ни хрена не понял — движения его губ, как всегда, не соответствовали произносимым словам. А ведь, может быть, он говорил что-то важное, ну или, по крайней мере, что-то имеющее смысл. Обычно все слова, которые говорятся здесь, не имеют никакого смысла.
Сходил к психологу, где и переписал вышеприведенные тесты от 22 февраля. Понравилася она мне меньше, чем в предыдущий раз, какая-то есть в ней надменность и малоинтересность, что ли. Или у меня настроение такое сегодня?
Весь день один в палате. Один сосед выписался, а другой уехал на день домой, что ли, хотя, по идее, в среду его не должны были отпустить.
Уже несколько раз заходили санитарки — сколько вас в палате? а где этот второй пидор? Скука весь день смертная. Ирвина Шоу читать надоело, а больше читать нечего, у Шоу герой уже бог знает сколько страниц топчется на месте, не решаясь свалить в Европу. Только в 10 вечера тусклое оживление, крики, хлопают двери. Наконец дверь распахнулась — это был Димон — быстрый, светлый, — Стас, быстро сотку до завтра! ради всего святого… Да нет, нету, — с сожалением ответил я.
Он быстро захлопнул дверь, и в коридоре опять началась суета. Клоуны!
Как они собираются выйти на улицу в 10 вечера? Кто их выпустит? Впрочем, в Димона хочется верить. Пусть хоть кому-то будет хорошо.
Господи, до чего же скучно быть трезвым.
День одиннадцатый (29.02.08)
Утром, в кабинете гальванизации, разговор медсестры с пожилым алкоголиком:
М. — так чё, она по вам соскучилась?
А. — да не, она вообще по мужикам не скучает…
М. — ну как, вот вылечитесь, вернётесь к ней…
А. — да у ней воспаление придатков…
М. (куда-то в сторону) — варить 15 минут, соль по вкусу, добавить подсолнечного или сливочного масла…
А. — да я, блядь, трактором дрова привезу на пятилетку, всё нормально будет…
М. — (куда-то в сторону) — да все эти быстрого приготовления, там же всё выварено, там же ничего полезного нет…
А. — …картошку на зиму выкопаю… огурцов…
М. — так чё вам, плохо здесь, что ли? лежите, куда вам сейчас зимой? какой трактор может быть сейчас зимою? полежите, а потом лето, как летом будет хорошо, а потом зимой опять к нам…
А. — да у меня свой трактор, частный…
М. — бывает…
А. — да я, может, уже 1-2-го выпишуся…
М. — куда вам сейчас выписываться…2-го выборы к тому же, голосовать пойдём — за Жириновского… (нарочито простонародным голосом) — Светка говорит мне — ага, пойдём, подруга, голосовать…он уж столько нам обещаит и то и сё и все пенсии поровну да по пять тыщ всё у него на сто лет рассчитано и сколько детей у нас будет да чем кормить да во что одеваать…
А. — эх, блядь…
М. — (куда-то в сторону) — я же сказала — пятнадцать минут, что может быть в этом непонятного?
У кабинета высокой энергии в очереди два дауна лет тринадцати, или два наркомана, или два дауна-наркомана, в сопровождении грустного санитара. Они всё время просят разрешения покурить на площадке третьего этажа — ну, Петрович, ну, пожалуйста, добрый ты наш, ну давай мы тебе тут пуговку застегнём, ну давай мы с тебя снежок здесь стряхнём… Одеты дауны, как и многие здешние обитатели, в валенки и телогрейки. Когда они отходят в сторону, я спрашиваю у санитара, из какого они отделения. Из 18-го, отвечает он. Ах, из 18-го. Понятно.
Ходил на дневную службу, как всегда, было человек пять. Потом вышел на улицу и сидел на качелях во дворе церкви, рядом с ледяной стеной, возведённой религиозными детьми, и слушал тоскливое пение. Падал холодный снег. Во дворе никого не было. Только изредка кто-нибудь пересекал церковный двор, двигаясь из одного отделения в другое и небрежно, на ходу, крестясь. Один на всём белом свете. Бедный я, бедный. Больше нет никого.
У Шоу сюжет начал, наконец, куда-то двигаться — герой уже в Европе и уже успел в аэропорту, по ошибке, вместо своего чемодана, в котором 70000 долларов, взять чужой чемодан, в котором ни хрена нет.
Такие дела. Чего на свете только не бывает.
День двенадцатый (29.02.08)
Соседа выписывают сегодня, а меня, за примерное поведение, отпускают на выходные. Зашёл утром к психологу перед отъездом, просто поболтать. Подарил ей, в качестве сувенира, мандарин. О психологии мы, конечно, не разговариваем, а просто так, о всяких пустяках. Она, как это ни грустно, единственная симпатичная женщина в отделении, ей лет 25 и она мне нравится, о чём я ей и сообщил в своей обычной, бесхитростной манере. Она попросила дать ей почитать мою книгу, я обещал взять у какого-нибудь своего, так называемого, знакомого. Пожелала мне счастливых выходных, ну и я ей тоже. Потом я ушёл. Только когда выходишь из отделения и медленно идёшь к остановке, то отчётливо понимаешь, что означает глубоко литературное, кем-то когда-то придуманное выражение — пьянящий воздух свободы…
День семнадцатый (7.03.00)
У меня новый сосед — старик, ему 71 год, выглядит лет на двадцать моложе. Здесь он уже во второй раз. Голос у него грустный и занудный, да и весь он такой занудный и грустный и ужасно обыкновенный. Впрочем, я не жалуюсь, я и просил сестёр подселить ко мне какого-нибудь тихого пациента, какое-нибудь безобидное чмо.
История его жизни довольно проста — жена, две дочери, дочери разъехались, а жена в прошлом году умерла. Он всю жизнь не пил и не курил, а после смерти жены начал. Несчастный обломок. Тоска у него жуткая, впрочем, он слишком обыкновенен, чтобы ощутить всю глубину этой тоски. На выходные домой он не ездит. Что ему делать в пустой квартире? Господи, насколько всё-таки отвратительна жизнь.
Рацион в столовой неожиданно и необъяснимо улучшился — стали давать утром, помимо каши, еще творог и не просто хлеб, а даже с маслом, а в обед — картошку с мясом, что вообще уже лежит за гранью человеческого разума. Вполне возможно, что это как-то связано с календарём, типа в феврале такой рацион, а в марте — другой. Какое-нибудь постановление года сорок девятого.
Людей выписывают и выписывают, даже выписали ту женщину, которая лежала здесь аж с четвёртого февраля и с которой все заигрывали, потому что она хоть более или менее была похожа на женщину. Сегодня в столовой за обедом было всего человек десять, причём первая палата в полном составе, не знаю уж почему, обычно их всегда кормят в палате.
Ничего не понятно. А за ужином нас в столовой было всего двое — я и мой сосед. Такие дела.
Хотя люди в палатах определенно есть. Как это ни грустно, но я теперь самый глубокий старожил. Выписали даже того странного человека, который всегда приходил в столовую с кетчупом и, съев примерно половину тарелки каши, всегда говорил одну и ту же фразу — я не пью, я больше не пью, только кетчуп… После этого он делал глоток из бутылки с кетчупом, причём чувствовалось, что это ему неприятно, вытирал хлебало открытой стороной ладони и примерно секунд через четырнадцать (я всегда от нечего делать считал про себя секунды с момента его глотка) он говорил в никуда - спасибо… Никто на него не обращал внимания, и, за исключением этих фраз, он больше никогда ничего не говорил. Скучно как-то без него.
На втором этаже новая пациентка, изредка заходит к нам в гости — толстушка лет 55, очень мирная, спокойная, добродушная и дружелюбная, тип беспредельно доброй учительницы. Никак в голове не укладывается, что она алкоголик, этого невозможно представить. Я всё хочу её расспросить, да стесняюсь. Впрочем, иногда, когда идёшь на процедуры и случайно встречаешь её по пути, то иногда в ней заметна какая-то глубокая тоска. В отделении же она всегда тщательно следит за своим лицом.
Сплю очень плохо, засыпаю только часа в три ночи, снотворного уже не дают, типа обходитесь уже без него, не всю жизнь же вам его принимать.
Сосед храпит, в палате гораздо более душно, нежели раньше, из-за потепления, луна где-то там за окном и никакого облегчения от неё нет.
Приношу из церкви бесплатную «Православную газету», иногда в ней встречаются занятные статьи. Потом, после прочтения, оставляю её на столике на первом этаже, где лежат общие книги с безумными названиями типа «Самолеты уходят в бой», «Подвиг младшего лейтенанта», ну или, например, «1000 правил этикета». Это, конечно, не шутка. Выдумать можно было и посмешнее. Кто-то эту газету потом забирает и, видимо, даже читает.
2-го марта мы тут тоже голосовали, утром медицинские сёстры, после завтрака, каждому говорили, что голосующие за Медведева получат вечером две жёлтых таблетки, за Зюганова — синие, за Жириновского — белые. Все прекрасно знают, что жёлтые таблетки это сильное снотворное, а синие и белые — это всего лишь безобидные витамины.
Пиар-технологии в самом чистом, обнажённом виде. Я, к своему стыду, тоже выбрал жёлтые таблетки. Я просто очень плохо сплю.
День двадцать первый (11.03.08)
Последнюю ночь опять спал очень плохо.
После завтрака наткнулся на Василия, который, как обычно, шарился на первом этаже, что-то сканируя своими маленькими воспалёнными глазами, я позвал его, и он побежал вслед за мною, на второй этаж.
Войдя в палату, он забрался на мою кровать, и мы стали играть с ним в наши обычные игры — злые и отвратительные. Потом он уснул, развалившись на кровати.
Последний раз сходил на процедуры, потом в церковь. Когда вернулся в палату, соседей не было, они куда-то ушли, я собрал свои ненужные и так явно немногочисленные вещи, надо было зайти к доктору, чтоб он выписал мне таблетки, которые мне придётся принимать в жизни вне этих грустных стен, но я не стал этого делать.
Василий всё ещё спал на кровати, и я погладил его на прощание, потом я ушёл, так и не сказав никому «пока», ни добрым нянечкам, ни злым медсёстрам, ни своим добрым друзьям по больнице с искажёнными и отвратительными лицами.
В сущности, единственный, с кем мне хотелось здесь попрощаться, это был чёрный больничный кот, с поразительно мягкой и блестящей шерстью от прикосновений десятков измученных рук.
26 
