Пять континентов
Агате Вильчик
Континент А
Все, что я здесь увидел, мне хочется рассказать.
Священник и полицейский под странным деревом,
Балерина и трансвестит, спорящие о чем-то в фонарном свете,
Трехногая собака, бегущая быстрее меня.
Этот мир необычен, я снял комнату у старой горожанки,
По вечерам она молчит, обмахивается веером.
Я совсем не выхожу из своей комнаты.
Лежа лицом к левой стене, я создаю миры,
Стоя лицом к потолку, я уничтожаю миры,
Стоя лицом к правой стене, я сохраняю существующее.
Я хочу, чтобы ты услышал меня, говорящим с тобой отсюда,
Из места, где все начинается и заканчивается,
Где я несу себя на руках и останавливаюсь у порога.
Где за помощью я обращаюсь не к человеку, а сразу к богу.
Континент Б
Мне все чаще хочется обознаться.
Принять спинку стула за человеческое лицо.
Увидеть спину и позвоночник вместо спинки дивана.
Услышать живую речь вместо буквенной вязи.
Человек, несомненно, не так совершенен,
Как произведение искусства,
Но так же глубок, жив. Речь человека
Засорена паразитами, нестройна, временами лжива,
А временами обращена прямо к тебе:
Ты огромное и небесное,
Заряженное звуком и сердцем,
Каждый день ты рождаешься,
Будто новые саксофон, контрабас, гитара, виолончель.
Так тесно в собственных словах и теле,
Что ты бы предпочел их несуществование.
Но кто-то вручил тебе эти длинные темные волосы,
Прикрутил голову к плечам,
Поставил тело на ноги и сказал: иди.
И ты идешь, совершенно не зная, что делать с тем,
Что ты — человек, и вспоминаешь себя настоящего,
Играя на бас-гитаре импровизации, мгновенно исчезающие,
Как и положено любому звуку.
В то время как новые миры рождаются от несовершенства прежних.
Континент С
Старики играют в рулетку и в пьесе,
Старики танцуют на судне и в балете,
Дети пишут диктанты и стихи,
Дети играют в футбол и на фортепиано,
Зрелые дети пишут романы.
Дети и старики рисуют деньги и картины.
Людей так много,
Очень мало детей и стариков,
Нуждающихся в защите женщинами и мужчинами,
Сильными, статными, неважно, красивыми ли,
Способными перевести через мост,
Через дорогу,
Через себя,
Способными простить то,
Что дети любят слова и звуки,
Ненавидят слова и звуки,
Равнодушны к словам и звукам —
Так или иначе, их чувства и состояния
Непременно связаны со звуками и словами.
Континент Ъ
Когда мои слова пересекаются с твоей музыкой,
Чертик выпрыгивает из табакерки.
Трамваи трогаются с места с лязгом,
Двигаются деревья,
Под ними начинаются разговоры молодых.
Летают мячи, звенят монеты, храпят сторожа,
Полосатые женщины ходят пешком за молоком,
Кто-то называет ребенка Игорем.
Коты взлетают на облака, собаки ходят на двух ногах.
Мы вливаем бензин в мотор этого города,
Который не подозревает о нашем существовании
И о том, что мы его создаем.
Все, что происходит в этом месте,
Случается на самом деле,
Каждый несет ответственность за другого,
Каждая смерть является невосполнимой потерей,
Поэтому здесь не работают учреждения:
Бухгалтер, милиционер и врач уже умерли,
Каждый житель одинок и бесценен в своей незаменимости,
Каждый знает ценность другого,
Поэтому здесь никогда не наступают на ноги друг другу,
А по утрам дарят друг другу мороженое или конфеты.
Континент Я
Я видел тысячи очертаний, рассеянных повсеместно,
Будто газетные обрывки,
Летающие на ветру.
Я не трогал ни один из них,
Только наблюдал за их то плавными, то резкими
Движениями в воздухе.
Я думал, что мы смотрим на одно и то же с разных сторон
Или на разное из одной точки.
Я знал, что ты видишь другое.
Когда на одном континенте дождь,
На другом — засуха, и наоборот.
И только когда с неба падают огромные метеориты,
Из любой точки разных миров видно одинаковое сияние.
В его свете обрывки газет порхают, будто сказочные бабочки,
Асфальтовые дороги покрываются золотом,
А перья воробьев переливаются всеми цветами радуги.
Я знаю, что мы оба верим в эти метеориты,
Несмотря на скептицизм наших сограждан,
И мы рассказываем о том, что они существуют,
Настолько убедительно, что нам верят —
Во всяком случае, в течение того времени,
Пока нас слушают.
Именно в этот момент метеорит рождается на свет
И рассекает атмосферу.
Летчик небесный, летчик подземный, летчик земной
Ф. С.
Высокий летчик теменем подпирает круглое,
нависающее, свинцово-серое.
К Федору ежедневно приходит отец,
рисует на щеках морозный румянец
Усатый доктор в фирменном халате разводит руками:
тут редкий случай детского аутизма,
в будущем вероятен манифест шизофрении
Ничего не возможно исправить
У Федора отнимается речь, когда ему говорят,
что папа был летчиком и разбился на сверкающем самолете
Ему является худой и серый, харкающий кровью,
грудь его сотрясается, покрытая татуировками,
куполами, синим оскалившимся тигром
Кровь, — говорит отец, — призывает тебя, Федор,
никогда ничего не бояться,
извивающихся тополей, их странных теней,
старой шубы в шкафу, соседского забияки,
учителя физкультуры,
особенно когда он запирается с тобой в раздевалке
и заполняет твой рот, Федор, собою, постанывая,
приговаривая: отрабатывай, сын убийцы,
отрабатывай его преступления
Когда ты вырастешь, Федор, когда у тебя будет
большой летательный аппарат,
когда ты достанешь теменем небо —
тогда ты заговоришь, и мир перевернется от удивления,
от твоей громогласности
Тогда и заткнешь глотки тем, кто учил тебя нравственности,
кто пичкал таблетками,
заставлял зубрить замысловатые теоремы.
Острый профиль, свинцовое небо, темя под солнцем,
церковные купола, нетронутые джунгли, их тихие тигры,
праведные законы природы
Прошлое, определяющее настоящее,
ходьба по кругу из поколения в поколение
Ибо зло творится во имя добра,
ибо зло — красота, а она, как известно,
всегда побеждает
Вот что отец Федору говорит,
летчик небесный, летчик подземный, летчик земной
* * *
Вода по асфальту
После дождя
Бежит, будто от холода тихий ребенок
Сжимать кулачки
Разжимать и смотреть на ладони
Там бабочка может родиться от взгляда такого
Или все, что захочешь: машинка, песочница,
Водяной пистолет
Только там, где тепло
Все происходит мгновенно и точно
Глаза раскрываются так широко,
Что в них помещается осень
Когда я ее различать научился,
Больше не смог отвернуться
Водяные следы на асфальте я трогал и чувствовал холод
Солнцем нагретые камни я трогал и тепло ощущал
Как ребенок, счастливый
Никуда не бегущий, просто стоящий
Дрожащий
Трепещущий
Трогал и трогал
Холодно, — я восклицал
Тепло, — восхищался
Будто в последний раз видел и чувствовал осень
Будто отчетливо знал, что я временно вечный
Рожденный в ладонях
Существующий в исчезновении
Настоящий
* * *
Вся родня говорила ей: успокойся,
Не по чину, не по рангу, не по положенью,
А она выходила на улицы, пела песни,
Одевалась по-шутовски.
А потом на службу шла, как ни в чем не бывало.
Слухами полнился город, но как уволить
Человека, что не нарушил ни пункта КЗОТа:
Не пришьешь в трудовую танцы в клоунском виде.
А она танцевала и думала:
Прикасайся, касайся, кайся, меняй призванье,
Лица, движенья, крайности и границы.
Только когда от меня ничего не останется,
Я смогу родиться
* * *
Где поворот замыкается в тот же круг,
Утро тянется к следующему утру,
Корень к корню, рука к руке,
Слово в пространстве — к слову на языке.
Как возможно быть там не навсегда,
Как ходить по асфальту, когда
Внутри — бурлит руда, и снаружи — руда?
Так, — отвечает кто-то, — как будто ты
В жизни, отстоящей от высоты,
Порхаешь, будто боинг на трех крылах,
Смелость твоя — одновременно твой же страх,
Шаг назад — одновременно шаг вперед,
Тождество — прямая и поворот.
Слышишь, как внутри тишина орет?
Закрывает рот, открывает род.
Да, — говорю, — и язык продолжает род.
Не о самолете
Из первых рук пришел ответ:
Где жизни нет — там смерти нет.
Лети, лети над облаками!
Маши ли, не маши руками —
Пилот направит самолет,
А упадет — не упадет, —
Ни ты не знаешь, ни пилот.
Первый пассажир думает: «Господи! Если мы долетим,
Буду ходить по земле так, будто по золоту —
Бережно, осторожно, с любовью.
Дышать на каждый шаг.
Ни разу не забуду покормить кошку,
Ежедневно стану звонить маме.
(Смотрение смерти в глаза —
Чудная возможность поразмыслить над
Своими грехами)
Не буду грызть карандаши
Пауков перестану бояться
Начну жить заново
Буду хорошим мальчиком, а не паяцем
Стану подлинным зайцем».
И когда шасси прикасаются
К посадочной полосе,
Человек преодолевает преграды аэропорта
И настоящий ветер дует ему в лицо,
Он делает один шаг, второй, третий, сотый
Дальше идет — не зайцем,
А сияющим не помнящим подлецом.
Второй пассажир думает: «Господи! Если не долетим,
На то твоя воля.
Только можно ли это мгновенно,
Без боли.
Я не знаю, как ты решишь поступить с нами.
Станут ли часы полета последними часами».
Он смотрит в иллюминатор.
Там зимнее солнце жарит похлеще июльского.
Изнанка облаков стелется прекраснее ковра персидского.
Солнце к ним добавляет красного.
Небо у горизонта зеленое.
Глаза человека синие.
В зрачках отражается смертельная красота.
Когда он закрывает глаза,
Представляет жену,
Мысленно целует ее — от лба до пяток,
Вспоминает отца и мать.
«О чем, — думает он, — еще не бессмысленно
Вспоминать, если господь решит нас убрать».
Глаза открывать, глаза закрывать.
Перевернутые облака, любимые люди.
Когда самолет садится,
Он выдыхает и уходит.
Настоящий ветер дует ему в лицо.
Он делает второй шаг, третий, сотый.
Чувствует себя вором и подлецом.
Не имеет значения, кому молиться:
Богу ли, психоаналитику, дереву или птице.
В любом самолете молятся как минимум двое.
Первая молитва поддерживает одно крыло, другая — второе.
28 
