Погружаешься в ночь

* * *

Образ размыт, но остается голос

в телефонной трубке, потом — в памяти, а потом

где-то там, возле совести, заполняя полость

в запустевающем мире, вернее, почти пустом.

Ты опять поступил не так. Успокойся, все будет в порядке.

Сколько раз тебе говорить. А ну, повтори мне то,

что я сейчас сказала. Не слушал. На брюках складки.

двойные. Кто их разгладит? Знаю сама, что никто.

Утюгом допотопным, через мокрую тряпку, сильнее,

прижал — отпустил. Шипение. Поднимается пар.

Сколько раз повторять! Впрочем, тебе виднее.

Вымахал, сгорбился, состарился и пропал.

* * *

Погружаешься в ночь, как в темную воду морскую,

теплую, искрящую из-под ладоней.

Ребристый песок под стопой. Жаль, небеса бездонней,

чем любой водоем. Мы получили такую

жизнь, что ни в сказке сказать, ни в передовице,

ни пером, ни кастетом, короче, есть чему подивиться.

Есть чему подивиться, проглотить, да не подавиться.

Потому что тьма над головой и под ногами.

Враг врагу говорит, прощаясь: расстанемся, блин, врагами.

В аду играют в чёрт-нечерт копытами и рогами.

В городах говорят стены, окна, витрины:

Что мы будем делать, когда будем — руины?

Когда сложимся внутрь и укроемся облаком пыли,

кто поверит, что мы действительно были?

Но тепла вода беспросветных ночек,

тают куколки восковые в руках матерей-одиночек.

Не ешь меня, серый волк, оставь вдовице кусочек.

Темна и тепла вода, рожденная до начала,

когда не было тверди небес, ни города, ни причала,

ни корабля. Был белый бычок. Не хвост, а мочало.

Он стоял посреди мирозданья в воде по колено,

шевелил ноздрями, чувствуя запах тлена,

жевал свой хвост, мотал большой головою,

он хотел бы, чтоб хвост был зеленой травою

на зеленом лугу, но нет ни травы, ни луга.

Тьма небесная в тьму морскую глядит:

они узнали друг друга.

* * *

Было бы хорошо покорить этот маленький город,

собрать камней, возвести крепостную стену,

построить храм вроде Святой Софии,

но без минаретов, и чтоб на куполе крестик,

Словом, так, чтобы все вернулось, как было.

Будем жить-поживать,

молить Всемилостивейшего Спаса,

а Его, известное дело, долго просить не надо:

повечерие, утреня и часы, потом — литургия,

а там, глядишь, снова ударят к вечерне.

Будем жить-поживать, нефть добывать,

продавать ее добрым людям,

пусть течет ласково по огромным подводным трубам,

а добрые люди нам за это построят город

из серых бетонных кубиков и стеклянных пластинок,

белого пластика, красных плиток для крыши.

И мы будем ходить в черных блестящих костюмах,

белых рубахах и галстуках многоцветных,

прибыль считать и славить святого Мыколу.

А святой Мыкола станет грозить нам двумя перстами,

и смеяться из облака, и просить, чтобы мы не шалили.

А потом люди придут и разрушат город,

и всех перебьют, не оставят ни одного, который

может мочиться к стене, а девок свезут на рынок.

И останется лишь пустырь, заросший травой и цветами.

И посреди пустыря будет сидеть Младенец

в белом хитоне и багрянице.

Рядом с ним будут лежать скипетр и держава,

или какие другие символы царской власти,

и много кубиков разноцветных.

Ну что же сидеть без толку, давай еще поиграем,

новый город построим, поселим людей получше,

пусть ходят по улицам в черных блестящих костюмах,

и жирная нефть опять потечет по подводным трубам.

* * *

На сером асфальте времени, идущего кто куда,

расчерчены мелом квадраты житья-небытия.

Если спросят меня, почему не подстрижена борода

и нечесаны волосы, — что им отвечу я?

Что и рубашка неглажена, и воротник

украшен на сгибе тонким табачным кольцом.

Мимо летают ангелы. Хрен дождешься от них.

Кому, блин, сдался с таким лицом?

Лучше ворот галстуком алым стяни,

старый увалень в почти бесполезных очках.

Лучше флажки, похожие на зубцы Кремлевской стены,

крепко-крепко сжимай в беспомощных кулачках.

Тогда все сразу поймут, что ты лишился ума,

покажут пальцами, вслед загалдит детвора.

Ну и что, что я не зову, могла бы сама

догадаться, взять меня за руку

и увести со двора.

* * *

Прошлое всегда меньше настоящего —

говорила она.

Поэтому самую маленькую матрешку

она расписывала под Ленина,

а внешняя оболочка

представляла собой

действующего президента.

*

Вся история СССР умещалась внутри:

деревянная, лакированная, пустотелая.

*

Ее мама была удачливой женщиной.

Немка, которой удалось избежать ссылки,

прикинувшись еврейкой.

При немцах она подтвердила

свое арийское происхождение.

После войны опять — еврейское.

*

Она доживает свои дни в Израиле

в доме для престарелых.

Ее лицо напоминает

скалу, покрытую трещинами.

Сердце ее окаменело.

*

Она не приехала на похороны

своей дочери, расписывавшей матрешки.

*

Прошлое всегда меньше настоящего,

за исключением случаев, когда настоящего

больше не существует.

*

Так происходит все чаще и чаще.