ISSN 1818-7447

об авторе

Джон Хеннесси (John Hennessy) родился в 1965 году в штате Нью-Джерси, учился в Принстонском университете, Университете Техаса в Остине и Университете Арканзаса. Опубликовал книги стихов «Bridge and Tunnel» (2007) и «Coney Island Pilgrims» (2013), печатался в журналах «Poetry», «The Yale Review», «New Letters», «The Antioch Review», «Jacket», «Salt» и др. Стихотворение Хеннесси вошло в ежегодную антологию «The Best American Poetry» за 2013 год (составитель Дениз Дюамель). Редактор отдела поэзии журнала «The Common», преподаёт в Университете Массачусетса в Амхерсте.

Персональный сайт

Джо Грин (Joe Green) родился в 1948 году в Пенсильвании, окончил пенсильванский Университет Линкольна. Служил в армии, где преподавал языки и писал технические руководства, затем работал техническим писателем в фирмах, связанных с новыми технологиями. В начале 1990-х гг. завоевал популярность в первой поэтической группе сети Usenet. С 2002 г. публикуется в журнале Филиппа Николаева «Fulcrum», опубликовал книги стихов «The Diamond at the End of Time», «The Dark Bark: Poetry and Songs of Rin Tin Tin» (обе 2006), «The Limerick Homer» (2008) и сборник избранных стихотворений «The Loneliest Ranger: Selected Poems 1953—2012» (2012), выпустил за свой счёт роман «The Chains of the Sea» (2012).

Бен Мэйзер (Ben Mazer) родился в 1964 году в Нью-Йорке. Учился в Гарвардском и Бостонском университетах, в том числе у Шеймуса Хини. Живёт в Кембридже (Массачусетс), редактор журнала «The Battersea Review». Выпустил книги стихов «White Cities» (1995), «Poems» (2010), «January 2008» (2010), «New Poems» (2013), «The Glass Piano» (2015), «December Poems» (2016), «February Poems» (2017), «Selected Poems» (2017). Выступил также составителем нескольких книг американских поэтов XIX-XX веков, в том числе неизданных стихотворений Делмора Шварца и первой книги стихов Лэндиса Эверсона.

Джит Тайил (Jeet Thayil) родился в 1959 году в индийском штате Керала в семье заметного автора нон-фикшн Тайила Джейкоба Сони Джорджа. Окончил Колледж Сары Лоуренс в США, жил в разных странах мира. Первую книгу стихов, «Gemini», выпустил в 1992 году, за ней последовали «Apocalypso» (1997), «English» (2004) и «These Errors Are Correct» (2008), получивший премию Академии Сахитья. Опубликовал также три романа, первый из которых, «Наркополис» (2012), получил широкое международное признание, удостоился Премии DSC в области литературы Южной Азии и вошёл в короткий список Букеровской премии. Выступил также составителем нескольких антологий современной индийской поэзии. На русском языке стихи Тайила ранее публиковались в журнале «Воздух» в переводе Кирилла Щербицкого.

Филипп Николаев (Philip Nikolaev) родился в 1966 году в Москве, участник поэтической студии под руководством Ольги Чугай. С 1990 г. живёт в США. Окончил Гарвардский университет, затем защитил в Бостонском университете диссертацию, посвящённую поэзии Сэмюэла Беккета. Основатель (2000) и соредактор литературного ежегодника «Fulcrum». Пишет стихи на английском языке, автор поэтических сборников «Dusk Raga» (1998), «Monkey Time» (2003, премия журнала «Verse») и «Letters from Aldenderry» (2006). Несколько стихотворений опубликовано в переводе Валерия Леденёва.

Poetry Foundation

Другое наклонение

Четыре немецких поэта в переводе Дмитрия Кузьмина ; Луис Фелипе Фабре ; Октавио Кинтанилья ; Четыре англоязычных поэта в переводе Филиппа Николаева ; Три польских поэта в переводе Дмитрия Кузьмина

Четыре англоязычных поэта в переводе Филиппа Николаева

Джон Хеннесси

Ответ Иову

Ты ли стоял на посту над горизонтом синих вспышек,

льющихся со стальных башен, над кирпичными трубами,

изрыгающими жёлтый дым, и хитросплетениями

поливинилхлоридных труб, семафоров, ж/д путей,

мостов, погрузочных кранов, буксиров на рейде?

 

Ты ли намёл водорослей из речного устья, велел

стаям лосося буравить стоячую воду канала, черепахам

переползать дверцы машин и аккумуляторы? Ты ль за собою

привёл мечехвостов, серебристость вечера, размашистый слёт

серых цапель, дикий сельдерей у воды в розовом блеске?

 

Где был ты, когда развозил я сон по протокам? Ты ли

мчал меня речною тропою за нефтеперегонным заводом,

взвиваясь на дыбы от пламени жерл? Тебя ли взнуздали?

И умеешь ли ты разбудить мужей, прикипевших

и ремнями пристёгнутых к верной твоей спине, как сёдла?

 

Ты ль в Левиафане цехов дождём заржавил брусья, 

выжатым из неба, и утопил в приливе баржи? Кто со мною

сравнится? Кто способен взойти по протокам, чтобы фомкой

взломать фабричную дверь, запустить забытый конвейер,

починить просевшую крышу? Ведь всё — моё в поднебесье! 

Привидение в розетке

Призрак прабабки Джованны Каталано

Прятался в электричеких розетках

Она любила подтянуть нам спящим

Покрывало до шеи несмотря на духоту

Замедленного воздуха пока грозовые тучи

Наинеохотнейше влачили на восток

Свои лососиные брюхи и я просыпался

Одному Богу известно сколько раз

На взмокшей от жары простыне и

В причёске синих и медного цвета искр

Молотил руками золотую эктоплазму

 

Не поймите меня превратно я вовсе

Не против призраков и тем более не против

Прабабки Каталано она пекла лучшие по сю

Сторону города Сиракьюс кунжутный хлеб

И фисташковое печенье и умела отцокать

Вальс в старинных траурного цвета

Туфлях насвистывая Ла донна э мобиле

В насмешку над нами молокососами

Когда ей не хватало жестов она материлась

На трёх живых языках и одном мёртвом

 

А нельзя ли привлечь и привидение к труду

Типа с утра ватрушки а на ужин скалоппине

Не исключено что она потому и держалась

Обособленно от нас лабиринтом тока в стенах

Не считая бзика с подтягиванием нам под горло

Одеяла потому и сказала она гостившему у меня

Луису Лоренцо итальянцу с Кубы явившись ему

Во сне как краснокожее солнце под вдовьей вуалью 

В небе Гаваны что он ей милее родных правнуков

А тот уже поднимал подбородок для простыни

Джо Грин

Баллада об Эрни Уайте

Я приятеля Эрнеста очень ясно помню:

Бедняга угодил в сталеплавильную домну.

Упал через заборчик, когда играл в бейсбол —

Моя команда выиграла, а он — ушёл.

Было наше Поле Чудес на холме,

А сталелитейный — внизу, на дне.

Слишком рьяно Эрни тот мячик догонял.

Маме сказали: «Ваш мальчик упал».

Эрни был серьёзен, вечно весь на взводе.

Так сверзиться, видать, было в его природе.

Мы гордились и думали: ба! а каково оно там

Ему слиться в одно с Лукенс-Сталекомбинатом?

«Да послужит же уроком!» — сказала моя мать.

«Так точно!» — сказал я — и марш в кровать спать.

Ведь жизнь — не состязание! На слово поверь мне.

Расслабься. Отступись. Помни об Эрни.

Я помню Хеллоуин давно

Я помню Хеллоуин давно

С оранжевою луной.

Я ждал на крыльце, чтоб мой дядя Джо

Скорее пришёл за мной.

 

У дома помню вурдалаков,

Стоящих на часах.

Парили тыквы облаков

В шафранных небесах.

 

Металлургический комбинат —

Сталелитейный ад —

В свете луны. «Ну, готов, солдат?»

Но с виду Джо был не рад.

 

Как и всякий раз в канун Дня всех святых

(Ах, не снись ты мне во сне хоть!)

Поплелись мы вдоль жалких улиц тех

(Как хотелось от них уехать!).

 

Шли и пришли, вот его машина —

«Залазь!» — А в машине — бар-

Дачок, а в нём — фляга джина,

А машина была «ягуар»,

 

Серебристо-бела, что призрак бога.

И мгновенно с места в карьер

На всех трёх скоростях понеслась дорога,

А он пел, что твой гондольер.

 

Хохоча над нами, луна в окне

Скользила сквозь ночь ночей.

«Покатаемся просто?» — сказал он мне,

И я ответил: «Окей!»

Снег

Ты любил старика и вот теперь

Рассказываешь о нём байки,

А порой даже правдивые.

 

Жил он у твоей тёти,

В комнатёнке наверху,

Куда ей самой вход воспрещался.

 

Он сплёвывал табак в жестянки,

А мочился прямо из окна,

Мурлыча песенку.

 

«Господи Исусе, да что же это такое?» —

Вскрикивала всякий раз тётушка.

 

А тот, глядя на неё сверху, отвечал:

«Это твой чёртов отец

ссыт из долбаного окна».

 

В зимнюю ночь его смерти

Ты сидел дома и пялился

Из окна на снег.

 

На одиночество следов,

Оставленных во дворе

Родителями.

 

И на свои следы там, где ты вышел было,

Но сразу зашёл.

 

Белые хлопья кружились

Под фонарями и, падая на машину,

Таяли. Дрожащие огни

 

Отражались в озерцах себя.

 

Когда вернулись родители,

Их плечи белы от снега,

Он был уже мёртв.

 

А наутро, пока ты спал,

Выпал новый снег.

 

Следы отца, следы матери,

И твои, и всех остальных

Начисто замело.

 

Дивен и тих был под свежим покровом

Новый, иной мир.

В 1953-м

В 1953-м

Я сидел в гостиной,

Читал комиксы.

Кажется, о Донди-сироте.

А в отвергнутой мной части газеты —

Заголовок:

 

«УМЕР СТАЛИН!»

 

Когда отец вернулся с работы

И снял шляпу,

Я спросил:

«Папа, а кто такой Сталин?»

Он ответил:

«Плохой был дядька, сынок», —

И, вынув из кармана, бросил мне

Серебряный доллар!

 

А теперь наблюдаем,

Как этот серебряный доллар

 

Падает.

Бен Мэйзер

Изгнанник

Итак, меня курировал куратор

куратора, к которому меня

направили известные мне лица.

Зефир тех гор напрочь выстудил солнце.

Читая вспять сельскую газетёнку,

уплетая ветчину, перерождаясь от кофе,

я изумлялся: многое изменилось тут

с тех давних пор, как мне впервые

приснилось посещение этих мест.

Селяне, до начала снегопада

бывшие новопереселенцами,

сплошь заняты лоббированием планов.

Мне выпало быть в числе первых

счастливцев, отведавших новое меню

в бесклассовом кафе. А в лучшем доме

я опознал своего опекуна. Тот, прожив жизнь,

исполненную благородства, не был

настроен разговорчиво… Но вдруг

я оказался втянутым в гулянье —

и всею массой мы сошли во ад.

Фуриозо II 

Я призрак из античной бездны лет,

Другой поэт вложил в один куплет

Всю жизнь мою. Я украшение,

Что помнит с сожалением богач.

Здесь губ твоих немое восхожденье —

Сквозь мрамор плоти — в мой последний плач,

В единственную оду, наважденье.

Ты рдеешь, как тотем безротый, я ж

Истрачен, собран в эго-саквояж,

Нет, мне не обновлять свой камуфляж

Вблизи от терема солнцеворота,

Но тайно ускользнуть из оборота

Под леденящим взором девы-жертвы,

Уложенной на стол жратвы и жатвы,

Чей караван летел на скоростях

Средь лиц деревьев, в обстоятельствах.

Джит Тайил

Бхагавадгита с примечаниями

Всё живое продолжит жить

            вечно,

            несмотря ни на что,

            поживать — не тужить

в комнатах, не похожих на знакомые нам комнаты.

 

А что, если нам оборвут понты

            вот сию минуту?

            И бледно-синюю

            хворь скинет маску — что ты

сможешь вспомнишь тогда про ощущение боли?

 

Это происходит волей-неволей

            со всеми,

            и здесь мы

            дублируем дела минувших дней,

а затем им предстоит восповториться в будущем.

 

Закон железен. Теперь, допустим,

            подёргай окна

            за ручки: где она,

            привычная, пронизанная светом

даль неба? И где искать её, когда ты уже там?

Автопортрет I 

Ему по душе строгая симметрия места:

ничего лишнего, ничего бросового,

каждая книга в своём специально

отведённом закутке.

(У горя есть оборотная сторона.

Ты хочешь быть счастлив или писать? —

постоянно спрашивает он себя.)

 

Вот он ставит кастрюлю на плиту.

Все символы в его руках

заняты искуплением грехов.

Призраки прошлых празднеств

бросаются, как стайки леммингов,

в недостаточное пламя.

Каждое малое деяние

сопровождается полчищем бесов,

как дружественных, так и не-.

 

Ночью, изнемогши от труда,

он мгновенно проваливается

в честный, без сновидений,

открытый всем стихиям сон.

Дом на время отпуска

                    Блаженны мёртвые,

особенно в дождь, но ещё блаженнее —

при любой погоде — мы, сытые и согретые.

Хоть юный Кости, зачастую бродящий

среди живых, и не жалуется, но мы лучше одеты

                    и спим не в ящике.

Более того, нам пока есть, что терять (т.е. всё).

Грипп, хлоп, гроб — и ты в земле, отверзающей

свои богатства, глубинные виды, скуку…

Мы же, не признающие непостоянство своё,

                    игнорируем науку,

глотаем дни, как кофе, по два в один присест,

все жаждем изобрести себе песню, песенку.

Пока не истекла краткосрочная промоакция,

вот тебе, г-н Цыплёнок, постоялый насест.

                    Выигрышная ситуация.

Принимай предложение, на славу отдохнёшь.

Да не вынудит тебя пунктуальность отказаться

от прямых преимуществ ничегонеделания.

Что за нужда в свете дня? Любая привычка дурна.

                    А скоротать время

помогают пантомима себя и водка-мартини с утра.

Обдумывай, что будешь говорить сегодня.

Вот ты и тут

Пчёлы лета парят над нью-йоркскими авеню,

как влюблённые, по июньскому теплу.

 

Старая новость: в твоём легальном положении

не предвидится никаких улучшений — и

 

можешь сколько влезет вздыхать о городах,

которых теперь никогда не увидеть, ах.

 

А одному городку на Востоке всё не спится,

полгода ждёт под дождём, а полгода страшится

 

собственных наречий. Там на вид не пло́хи

руины пышных зданий викторианской эпохи

 

да шестиногие памятники британским прелюбодеям.

Секс и насилие: бей людей, еби блядей — им

 

всё пустяки да шалости, шик и шум.

О странной же ерунде думает отстранённый ум.

 

А об иммиграции в Америке суров законец:

что-то прошляпил — и иммиграции конец.

 

Твой танец, как предписывает канон:

один шаг вперёд, два шага — вон.

 

Будущее всё мчится — и ты им мчим,

преследующий. Оно — за угол, ты — за ним,

 

типа как такой заводной скоростной Орфей,

друг всех трёх последних своих всё ещё друзей.

 

Его голос всё тот же, всё та в вышине луна,

лишь одно ушло: не ждёт жена у окна.

Перевод с английского: Филипп Николаев