* * *
В рождение завернутая посылка —
крючки из полой кости для вязки лыка
и малый райский для тренировок рожон
любви — полез и тут же собой заражён.
Шуршу бумажным, режу сургуч на части.
Я ждал, признаться, тонкой невидной снасти,
крючок в губу, в гортань — подсекли, повели,
в ладони взяв на солнечной чистой мели, —
но нет. На языке заплетаю лапти,
плетусь, даруя новое место карте,
обертке то есть ящика — крестик труда,
отметку о прибытии ставлю туда.
* * *
Против часовой вывинчивает свет
зрелость, став повыше на низкий табурет,
будто в детстве, чтобы прочитать стишок
папе — он с работы подвыпивший пришел.
Оборот спиральный, взгляд под потолок —
там в углу двукрылый на мысль твою прилег,
стережет движенье по одной оси.
Вот тебе печенье. Не хныкай, не проси.
Оттолкнешь опору, воздуху отдав
воздух, и в полете отец подхватит — «да»
вряд ли прозвучит — отцовская рука
свет вернет на место, ввернет его пока.
* * *
Кому-то там не во что спать, разве в «ты»
дырявое сон весь уместится?
Перила отдельно, болты и штифты —
Иаков, где чертова лестница?
Где полную душу из спящих себя
нести вверх по плану этажности,
пролет — нет ступеней, и вещи грубят
своим неприходом, где аж на сте-
не сыщешь проходы наверх — так узки,
и сон обобьется о притолок
макушечный холод в немые куски,
в обломки несбывшихся идолов.
Тогда-то и взглянешь в лежачий простор —
прощайте, родные, до скорого!
Пока со ступеней себя сам не стер
подъемом, нет лучше которого.
* * *
Чего твой внутренний взор достиг —
направо и чуть пониже гордости
ангел торгует игрушечным барахлом.
В развалах рынка стрекозьего
над каждым камнем крик мамы «брось его» —
брошу, как мама, — окажется он отцом?
Солдатик, в угол поставленный,
в душе увидевший вдруг состав длины
тени от тела — о, Господи, это я?
Пластинка в белых царапинах —
ты не показывай только папе, на,
быстро затри их. Никак? Что же делать, а?
В стекляшках — краски для слез, но я
иду все дальше. Смотрю на грозное
варево юности с ангельским «Я люблю».
Толкай вещицы, не всхлипывай.
С медведем заспанным мы пошли — бывай,
мни под полой вместо денег трухлявый плюш.
* * *
Прошлая зима здесь. Где?
Небо тычет в облачный палец
мальчика в седой слюде
(мальчик сам испуганно-палев).
Но уже анализ взят.
Струйка птиц, забрызгав стекляшку
неба, прилетит назад,
выдав на уроке поблажку.
Прошлая зима там, но
страха нет чего-то бояться —
стаяли в темным-темно
тени от пресветлого пальца.
Звездная зима, случись.
Чтоб тебя потом отворяя
небо видело: я чист.
Только эта радость — вторая.
* * *
И птицы — теплокровные части высоты,
круги сердцебиений ее здесь, внизу.
Немногие деревья не перейти на ты
решились, как немногие сердца в глазу
без стука переходят во взгляда доброту:
сердечность птичья в крыльях, а ты? Где твоя?
Посмертной пустотой она прорастет во рту,
ну а при жизни? Взгляд ее дом, там, где я.
Ты — дерево, ты — птица, вспорхнувшая на взгляд —
ветвящийся из сердца растет без корней.
Как дом растет из крыши, где крыльями лучат
по крови, по источнику ее, верней.
* * *
Боже царя облачен в парчу,
в негу, в движение слова «хочу»;
утром он милован и прощен,
вечером — разоблачен.
От государственных царь бумаг
к Боже приходит, всевластен и наг,
часть его тела затенена
духом, как в окнах — стена.
Ночью, когда повелитель спит,
Боже в окно наблюдает гранит —
кажется, или же вправду — рост
камня ночами так прост?
Правду подскажет негласный счет?
Тьма возрастает и камень растет,
дух затеняя, как дважды два —
право на правды слова.
Царь просыпается, просит счет
времени, что прямо в звезды течет,
Боже не знает, как посчитать
то, чему вечно бывать?
Сердится царь, это говоря,
гонит подальше он Боже царя,
думает, в правду врастет гранит —
нужен мне Боже храни?
Боже храни царю не найти —
тот расчищает для правды пути,
улицы моет, сметает пыль,
камешки, мусор и гниль.
Боже храни просто идиот —
царь его кличет, а он не идет,
фартук его есть пречистый дух —
к пыли и мусору глух.
* * *
С листиков слизывать вдохом
воздух березовый, взбитый
веточной дрожью о многом.
Ветошью дружной увитый,
сад показался мне Богом.
Воздухотворный участок
мира, невкусного легким,
шелест зеленого яства.
Трепет, не давшийся многим,
где твоя верная паства?
Я здесь один, и ограды
не разглядеть под листвою —
есть ли они? Ведь когда-то
сад этот будет со мною
ближе супруга и брата.
Ведать предел этот надо
прежде — глазам, но дыханье
с небом и так уже рядом.
С близкого же расстоянья
Бог показался мне садом.
25 
