Из романа «Разбирая огонь»

До аэропорта пешком навстречу твоему прилету. Гостиница с неосторожным названием «Пасифая». Хвосты растут на деревьях, на каждый день тебе свежий хвост. Указатель на улице: «Мойрес. Кноссос». Прямо судьба, налево Минотавр.

Обкусанные бомбоубежища венецианских галер. Венецианские обелиски на углах домов адмиралов. Тяжелая белизна крепости у входа в бухту — не в ней ли камни Кносса? Слишком белы рядом с блеском моря. Тяжесть контрфорсов святого Франциска — опирающихся на заложенные арки неизвестных времен, цветы капителей оказались у самой земли. И всегда перед глазами остров бога, где никто не живет.

Зеленые колонны святого Марка — говорят, минойские. Рядом с перевернутым сердцем окна. Фасад храма с колоннами и фронтоном подняли на второй этаж, там он стал балконом. Трапеза — не столовая, а банк. На ржавой лестнице веревка: «идиотикос хорос» — место для идиотов.

По ветвящимся кривыми и трилистниками стенам фонтана — быки, трубящие тритоны, всадники на козерогах. Кони отталкиваются копытами от волн, морские змеи переплетаются хвостами. Мраморные рыбы смотрят на кран воды для питья.

Сухость деревьев. Тянутся желтые трубки цветов, початки оранжево-зеленых ягод.

Круг церкви, переходящей в кружево. Ломающая волны тяжесть паромов. Гибкость девушек, продолжающих дуги друг друга на белых столбиках у залатанного тяжелыми плитами бастиона, по которому взбираются турки травы к своим надгробьям, спрятанным за забором. Вбирающая мягкость губок.

Свет белой известняковой пылью. Кто танцевала с бубном так долго, что ноги стали рыбьими хвостами. Теотокопулос, Корнарос и Казандзакис собираются присоединиться к толпе вкладчиков, штурмующих банк в кризис. Крен цементного корабля. Желтые маки берега. Облезая дверями, выходящими в воздух на втором этаже. Трапециями труб, усталостью перестраиваемых камней. Балки, торчащие насквозь из византийских куполов. Перья черепиц над старыми алтарями. Купол гробницы с синими ветвями у крепостных ворот.

Не коснуться моря в городе — из него, пусть водитель автобуса не может понять «куда-то туда дальше». К соли на камнях, голубоватым подушкам колючек. Где вода, смешиваясь с камнями, становится зеленой.

Пена волн, точащих почерневший известняк. В проточенном прячутся мягкие бордовые цветы актиний, а на белых объеденных камнях под водой, между скользящих радуг — толпы черных ежей, вкручивающих иголки в наступившую ступню.

Пестрые змеи свернувшихся конусами ракушек. Пурпурный и рыжий в черном. Глина гротов с брызгами и перепонками сталактитов окаменевшего песка. Там спрячемся в ущелье и проведем ночь с песчаной птицей.

— немного полярности в уголке стула

— какого именно? почты нет?

— перпендикулярного самым восточным корешкам, нет

— можно ко мне спать. Там больше свиста и улицу не метут. Как у меня восток определяешь? чтобы быть перпендикулярным восточным, надо быть на восток от цветка, но у меня там стульев вроде нет

— перпендикулярен политому, определяю по отклонению шагов ожидания

— такие деревья кажутся вулканами, извергающимися деревьями

— выбрасывают себя как можно дальше, удлиняясь для раскачивания. Бёдра ветру и корнем за небо

— пустота и правда перебралась в начало. Расцветшая кость. Мама по-прежнему, операция 21-го?

— держусь за твою тень

— всё попадаются твои волосы на рюкзаке

— они для крепости и помогают нести (в русском близки с волами, во французском — с лошадьми)

— рельсы для прогулок камней

— протекая маленькими меж большими, превосходство дроби. Летом внутри стопы

— дни тянущимися людьми. Левинас об усталости и лени, без которых не было бы начала, безответном присутствии. Каштанов слабость

— лед наклонен. Каштаны и ты слабы, просыпавшись. Но лето уже ждет зеленее шпината

— спасаюсь от нервных и особо лучезарных сегодня, лед проявляет нерешительность солнца, становится ветром

— дождь разный, окружает тепло, переносит в промежутках между, отдает головой и неосторожностью, когда

— другой другой, торопящийся холод, предположение, нужное одиночество

— если позже чуть только ветер напишу

— когда книги? Дожидаешься дождя?

— скоро буду, у тебя нет ложки?

— с собой нет, есть вода и шоколад

— есть тяжесть падающего экватора и есть притяжение соскальзывающего с него севера

— экватор стоит как покосившийся забор. С него все сваливается и не все потом поднимается

— крайность дозволяет с ней согласующееся, возможное — не дозволенное (и возможно недозволенное)

— возможное позволяет (создать попытку сделать возможным)

— возможное появляется из попытки сделать возможным — а позволяет все-таки действительное, которое станет основой для других возможных

— возможное многообразно. Кажется, есть возможность возможного (pouvoir), возможность желания (vouloir), возможно, и должного (devoir). Предстоит ли действительное каждой из них, находится ли между ними?

— еще возможности происходящего помимо наших желаний и долженствований — случающегося. Растут из действительного, создавая новое действительное, которое новое возможное — вдох и выдох

— возможность случающегося тоже нужно встретить

— но и к должному человек не всегда готов, и к собственным желаниям тоже

— прислали две статьи — просят быстрее перевести

— черным стрижам совсем не жарко на солнце. Отдыхай только, пожалуйста, ростком в окне — окно кажется очень печальным и нахмуренным

— окно немного растерянное и отстраненное, но светлое и спокойное, на самом верху поднимающейся вдоль лестницы. Звезды стриженого солнца. Дырявые воском соты для распереопределения в распрях свернутого дления сна

— хочешь качаться в каменной сетке? Сон, кажется, вытянут в длину и не имеет ребер в сторону

— морской Жеронимуш хорошо укачивает, похож немного на огромного спрута. Спящий вытягивается в длину, а сон кажется осторожно расходящимися по нему усами

— в уравнении отсутствия спокойные стены держат скорость крыш

— сон гречневыми клювами. Человек жестче в себе?

— корой цвета и воздухом, день чуть отстранен и не укладывается

— не укладывается море, ногам спокойствие приносить плоды, лету сп(е/а)ть

— долготой соли выступая сегодня не завтра

— запятая моя?

— операция нормально, мама раненой птицей, затаившись в клюве переносицы от удивления боли

— у Бланшо и Драгомощенко происходит обмен качествами (и зарядами) между движением и остановкой, отчего остановка не перестает быть таковой («и всегда остается возможность / песок / и стоять»), но становится чем-то большим, даже не потенциальностью (поскольку она явно или неявно реализуется), а перетекающим тонкими струйками резерв(уар)ом движения (подобно организму), выталкивающим остановку вовне

— движение и возможность накапливаются в остановке, чтобы потом развернуться. Остановка — результат прежнего движения и подготовка будущего (а движение — результат прежней остановки и втекает в будущую) (и остановка в одном может быть движением в другом)

— сном работы в работу сна полугубами

— люди начинают просыпаться в дверном проеме следующего праздника

— белки бессонницы съедены, пепел легких

— в жил прожилках оставляя отсутствию сушить листья сна черной смородины

— скелет воздуха видимо ветер

— ветер в макропроекции, стрижи в микро — ветер в ветре, косточки в позвонках воздуха. И я не то чтобы что-то больше, а просто точка. Пустые коридоры не становятся полнее от людей и плакатов

— к маме совершенно нерегулярными шести-семи-восьми-девятипалыми васильками, корнем изнанки счастливого

— мама васильково-белосиреневая — выпишут как положено? как себя чувствует?

— мама сбежала домой на такси без разрешения, не очень условия. В остальном нормально, ране долго заживать

— утра! качу морских ежей под сверчка

— подстрочными ежами набирая закат, заполняя бегством времени

— утром морем сплю, убегу после

— дома с письмом и взрослой Янссон, ждать тут? в болото? быстрые круглые теплые прочные облака

— настроение забытой воды, горящими ступнями растаскиваю судороги ожидание прикосновение

— аэрофагия — когда ты питаешься воздухом, забывая поесть что-то еще

— память — съеденное забвение?

— тогда встреча — съеденное ожидание?

— тихий взгляд дождя издали

— встреча ничего не знает об ожидании, быть может, вечер соберется деревьями водой

— ты до когда не спишь?

— можно спать и ждать, хорошо к тебе проснуться

— вдоль воды грея память

— ночью ты горячая рыба

— а днем холодная птица

— и тебе нужно столько времени, чтобы проснуться, потому что превращаешься — из серебряной рыбы в светло-коричневую птицу

— скорость — дерево, одна скорость в одном, другая в другом, какие-то скорости отсыхают, как листья или сосновые ветки, какие-то вырастают. Привезу еще кита с впадиной

— сам кит впадиной в море; перевал обратной дороги, из чего растет возвращение?

— возвращение стремится к оставленному больше всего в точках встреченного, в которых оставшееся сильно меняется (и меняется точка зрения), но и узнается. Всегда возвращаешься вперед. Можно найтись, появиться, но не вернуться

— возвращение стремится к тому, чего не было (память не равна произошедшему), и попадает к тому, чего не было не только в памяти, но и в произошедшем (потому что изменилось). И возвращается не тот, кто был. Но перемены частичные, иначе возвращение не отличить от новой встречи

— новому нужно быть самостоятельным, чтобы не быть слишком легко вписанным в возвращение. Между уходом и возвращением — обмен натяжениями (возвращением ухода и уходом возвращения)

— но если совсем отрывается от произошедшего, уничтожает возвращение. Не оно, а встреча с новым. Возвращение ухода — память переживания отсутствия? уход возвращения — когда неожиданность встречи друг с другом, уменьшаясь, становится меньше неожиданности вместе-происходящего?

— еще несоизмеримость ухода относительно одного и возвращения относительно другого

— а в несоизмеримости встреча — не через новое, но через разное, через разное как новое

— не новое, если не подвинулось, не стало другим. Уступая себе место вместо

— насколько дневные прикосновения отличаются от ночных? кажется, не очень, потому что не продолжают взгляд, взгляд сам касается

— ночью взгляд более внутрь, может быть, он касается скорее прикосновений, чем другого

— ночной взгляд, возможно, касается не самих прикосновений, но их произрастаний

— греюсь картами городов, тебе ветра к локтям

— доской и ложками от балкона балкону исследую пути к велосипедным ступням

— уплотняя дни (горящими ушами) выходя в окно запахом рыбными улицами медом — за спиной

— маму выписали?

— пока нет. Внутри себя стальной проседью слуха опрокидывает взгляд птицы

— боль очень отделяет — как ни чувствовать другого, болит в нем, а не во мне. Выйти из собственной боли — только постаравшись забыть о ней, тут да, поперек памяти

— седьмой умещает себя в квадрат не солнца, соседство боли, которой не помочь — возможность концентрации, но невозможность помощи вертится вокруг себя

— со многим невозможным только жить — бежать — рядом

— кто-то в 1920-е годы подвесил кусок гудрона, который жидкость, только очень вязкая, и с него с тех пор упало девять капель

— очень неопределенная жидкость или очень тяжелая. Горная тоже долго, и тоже из тяжести, но пробивает и ускоряется, гудрон — тяжесть, которую не расщепить

— горная вода не тяжелая, а сквозь тяжесть. Гудрон — ситуация, не способная высвободиться из себя

— сдаю, обещают результат 19-20-го. В институт до 6, после в низкое спокойное серое

— книгами навстречу пересчитываю пауков голосу после 20.20

— шагающие до аптеки и обратно косички слов, меняя компьютер на непиленую липу стола, подкладывать себя под пятки в беге, маленькие запасы глаз, коконом грозы́ надувает окна, гул прогулок в ночных стирках улетевших стрижей

— огорожено крепкими стволами дождя. Лодки и горы вокруг чашки, да еще и мудрец застрял на дне

— рис письма вырастает во влаге, обзаводится сушью пороха и роится в неспешных сцеплених горения

— тихие тени самые опасные, вода теряет голос

— исходя из отсутствия; в лунных складках нагретых ступней

— вдохом возможности коснувшейся темноты

— здесь перечность луны поперечным сечением времен встречи, теменем ночной (го)речи

— здесь луна единственным на небе, одолевающим пыль и лишний ночной свет, напоминающим о ночи. Убывает, когда снова будет убывать, будем приставлять к ней кусочки ежевики и яблок

— если луна дыра, то небеса сияют (в Средние века считали звезды проколами). Небу больше ночь подходит

— но дыра не в день — скорее, дыра ночи, в которую можно наливать сон, чтобы он настоялся, не пролился. Поймались полтора скользящих тебе

— не слишком ли сну ярко в дыре луны? Ночь — дыра вокруг ее света? Твой сон хорошо настаивать в осином гнезде, в ракушке, в лотосе, в трещине скалы

— сны разные, без тебя совсем другие. Лунные любят вращаться в барабанах, часто более быстрые и менее шумные, более самостоятельные, путая стороны света

— мои с тобой спокойнее — реже опоздания и пропажи. Твои без меня — хорошо, что быстрые, но успеваешь ли выспаться?

— твой сон со мной — ожидающий конца работы, сторожащий мой ночной

— мой с тобой временный, пока работаешь. Постоянный — прерывный, оглядывающийся на твой, но зачерпнув из него, спокойный

— совсем не знаю его, обернуться не увидеть близко за спиной

— когда-нибудь проснешься и обернешься? или со мной так спокойно и крепко, что не получится? тогда остается присутствующее близкое неизвестное

— или твой так сторожит, что не проснуться в

— сторожить и сном, и просыпанием. Может быть, так хорошо и спишь, потому что касаешься этого сном? Если иногда черпаю из твоего сна на расстоянии, может, и ты попробуешь? или уже пробуешь, меняясь со мной отсутствующим местами?

— сон беспокойный, в колодцах голосов засыпая, но здесь быстро втягивается пружиной зовущего дня (ждущего просыпания?) почувствует ли твой сон, если мой проснется навстречу? уснет еще крепче в моем нашедшем?

— не съедят беспокойства прошедшего и будущего сон с двух концов? Мой чувствует просыпание твоего раньше, чем твой, потому и остается пока ненайденным. Как его сделать крепче — не за счет крепости твоего — не за счет моей обращенности? спокойствием, может быть?

— ты ква?

— я зь. Сегодня или пока не?

— вплестись в утро какой-нибудь неспешностью

— бегущей головой настояв на сне листья, прикаспийское уравнение гор и долин

— сердцу ©вернуться в грудь

— наряды тертых площадей без швов стужи фонарики снега

— во тьме объединения пяти с разъединением в три

— 7.15 на двери с уличной стороны сороконожка, твоя?

— дистанция несовпадения. Тонкости граней между не/совпадениями и не/попаданиями — и те, и те в падении. Поэтому и интервал как предел сближения и «точка» пересечения

— как возможное сближение, на котором попадать?

— запасенным отстоянием в воронке встреч

— унесем такой запас? сделаем из?

— неопределенность модальности ведет к тому, что субъект сомневается не только в чужих высказываниях, но и в своих? Этим не совпадая с собой и получая свободу относительно себя?

— осам у тебя есть гнездо, можно носить с собой, будут охранять от хватающих за ноги собак и людей

— глажу голову усталости возвращающейся водой фонтанов

— льет даже без запятых. Прочитать бы утром, не изви(ва/ня)ясь

— дождь дождался утра, читая (кап)ли

— глаза — как песка насыпали и поворачиваются с болью? Хотя бы раз в час перерывы с закрытыми. Можно ими Крит. Или Португалию — кажется, очень глазная страна, смотреть в море с корабля или берега, или с горы на гору. Когда целуемся, глаза тоже отдыхают. В словаре обнаружился обыкновенный абудефдуф — достаточно странное существо, чтобы быть обыкновенным? что-то рыбное

— глаза, голова и шея без сна от усталости и нервов, стараюсь отдыхать, но здесь сложно. Глаза слезятся от компьютера и книг, от всякого затяжного сидения. Когда целуемся, глаза оборачиваются веками вспять рассыпаются звездами. Две ложки золы заквашивают молоко дня в ночь, в теплом месте поднимаются хлопья остывающего кипения, соло ворон, сверчки что-то вворачивают в ночь, как коростель, только что-то более тонкое. Или сплетают из травы

— сверчки сверлят, есть большой бак с темнотой, они просверливают в нем дырки, темнота вытекает и начинается ночь, а они продолжают подливать. А коростель — это машина для производства тумана, как дымовая машина в театре, волокна тумана летают по отдельности, а он их собирает в одеяла. Бабочки утаскивают зубы из расчески. А что делают лягушки, я не знаю. Дыры какие-то. Большие. Тебе темнота водяной пещеры для закрытых глаз

— губы в большой степени взаимности, рука — рост присутствия, взаимность, невзаимности не забывающая

— рука и от неуверенности, от собственного испуга. Касаться, понимая, что слепнешь от. Ночь сверчков и сверканий

— стрижи улетели, сначала прятались несколько холодных дней, потом сели на хвост проходящему циклону. Абудефдуф носит в витрине ласточкин хвост. У мамы хороший анализ, завтра выписывают

— вода застревает между 7 и 12, заливая воду в дырочки полнолуния собственного сна не успевая.

Мама смеется

— да ты тоже смеешься, когда тебе плохо

— почта присылает письма трехлетней давности и прячет новые. Засыпаю на У, удобно — вроде руки и плеча. Думаю не завязываться дорогами, как сегодня завтра?

— дороги острые сливы, улеглись ли волосы?

— дороги туманом внутрь, волосы обнаруживают, письмо приходит между

— озерной цепью давно осеннего утра цаплей. Завод пытается затянуть и оставить, сопротивляюсь и загораю

— машина затягивает, человек ускользает, осень пока гладит вельветом. Зовут выступать в школу филологов, отказываюсь, с тобой интереснее

— жилкой складкой первым желтым последним синим очень осень

— предлетящая моль дома жарко скручивает позвоночник ожиданием

— днем дом домом, птицы летают по полу, не разберешь какие, острокрылые. Утром в пять праздник испугал горящей лампочкой, сказал дуть в шары и был таков. Вечер спрятал ирисы, пыль

— пространство куда-то спряталось дома, а сейчас нашлось в чемодане

— бежишь так, что пространство залезает к тебе в чемодан, опасаясь отстать

— теряясь каплями деревьев (только-только на пересечениях Драгомощенко) в беге буду

— тут три бегущих солнца. Жду каштанами оттеняя рукава ночи, островами света и снега, спокойным любопытством волос. Тебе лбы китов — держать и греть

— прилетела чешуйка тополя с длинными ногами и прозрачными крыльями

— орехи стекают под ноги осторожно вожделеющими осьминогами, зонтик — мера точности карты метро Нью-Йорка. После обеда библиотека наполняется запахом кофе, принесенном во рту читающих. Выжатый из восклицаний напиток. Мостовые текут оставленными взглядами, а посещающий виноградники кит пьянеет от морской суматохи

— кажется, что спишь на ките, он поворачивает, несет тебя в разные стороны, но порой ворочается и скидывает. Утро из медленно качающихся нежгучих медуз. Тихий вишневый апельсин к запястьям кровати. Чистые камни Порту мелют кофейные зерна. Отрицательная улитка несет кирпичный ковер Грузии. Не будящее — встречающее. Вместе с твоим сном засыпаю на работе. Показалось, что утаскиваю часть твоего, пришлось проснуться

— дождь в дупле дома, время полива уличных комнатных цветов, плавающих вдвойне

— окно, закрывающееся с треском разбегающихся от рассеянных облаков недовысиженных скорлупок. Бабочки вяжут носки комариными носами, а медузы вычесывают шерсть морских коньков и морских зайцев. Не пытаются ли смоковницы ранним вызреванием компенсировать недописанное?

— пьешь кофе с Парижем, дважды, добавленным к кофе и сидящим перед тобой

— велосипед отказался привязываться, а механики придут только в понедельник, сказали разместить его в надежном месте, вот и таскаю за собой, хотя место далеко не самое надежное

— не любишь, когда тебя привязывают, вот и велосипед. Искапываю дельфина возить тебя, пока велосипед не

— у! прыгаю на дельфина, вереском подводных очередей к сонму книг. Велосипед завистливым едко клетчатым муравьедом международных звонков в промежутке входа перекрестком эха. Париж — лес, библиотечные зайцы не замечают посетителей за шепотом хвои, дождь задерживается в прогретых чешуйках воздуха и проскальзывает в холодных, в сумеречных углах капканы для глаз

— на телескопе написано по-французски «астрономические очки».

— или круглое окошко — хорошо приобретать окна в пространство

— мышь приходит пить прохладу углов, дождь приходит собираться каплями и стекать, притворяясь длиной. Закрытием зданий в плаванье вечера будешь приближением

— закрывающаяся дверь учит встречать спиной (ждать?)

— как мама? не надо ли к ней?

— мама работает и покупает стиральную машину, думаю, что пока не нужно

— поможешь искать темноту?

— телескопной погодой, тунцом, мокрой рубашкой, чистым полом, болью запястья и локтя разных рук ожидание эвкалиптом лавра на полу возможного взглядом из ладони в ладонь растя взгляд стрижа на город в разветвлении точек

— яркость неба усиливается листьями. За реку искать ежевику телескопом?

— по греющей(ся) земле к улыбающемуся воздуху?

— сегодня с растениями и фото, завтра утроднем?

— завтра в 11.45 занятия, в 13 совещание, потом в галерею на дискуссию. Завтра утро короткое, не начать ли ночью?

— в маршрутке всю дорогу с Деррида «Pardonner: l'impardonnable, l'inprescriptible» издательства L'Herne — полностью черная обложка, с желтыми буквами названия — как книга Сада. Недалеко сидел мужчина и очень долго на меня смотрел, потом достал маленькую икону и стал креститься, периодически оглядывался. Хорошо, что у меня не Сад в руках

— для кого-то Деррида — нечистая сила опаснее Сада, Сад только меняет знак, предлагая свою религию удовольствия, а Деррида вообще авторитеты подрывает. Пришел человек с библейскими советами для укрепления семьи — удалось отмахнуться книгой Полины Андрукович

— Сад кажется ребенком, разбирающим часы и видящим в них только кучу колесиков, не думая об их связи и тем более о времени

— мама относительно ест

— держу твою боль, без нее очень больно, сейчас нужна, будем дальше

— в шее много косточек сна, они просыпаются в ночь дыханием лавра

— сон в шее держит голову так же, как ночь поддерживает день. Шейный сон угловат сахаром, солью, углем, углами домов — спи

— шейный сон, видимо, углями сделанного — могут разгореться снова или затеплиться сном

— мой «Рассказ» у Насти! попросить спешно отдать? у меня туман, а у тебя?

— в моем пометки, сотру. Убегая в убегающий

— что ужу с городскими орехами? грызть двойную мудрость города и леса? Или один орех твой, второй мой, каждый в своей скорлупе, но сцепленные?

— орехи — предложение скольжения

— трещинами пальцев провожая

— ищу тебя светом сквозь ветки, незаметностью щепки

— метелью в воздушную гору, Магритт облаком

— греческими бородами хеттов из египетского альбома разметая путь

— внутри веников фиников глажу ногу заметно только ноге

— диван укрылся в собственных песках

— через час вырастет диванный ковыль звать спать.

— неправильно называть сотрясением трясение от внешнего источника. Сотрясение — это совместное действие

— облака все мягче. Как плавалось в снах? Были вода и рыбы, можно гора и птицы, а цветы на обеих

— идти ветром завтра?

— ветреницам и птицам пока не дождь. Завтра любое когда где. Не беги, не уставай до горы

— первую «змею» написал Гераклит: «эту речь сущую вечно люди не понимают» — а Аристотель ругался, что непонятно, к чему относится «вечно». У Гераклита и недиалектическое противоречие: морская вода гибельна для людей, но спасительна для рыб. Тут диалектического синтеза нет, людей в рыб не переделать

— змеиное мерцание — бланшеобразное (двойственность: тянет в несколько разноправных сторон и одновременно заставляет выбирать), мышиное — Введенского

— Овидий многосторонен — советы и мужчинам, и женщинам, а потом «Лекарство от любви» — как от нее избавиться, когда сил нет. Сплю на острие песка

— деревом глины вдоль сна

— почему на обратной стороне мыльного пузыря изображение черно-белое?

— ты изнутри пузыря смотришь? Может быть, это вроде обратной призмы — та разлагает цвета, а пузырь их вместе сводит?

— доехалось не сломалось? Совсем сплю, сожглась тыквенная каша

— цветом словами сегодня очень, следы все больше падающие цапли

— в проливе ночи следы ждут ног

— песчаным разбегом сна

— складывая снег вдоль поперечного уха в клеточках просвеченного чая волнами волн в касании

— Башляр говорит, что поэтический образ не имеет причины (иначе не нов), но имеет воздействие. Очень нажимает на родительский дом. Так ориентироваться в доме — я в твоем. Может быть, там и родившись при некоторой твоей помощи

— рождаешься не только дома — через открытие пространства другого человека?

— какой бы хотелось дом? мне — у моря в скалах, так, что добраться трудно, людей нет, но где-то наверху дорога, можно быстро подняться к ней через скалы и ехать в город. Ничего тяжелого не пронести — но и не надо, спать можно на полу, а шкаф по доскам. Подвижные перегородки или куча занавесок, чтобы разделять пространство по-разному. Будешь достраивать этот? строить свой?

— хорошо жить в скалах деревьев

— дом, о котором я, — невысоко, у моря так, чтобы шипенье волны слышно. А ты наверху в скалах? друг к другу спускаться и подниматься

— тебе веревка из дождя — отгородиться от кошки, которая воды не любит

— дождевой веревке вылежаться в дождевом рассоле — потерять оболочку, став сухим семенем

— сухую соленую кошка не испугается. Тогда от нее — колючки заволжского терна с синими ягодами. Башляр пишет о женственности извилистой линии и о том, что мир — прилагательное

— подарили два шампуня — на одном написано, что для непослушных волос, на другом — что леденящий. Попробуешь? хотя бы первый? квартира тихо спит на лампочках — еще семь

— таянием глаз на струнах ветра, к теплу хвоста

— хвост холодный, на границе меня и не меня

— кажется, что Магритт антиребусный — не сложение целого из частей, а мерцание этого целого по направлению к другим целым

— сварить чечевицу, чтобы освободить хоть чуть времени. Чужое ненужное стряхивать смешивать — отруби пшеницы не скорлупа ореха. Отстранить Челябинск Магриттом — каменным и жестким, улыбающимся за спиной

— еще больше времени освобождается при варке фасоли — медленном и независимом от тебя процессе. Чужое просто так не стряхнуть — не скорлупа, скорее гиря — свинцовая или золотая. Скорее устранить, превратив золото в глину

— результат принадлежит воспринимающему, но пытается разрезультатиться в поисках процесса

— ты в моей усталости, можно мне в твою? Около спины и сирени

— усталость и будущими снами не соберешь, стелется

— в будущих снах будущая усталость, а прошлая в волосах и ступнях, попробовать собрать?

— усталость стелется проходимостью

— между пустым громом и дверью берега с почти симметричными билетами жду

— у двери берега просыпаю

— к тебе собирать просыпанное — или ты к сыру

— Краусс противопоставляет «реальность» и четкость Уэстона размытости и коллажности сюрреалистической фотографии, но многие фотографии сюрреалистов с неожиданными ракурсами, ею же приводимые, близки Уэстону, который никогда против сюрреализма не был. И то, и другое разомкнуто фотографом в ассоциативное восприятие и противопоставлено фотографии как описанию. Краусс много раз говорит, что фотография — знак-индекс, след предмета. Но даже в простых фото человек выбирает предмет, границы кадра, ракурс, освещение. А она анализирует фото со сложным процессом съемки и порой сложной печатью. Так что и предмет, и человек. Фотография кажется аналогичной письму — писать умеют все, написать что-то интересное могут единицы. Много ли Франческа Вудман выбрасывала? Есть пленки с очень похожими снимками, думаю, что это не серии, а попытки, из которых она потом выбирала 1—2 подходящих. Вот и еще отличие от «отпечатка предмета»

— выставка парусами перьями

— напиши, как вернешься куда-то, не столько тревоге, сколько радости

— гонят чертей в полночь

— часть чертей уже в тебе, что будет, если еще спрячутся

— дома горящим севером, в порядке. Окуная в ночь веки голоса; крепость шагов сторожит свою ночь неспящую

— нога ищет потерянную во сне собаку. Совсем вне времени. Корнями и корневищами перетертого взгляда с изнанки

— большими кругами от капель будущего дождя на балконе

— ветер меняется и гладит (пухнет в деревьях, собирая вечернюю Индонезию), нога пока немного хромает (совершаю не очень длинные вылазки, хочется больше)

— стриж спит в полете, сон чуть-чуть перед ним, чтобы он снова и снова в него влетал

— стриж синхронизируется со сном — надо уже спать, чтобы спать — пробую вдоль твоего утра

— пожалуйста, спи — а то будешь обугленнее стрижа

— сон сместился, выливается через дырки в кресле

— буду посылать больше, зальет комнату, ты в нем поплывешь

— перегорая вечер в ночь

— головокружение света слабостью песком разлетаясь тенью невидимого мотылька рубашкой Брайля с(к)рывая мелкой поступью тебя

— у Батая больше «преступания социального». Трата — она при других и для других. Бланшо выходит на грань один, ему неважно, видит ли кто-то этот опыт. Трансгрессия у Батая — переступание в известное. Трансгрессия ли она тогда? У Бланшо она даже не в никуда (ничто — тоже определенность), а в неопределенное. Есть ли трансгрессия у Бланшо? Поскольку нет уверенности ни в том, что это — граница, ни в ее переходе. Или трансгрессия всегда? потому что шаг — нарушение равновесия. Или скорее углубление, чем переступание? Идея человека-призмы соответствует многостороннему взгляду. Призма не деформирует реальность (не кривое зеркало), а умножает ее (или расщепляет в спектр)

— теплыми каплями меж пальцев к булыжному безусталью петляющих голосов радуюсь встрече

— коренными соленьями моря забивая зубы усталости

— жесткостью железа моей работы к текучести твоей. Южной Двиной п(л)ыли

— запах в углах сухости песочности второго апельсина — тебя

— растворяясь рыбой в твоем воздухе, собираясь ежевикой на твоих губах

— Джакомелли вернул к фотографиям, текст, множащий пространства, звенящий и вязкий

— сегодня я тебе только запах или чуть больше? В моей комнате ты в книгах, гирлянде, рыбах, в голове больше всего, в углах почти не

— когда человек ставит ногу на землю, там прячется темнота, которая его поддерживает и немного подталкивает

— держась за убежавший волос

— грею руки, чтобы текли дальше

— расширение пространства из нитей разговора через нагретое недоумение воздуха, разделенную плотность бумаги, спины в море смотрящих разницей нагретых рук

— сбегающими ногами вина, морской гущей. Речь собирая у смущения много голов и все без языков в петляющих осколках искомой комом речи если дом

— в художественной лаборатории Лейпцига воображаемая страна, чей официальный язык — перевод

— у тебя висит еще вешалка, квартира потягивается, Тамара Тиграновна, кажется, лишила чайник свиста

— ухающей ночью из пол-охов снотравья за губы за-водя лес

— над домом, попытавшимся стать небом. Сердце торопится — видимо, полагает, что до тебя какое-то определенное количество ударов, которые можно быстрее. Сороконожкой на балконе починенными часами

— мешок обрадовался, что разделались с защитными, вылез навстречу. Переменой воды и воздуха, радостью ожидаемого и неожиданного присутствия, убежавшим названием города, через неделю оказалось, что живу в другом. Теснота необернувшегося взгляда плавится в кулаке отшелушивающей маски для воздуха солнца

— хорошо менять город, не двигаясь с места, менять время поглаженной головой. Достаю из серого встречающий блеск, меняю точки на запятые

— пределы еще не считаю, пока больше в тенетах леса, песнями Сати спускаясь по крышам, ударяясь головой о начищенные бронзой отливающие огромные фонари. Возвращаясь

— лес теней минут страниц, приклеиваю лучи к морским звездам. Маринетти мечтал о тактильной комнате с металлами, камнями, щетками, бархатом и так далее. Кажется, это частично реализовано пробуждением тебя разными предметами, продолжим?

— нога потихоньку вытягивается, чуть касаясь больше не хромая

— ее прикосновение, несколько неуверенное

— собираю молчание приближение

— Европой внутри завтра сколько приближения собрать чтобы

— приближение приближается сколько найти решать. Чистыми окнами жду роста встречи

— ночь прозрачнее, приближение чувствуется сильнее. Запах орехов

— дома? Сирень цветет, встреча еще не? Внутренней тенью

— дома (устал)остью чередой

— если усталость от веса книг и Европы — не будем прогонять, пусть в углу тихо

— усталость живет в пару сирени музеев

— можно успеть отнести усталость на гору к ландышам, или устроить дома музейон

— внутри жары без часов жду в воду и лес тебя и сообщений

— «Когда пожелаешь»: кажется, что там встреча с прошлой любовью, не ставшей прошлым. Различие себя и другой — прежних и новых. Любовь остается, но меняются люди, нет того человека, который любил, и той, которую любил, тоже нет. Путь навстречу новой любви Клавдии на фоне старой Юдит. Юдит — прошлое, спокойная память, Клавдия — жесткое настоящее. (Возможно, ирония: агрессивной оказывается не Юдит, а Клавдия, и руки на горле — пародия отрубленной шеи Олоферна?) «Я вас не знаю» — может быть, частью освобождение от прошлого (наконец), частью открытость заново, новому человеку. Желанный миг — бесконечное мгновение, только смотреть на тебя — не хочется, чтобы ты уходила — но это мгновение и не зависит от ухода. С Клавдией желанный миг был достигнут, встреча состоялась. И дальше — жизнь в свете этого непрекращающегося мига. Очень светлое место. Моя улыбка тебе без тебя — оттуда же. Ни забыть, ни припомнить — потому что все время есть. И закончится в этом же «теперь», в том же миге

— есть камень с горизонтальными слоями. Но в агатах слои — пульсация от центра, кольца роста. А камни вроде мандельштейна — не слои, а пространство. Есть камни вокруг пустоты — жеода, пустота с кристаллами. Камни, заменившие живое, — аммонит, не материал раковины, а камень, отложившийся по форме

— повторение влюбленного соломенного (у)дара, обещающего стебли следов на коже мягкого сидения

— глотать взгляды соприкосновением диких слив

— черновиком встреч(ен)ной линии

— переставляю замки, стираю красные в поворотах ожидания

— ночи все короче, сворачиваются в ночные занавески и убегают вместе, кинематографически исчисленный летний лен для яблок на неизвестно как удавшейся керамике

— стена расцветает городом к идущему человеку. Ночь все более превращается в весну. Каплей тебе на правый локоть

— ночи проливаются не оставляющим тени теменем

— Белград не — мало времени между рейсами и много дождя. Сейчас ниже огней гор и выше огней моря, в разговорах об авангарде

— шумному городу от тихонько ворочающегося в ветках шума, потухающими верхушками времени целуя

— из пяти утра! Испаришься без сна, целовать некому будет. Взглядом греческой чаши для вина

— в обгоняющей руки весне собираю запахом лавра

— приходить за поцелуем — приходить вслед за, после, быть вызванным им

— расту тобой исчезая с мизинца правой

— ждет ли с картошкой делать ключ?

— памятью пальцев сыпаться высыпаться рядом

— теперь у меня три кита — рыба-кит, твой маленький и китайский. Ни слонов, ни черепахи. Видимо, мой мир держится еще на змеях. А твой пока неизвестно, на чем. Жду множеством входов и выходов

— мой — на коже и перьях

— а за кожей и перьями небо? на китах держится вниз, а у тебя вверх?

— но я, кажется, около этого дома только когда шли около трамвая в Португалию — а обычно мимо лестницы, моста и магазина с португальским каменным вином?

— в выстиранном воздухе молодой крапивы. Та, которой в оба уха влетает — самая грустная?

— воздуха до живота держи(сь). С даром жуками динозаврами все ближе к времени ты

— телефон двинулся навстречу — впереди меня на три часа, с краю дня тебя

— длиной ночи тень за тобой возвращаясь межоконным шелестом колен