Они рыли и рыли. На это шёл
их день, их ночь. И они не славили Бога…
Пауль Целан
Перевод Ольги Седаковой
[Агония]
I.
Я как Ме́мель нем, по ночам ни сплю и ни ем, и халвою
берёзовой — воздухом смежным рот мой забит под
завязку и кислород, сквозь чумную воронью
маску, от шинельки к шинельке течёт.
II.
Я паук, я влачу за собой паутину — пуповины младенцев
сплетутся в военный парад — вот машинка тебе, вот
кораблик, а вот гильотина — над которой — то
шарик взлетит — то фугасный снаряд.
III.
Где-то в сквере укромный молебен и сгорбленный дым.
Виноградники — сироты алые с грустью во взгляде,
под колёса кидаются, льют мимо рта керосин,
васильки-однолетки в казённой ограде.
IV.
Уходить наобум по колено в пыли и тоске: не серчай на
руины, их тяжесть — сгоревшая Шипка и посадским
платком застелить все следы на песке — кроме
тех, где молчанием разомкнута скрипка.
V.
За болотом болото и Винница стонет в исподнем белье,
бабы пачкают лопнувшей сажей белёсые губы — а
конёк-горбунок, на своём закадычном горбе,
динамитную шашку суёт в полушубок.
VI.
Воздух, взятый взаймы, — разукрашенный ёлочный шар,
перекатится с ветки на землю ребячьим затылком,
оловянным — на ощупь — случится Никитский
бульвар — рыбной костью, развилкой.
VII.
А дальше кровь, и наперегонки взъерошенный снежок
одутловатый, парное молоко придёт на ум и страх,
и изувеченная хата: Волоколамск, меняй свои
рубли и ими укрывай глаза солдатам.
[Русские шашки]
I.
Разложен спящий танк, как пасьянс, он лязгнет и уснёт,
свернувшись ромбом — улиткой — заползающей в
ковчег, и будет равен крымским катакомбам,
вращающим насильно скользкий снег.
II.
Пиковый туз мелькнёт на фюзеляже, за ним ещё один
и двойка треф, упасть к землице вопреки всему —
воронку из себя не вынимая, и видеть — как
взъерошенная стая — глотает хохлому.
III.
И не случится ближе этих мест, где каждый вдох тобою
был ведо́мый, и девочка с бинтом наперевес — как
будто медоносная пчела — всё церемонится
христовым насекомым, и пьёт до дна.
IV.
Немое принесут веретено — крутись, крутись немецкая
плутовка — ты ниточка, а может быть, игла, волчок и
старый ярмарочный пони — тебя, как слоника
буфетного, уронят — оставив без седла.
V.
Так боязно, и лишь под утро лечь — гул в небе отличать
от насекомых, под ноги бросится расколотая Керчь:
орешек-Менелай, плывущий вспять, и часовой,
как будто сом придонный, начнёт сиять.
VI.
Придёт письмо, а в нём вильнёт река, игрушечная фрау
с Кёнигштрассе — Ich warte, Ich warte — замельтешит
она и птичья злость, как безымянный трассер —
прозревший Кай в груди с кусочком льда.
VII.
Не перепрячешь кирзовых сапог — в них что ни день, то
ягодная мякоть, кукушкин башмачок цветок совьёт
на босу ногу, чтобы не упасть, и будет щекотать
губами слякоть, густую абрикосовую вязь.
VIII.
Чуть шаг назад, так выстрел и темно, пойти на абордаж
и заблудиться — воробушек несёт во рту гнездо, но
держится в компании поодаль: не повториться
мне б, не повториться — не кануть в воду.
IX.
Не переплюнуть мне чужую боль. И боль свою — чужой
не переплюнуть: отрез от марли, ангелок мучной на
вязкую ладонь звезду уронит и голову положит
на плечо — и ноготком заёрзает в фестоне.
X.
Где тень солдата с каждым днём светлей — там красная
распахнута рубаха — обочины, как будто ход конём —
в тебя произрастают тихим прахом: брусникою,
упавшей навзничь, и узкоротым соловьём.
XI.
Дремучая, холодная вода — ни дать, ни взять в друзья к
себе живого — ты Волга, ты змеиная слюда, кладёшь,
как бритву, под язык кольцо и в парике стыда
порохового у берега купаешь мертвецов.
XII.
Захлопни ставни и перегляди — воловий голод — сплюнь
печаль и вспомни, две родинки бегущие к затылку, —
слепое натяжение между звёзд: я лягу, засыпая,
на носилки и небо поцелую в полный рост.
[Фотосинтез]
I.
Внутри соломинки колышется тропа — кряж комариный
не подточит носа — мышь пробежит и разомкнутся
щели — напёрсточник в кармане Барбароссы —
с величину фельдмаршальской шинели.
II.
У них осанка — высохший фонтан — и лето, и поволжская
продольность: щеку подставил бы, на ней не вылез
б флюс — твой сон разбился эхом колокольным,
и стал приученный как Фридрих Па́улюс.
III.
Кто нам сказал, что это зло — всех злей, где в солнечном
сплетенье есть пружина — входная дверца в тишину
любви — войдёшь в неё, а там лежат мужчины
и солнце цедят сквозь солдатские ремни.
IV.
Я мог держать полмира в рукаве — коробочку пустую из-
под спичек — в ней — сонный шмель, печная злость и
сера и бескорыстный Бог на четверых: Он тянет
дым из венских табакерок, крестя живых.
V.
А брянский лес: то вздрогнет, то взойдёт, то глушь свою
возобновит летягой — силок и псарня наперегонки к
тебе прижмутся раз и навсегда, мотоциклетной
обнимая крагой и в небо отпуская поезда.
VI.
Как змей воздушный над передовой, кружит вальсок и
тут же замирает, гармошка духарится вкривь и вкось:
цветная лента в волосах невестки — её ребро — с
твоим ребром срослось — куском железки.
VII.
Сплошная цепь мурашек по спине — созвездий дрейф и
панцирная сетка — ни выпрыгнуть — ни провалиться
вглубь: ползут сквозь пашню чёрствые наседки
и бронзовеющим пшеном плюются в грудь.
VIII.
Картонный домик — резвый шапито, на крыше башенка
в бурлящем югендстиле — ладонь, воздетая вперёд —
пробоина от солнечного света — на стол ложатся
кости-домино, похожие на вывихи скелета.
IX.
Ты ж заколдуй меня, ты ж заколдуй: родная мамка, дай
мне надышаться, пусть розовый закат повременит —
о том, о сём подумает вслепую и рясу впопыхах
позолотит и родничок трёхкратно поцелует.
X.
Здесь каждый день готов живой водой в тебе разбиться
и обезоружить уставшую надорванную кровь и вещ-
мешок, и злаки-колоски, и в колыбельной песне
обнаружить, как воздух огибают светлячки.
XI.
Кипящий снег и дюжее лицо, беззвучный гипс, упавший
фотоснимок — один из двух в созвездье Близнецов в
том был неправ, что видел наперёд — как из-под
ног вздымается суглинок — и смерть крадёт.
XII.
Худая бабочка от скуки мельтешит и зарится тайком на
униформу — зернится грязный ватник на спине — горб
накладной, гудящий муравейник, и леденит беда
слюну в Днепре, латая разобщённые колени.
[Выдох]
I.
Не выстрадать, но выйти из реки, почти сухим, и стать на
год короче — Венере яблочко в руках не удержать, не
угодить куницей врассыпную, впотьмах отыщешь
впадину ушную и будешь полоумно целовать.
II.
Спадёт колечко, кончится игра, и яхонтовый город сдаст
колоду. Его золотоносная игла: ресница и двуручное
крыло, и мальчик, волокущий школьный глобус с
пробитым темечком, в котором слышно дно.
III.
Споткнётся крик в надежде превзойти чужую жизнь как
выкройку тирана — блеск рейнских статуй так похож
на блеск баллист: ты носишь стрелку на чулке, как
будто рану, вокруг которой воздух кровянист.
IV.
И жар стальных колёс взметнётся птицей — и вереницей
наползёт восток, голодная медведица встаёт и лап в
пылу своих не замечает — то розы в палисадниках
крадёт — то орденами Старый Свет встречает.
V.
Чумазые, подёрнутые мхом — во рту на гландах меркнет
позолота — церковных луковок сусальное кряхтение,
и их невосполнимая хандра — сливовой пастилой
зевнёт пехота и губы холодит тройным /Ура!/.
VI.
Идти плечом к плечу вразрез с весной, кузнечные тиски,
а в них покорность — приклад — разношенная мышца
и плотва: в нём ширится земля, в нём ждёт разбег
валторна, чтобы начать стремглав салютовать.
VII.
Счёт два — один не в пользу Deutsche Jungs — из пункта А в
пункт Б ватагу новобранцев лихо гонят — Нормандия —
заядлая китовая приманка — над лбом её бегонии
цветут и выправкой трепещут лейтенантской.
VIII.
Ты — стол в гостиной, где переполох обыденное дело для
затравки, — блеснёт нам брюхом стайка серебра — упав
внахлёст разрозненною глыбой — немой Офелией,
не знающей родства на месте локтевого сгиба.
IX.
Вся темень здешних шахт вошла в кулак и каждой сопкой
выперлась наружу — шкатулка с музыкой и ригельным
замком — венозной ленточкой Дунай, сорвёт с себя
корсет жемчужный и затаится рыбьим языком.
X.
Взять встречный след, им выйти наугад — пока нерусская
гурьба не шевельнётся, — бульдог-фельдфебель — глаз
да глаз за ним: он — как висячий дым, как этажерка
солнца, как сшитый на заказ библейский нимб.
XI.
По щёчке полоснёт ночной снежок — он эту финку долго в
платье прятал — парик в незамерзающем пруду, похож
на бородинский хлебный мякиш — кто выдохнет, кто
выгадает мзду, кто память отличит от железяки.
XII.
Здесь женщина одна и смерть одна — они друг друга жар
напёрстком ловят — в колючей проволоке нескромный
завиток, игольчатый живот чертополоха, подмятый
долговязый лепесток и эхо укороченного вдоха.
[Воздухоплаватели]
I.
Лети, лети, мой беглый мотылёк — мой накрахмаленный,
впустую, прыткий волос — чтобы воздушным поцелуем
дважды стать, не выходя за комнатную дверь — там
набекрень с лица сползает сталь и вьётся зверь.
II.
В карманный календарик заперт лев, где оба умещаются
в соринку — бессмертие и цирковая старость, как бы её
в душе перебороть — таскать каштаны прямо из огня
и за собой вести ручных гусаров, и кровь ронять.
III.
Взаймы не выдать смертный приговор, смех ласточкин к
замужеству двоится, в её крестце разобранный костёл,
обветренный с исподней стороны — он так похож на
россыпь чечевицы или на плач утерянной жены.
IV.
Прикинешься изношенным едва, к твоей лодыжке тут же
вяжут лейбу — промешкается встречная вода — карман
Петра, где дремлет ключ от сада — заёрзает резной
булавкой Эльба, как сводница и певчая цикада.
V.
По памяти всех слов не сосчитать, одно повиснет в горле
сиротливо — не выйдет от себя его отнять — желанный
первенец и медная порода — когда Рейхстаг кивнёт
неприхотливо, какая разница, какое время года.
VI.
Две небольшие язвочки саднят — перемежаясь цепкими
краями на козелке рубиновой звезды, воспоминаний
кряж навряд ли соскользнёт: он чёрными ветвится
соболями, и смежный воздух складывает в рот.
50 
