* * *
Мало того, что тихое —
Мало того. Ластится, тикая,
Время Его. Нитяное, расхожее
Наказание Божие.
Так наперстянка стекловидная, гость внутри,
Спрашивает: замри. Пиши, возрази перстами —
Легкое и качает — стекло протри,
Из того, что с нами,
Ничего. Присмотрены в колыбель.
Теснота ласкает.
Время и детство нежат тебя в себе.
Большее — отпускает.
* * *
Представим видимость жизни по Джону Кейджу:
«Даже если ты ничего не сделал — раздастся звук».
Бабочка-буря. Поющий салат-латук.
Едва заглянувши в комнату, тень без бейджа
Шуршит. А шорох с годами слышней, чем стук.
Любовь, поди, не реальность. Пойди, умойся
(Ты никогда не плачешь, на то и спишь).
Только в анклаве нашего беспокойства
Дитя бормочет. И ночи стекают с крыш.
Верность
Просто не назвала бы так.
Набранный голубой глоток
Сразу царапает горло: знак,
Чтобы зашить роток,
И роговеть в основанье дням,
И горевать об Одной беде.
Голосу не хватает ям,
Сердцу — темно везде.
* * *
В черно-белом —
осокорь и купена, обвитая телом,
Словно воздухом.
Что тебе, Эвтерпа, до чужого тлена?
Ловишь поверху
полноту своих обещаний, в подоле зерна,
Руки-голуби.
Что тебя рядить по чужому горю?
От него ли ты
набиралась выспренности дочерней,
Стыла вызовом?
Что тебе мерило любви пещерной
В вихре тисовом?
Портрет: Надя
Женщины, чаще пальто менявшие кожу, —
Вдуматься: ведь ничто на них не похоже.
Даже и Антигоны. Когда неслась
Пó сердцу колесница античных слухов,
Эти не истреблялись. Влетая в ухо,
Смерть вылетала в другое.
Жизнь жилась.
Вышли юнцы, чужея, в осмертья злые,
Бывших знакомцев мучила ностальгия,
Панкреатит (в коронах дурные сны).
Эти не остывали к своим привычкам:
Вдовьему беломору, кивкам да спичкам,
С тем докричались,
ласточки, до весны.
Им не далось условное примиренье,
Тело ушло в четвертое измеренье —
И сердцеед отказом не осквернит
Их слуховую сноровку (под бровью острой
Этим ослепшая муза глядела в сестры).
Время безмолвствует. Горшее временит.
* * *
…тебе удел цветка
Е. Баратынский
За какими такими к тебе словами
Обращается маковица? Отцветает
Сердобольная местность… зима большая,
На чужом подоконнике снег не тает.
Запирает, сугробами тело крепит,
Забредешь на окраину — тоже больно.
Наклоняется небо и солнце светит
Упоительно, тупо, краеугольно.
Так и спустишься в зерна, покуда стынешь
(Вдоль по улице вышки сторожевые).
И какую печаль из кармана вынешь?
И какой черноте отойдешь впервые?
* * *
Проснувшись — как где-то в Сибири, как где-то в себе,
В исходной постели, квартире, в исподней беде,
За кадром, где голубь летит к амбразуре окна, —
Прокаркаешь, что целокупная жизнь не страшна.
Что кедры ее выпивают сырую тоску,
Что первое дело души приложиться к соску
Небесного тела — и вообразить перед сном
Что здесь никого не задела, в проеме дверном.
Жизни
— Лейся-лейся, зеленая вода во мне.
На тебе стоящая кровохлёбка
Распрямляется в свете-воздухе-тишине,
Тишине провещая логос и телу лепку.
Отрази — какие па-па выводил песок,
Как побывало тебе моросить снаружи
(Биться в чужое — запястье-носок-висок).
Лейся во всеоружье
Плавности, и какие б ни были времена —
Суд твой иное: белое станет ало
В разе любовь-благодарность достигнет дна.
Лейся, раз возжелала —
27 
