Не то чтобы деньги подошли к концу, что-то у меня ещё оставалось… Но, во-первых, ждать того момента, когда они на самом деле закончатся, было уже не так долго… Во-вторых люди работают не только ради денег… Некоторые просто боятся вот этой дневной пустоты, прямо-таки сходят от этого с ума…
Я бы не сказал, что я так уж сходил от этого с ума… А впрочем, не мне судить, да…
В общем, причин, по которым я обратился к дяде Феликсу, было, как минимум, две…
— Это я, Йенс. Феликс, ты говорил, что мог бы устроить меня к своему приятелю, что там нужен человек для обучения каких-то гаджетов немецкому языку…
— Подожди минутку, Вальтер как раз на другой линии… Я сейчас его спрошу.
Так я попал в эту фирму… Состоявшую из четырёх человек, если не считать меня….
А и нет никакого смысла меня считать, потому что проработал я там всего шесть месяцев…
И потом, после разговора, который у меня состоялся напоследок с Вальтером Зоммерфельдом…
Уже точно нет смысла меня считать… И даже не только потому, что герр Зоммерфельд меня рассчитал…
Собственно, этот последний разговор я и хотел сейчас воспроизвести, остальное — шесть месяцев «работы в бюро» — можно легко опустить… Ну, ходил я, как «настоящий человек» (словосочетание Феликса), каждый день в офис, путался там в проводах, разбирался в software, предназначенной для обучения магазинной кассы языку Лютера… На кой чёрт это было нужно, я понятия не имею, для слепых, что ли, хотя, по-моему, в наших магазинах за обычными кассами легко обслуживают что слепых, что глухих, вообще без проблем…
Ах да, ну конечно… Ты смотри, как быстро я всё забываю… У герра Зоммерфельда же был «визион» — ему хотелось упразднить кассирш… Потому что они мешали ему почувствовать, что жизнь — это праздник…
Вспомнил сейчас: во вводном слове, при приёме меня на работу, герр Зоммерфельд сказал примерно следующее:
— Мне всегда было жалко этих несчастных женщин… И мужчин тоже, но особенно женщин… Которые как роботы перебирают мои продукты, проводят каждым из них по стеклу считывающего устройства… Я точно знаю, что я бы сошёл с ума, если бы оказался на их месте, через неделю я бы точно сошёл с ума!..
В общем, он так всё это обставил, что задачей его фирмы является спасение кассирш…
Хотя, по моему глубокому убеждению, герр Зоммерфельд сумел сойти с ума и не занимая их место у кассы, просто глядя каждый день или неделю — сколько он там ездит за покупками, — на руки, которые быстро перебирали продукты… Которые в этот момент становились его, переходили в его собственный мир… И так глубже, глубже — скользили вслед за продуктами — мысли герра Зоммерфельда — пока не привели его к созданию собственной фирмы…
Особняк, который снял для этой цели друг Феликса, который в свою очередь — напомню — был другом Ахима… Но почему особняк? Не знаю, мне почему-то хочется назвать обычный двухэтажный айнцельхойсхен1 особняком…
Наверно, потому что там в холле был фонтан, в котором плавали золотые рыбки… И при этом фонтан был виден с небольшой балюстрады, на которую можно было выйти из моей рабочей каморки…
Когда я устроился на работу, в фонтане было восемь золотых рыбок…
А когда я оттуда уволился — всего лишь через шесть месяцев, — там оставалась только одна…
Когда это началось — вымирание рыбок, — я не знал и спросил герра Зоммерфельда, начало ли это или продолжение мора… От чего герра Зоммерфельда всего перекривило, и он ушёл к себе в кабинет, резко хлопнув дверью, а мои коллеги сказали мне, чтобы я больше никогда, никогда не задавал этот вопрос…
Я и не задавал… я только в страхе пересчитывал каждый день золотых рыбок…
И когда в бассейне осталась всего одна… Я понял, что мне пора.
Несколько минут я молча посидел перед компьютером с закрытыми глазами, а потом резко встал и направился к двери герра Зоммерфельда.
— Я хочу подать заявление об уходе, — сказал я.
— Да вы просто нарисовали мои мысли, сударь, — сказал герр Зоммерфельд, не поднимая глаза. Он в этот момент читал какую-то документацию.
— Ну вот видите… Так я пишу заявление… Можно здесь? А то у меня нет ручки…
— Погодите. Вы понимаете, что в этом случае — если вы сами напишете заявление — Арбайтзамт несколько месяцев не будет вам платить ни копейки?
— Ну, что делать, — пожал я плечами, — как-нибудь перебьюсь…
— Перебьётесь? Вы бы лучше перебесились!
— Чего? — я состроил удивлённую гримасу.
— Да-да-да! — Герр Зоммерфельд встал со стула и принялся ходить по своему кабинету, а я — от неожиданности, что ли, — наоборот, сел на стул, стоявший перед его столом. - Всё это время я молчал, я ждал, что вы возьмётесь за ум! — говорил герр Зоммерфельд. - Потому что он у вас есть — так я думал, так мне сказали… Но я жестоко ошибался… Вы понимаете, что я испытываю некие моральные обязательства перед Феликсом… И перед памятью о вашем отце!..
— Ну и что теперь мне делать? Стоять у вас в офисе в виде памятника своему отцу? Мне не нравится эта работа, последнее время к тому же я действительно… топчусь на месте… Короче говоря, мне надоело.
— О работе мы ещё поговорим… А пока я скажу вам вот что. Не вы уходите от меня, а я вас увольняю, молодой человек. Я вышвыриваю вас вон. На улицу! Вы меня понимаете?
— Понимаю, — кивнул я.
— Ну вот, — удовлетворённо сказал герр Зоммерфельд. И вдруг добавил совсем другим тоном:
— Так что вы будете с завтрашнего дня получать пособие.
— Спасибо, герр Зоммерфельд.
— Я делаю это только из уважения к Феликсу… Подожди! Я ещё не всё сказал…
Вот, и после этого пошёл монолог — всем монологам монолог…
Герр Зоммерфельд, что называется, решил прочитать мне напоследок нравоучение… Наставить на путь истинный… Я не думаю… да нет, я просто уверен, что он не задавался целью меня аннигилировать… Но что мне до его целей, знаем мы его цели, говорящие кассы, праздные кассирши… А куда ведут эти благие намерения? Очень даже может быть, что прямиком… Туда, где вообще никого уже не будет, никого и нигде…
— Знаете, почему вы не смогли делать эту интереснейшую работу? — сказал герр Зоммерфельд.
Я пожал плечами. Я ведь уже всё сказал, мне хотелось выйти, хлопнув дверью, но опять-таки из уважения к дяде Феликсу я не хотел скандалов, к тому же герр Зоммерфельд подарил мне тысяч десять-пятнадцать в виде пособия, которое мне теперь предстояло получать… За это я должен был выслушать его…
— Потому что у вас нет абстрактного мышления! — сказал герр Зоммерфельд почему-то торжествующе… Как будто он был не начальник, увольняющий подчинённого, а врач, поставивший трудный диагноз…
Да, и в этот момент… Или через несколько минут — в течение которых герр Зоммерфельд не раз вздевал вверх указательный палец — после того, как называл очередное, полностью отсутствующее у меня, свойство…
Там были: усидчивость, трезвый образ жизни — и такой же взгляд на вещи… Социальное самосознание, когнитивный унисон, коллективный унисон, и просто — здоровый сон… То есть спать надо по ночам, а не днём… Порядочность, логика, дедукция, индукция, ёмкость — мышления…
И так он постепенно дошёл до моей позы, процесс аннигилирования моей сущности перешёл с головного мозга на спинной, то есть с психики — на соматику…
— Как вы сидите? Уже по тому, как вы сидите, с вами всё ясно… Никто вас никогда бы не взял на работу, если бы вы на собеседовании так сидели, как вы сидели, когда вы сидели…
Вот, и в этот самый момент я почувствовал, что герр Зоммерфельд меня стирает — как какую-то устаревшую ненужную программу, медленно, чтобы растянуть удовольствие, по одному файлу, меня остаётся всё меньше и меньше…
А он всё говорит и говорит… В какой-то момент я просто исчезну — понял я, — растворюсь в воздухе…
Да нет же, это уже случилось, — понял я ещё через секунду, — ведь герр Зоммерфельд явно беседует… с самим собой! Меня уже нет в его кабинете, меня нет…
И тут — довольно-таки явственно ощутив своё отсутствие — я вспомнил, что был же точно такой эпизод…
Или с точностью до наоборот… Что в матлингвистике, впрочем, совсем неплохая точность…
В детстве я вовсю прогуливал школу… Объяснить, почему я это делал, я не мог, даже самому себе, не говоря уже о других — вопрошавших меня взрослых…
Ну не приводили меня ноги в школу, и всё тут… Они сами по себе куда-то шли — мои ноги, я гулял ими по городу, а руками играл в торговых центрах — там можно было бесплатно играть — на игровых приставках к телевизорам…
Когда однажды я подобным образом прогулял подряд целый месяц, Ахима вызвали в школу и так там пропесочили мозги, что Ахим — в это трудно поверить, если знать о степени «любви» этого шестидесятника к пенитенциарной системе вообще…И своеобразное, скажем так, отношение к церебральной — в частности…
Но директор школы так промыл ему мозги, что Ахим повёл меня к детскому психиатру!
Директор поставил такое условие, чтобы я оставался в гимназии…
Мы пришли с отцом в большой праксис, там принимали сразу шесть или семь детских психиатров, или психологов, я точно не помню, как их следовало величать — из дальнейшего ясно, что это и не так важно…
В регистратуре нам сказали, чтобы мы шли по коридору в такой-то кабинет, ну мы туда и пошли…
Ахим сказал, чтобы я подождал у двери, вошёл в кабинет и вышел минуты через две-три, показал мне жестом, что меня там ждут…
Я вошёл, дверь за мной закрылась…
По-моему, я даже успел сказать «здрась…» Прежде, чем заметил, что в кабинете никого нет.
Я думал было выскочить за дверь, спросить Ахима, что это значит?
Но что-то меня остановило, может быть присутствие тайны… Это звучит высокопарно… Na und?
Надо к тому же учесть, что я был ребёнком, мне было лет десять-двенадцать… Я решил, что доктор решил поиграть со мной в прятки…
Я обошёл письменный стол — там тоже никого не было, никто не сидел там на корточках, поджав голову, нет-нет… Я резко обернулся… И увидел, что на кожаном диване сидят всего-навсего… две нелепые куклы в цветастых дырндл (баварских платьицах)…
А под диван вообще невозможно было залезть, он был без ножек…
В книжном шкафу стояли толстые серые книги, на корешках у них были одни только цифры…
Правда, в комнате была ещё одна дверь… Она не поддавалась, я решил, что психиатр в неё и вышел — в подсобное помещение…
И я отошёл от двери… И сел на стул, стоявший перед столом — за которым, повторяю, никто не сидел…
И в комнату никто не входил…
И я тоже — не выходил из комнаты…
Я провёл полчаса, не меньше… Отец не заглянул ни разу… Ахим сидел за дверью и читал очередной роман Хандке, или слушал в плейере свой любимый краут-рок2, а может, и то и другое…
А я сидел в кабинете невидимого психиатра, наполняясь почему-то покоем… Мне кажется, что я повзрослел в тот момент, или даже постарел… Стал «старше ста столетних стариков…», как говорил «проклятый» поэт…
Выйдя через полчаса из кабинета, я ничего не сказал Ахиму…
Он снял наушники и тревожно сказал: «Ну как?»
— Всё в порядке, — сказал я, — пошли домой.
— Подожди, мне разве не надо поговорить с врачом? — спросил он.
— Нет, — сказал я, — доктор сказал, чтобы мы просто шли домой, вопрос улажен, в школу он сообщит, что мы у него побывали… Всё теперь будет окей, Ахим.
— И ты не будешь теперь прогуливать?
— Нет, — сказал я, — не буду.
Ахим весь расцвёл…
— Слушай, а знаешь… — сказал он и вдруг осёкся…
— Что? — спросил я.
— Да нет, ничего…
— Ну что?! Я так не люблю, когда не договаривают…
— Ничего-ничего… Я просто хотел сказать, что тебе подарит на день рожденья Керстин… Но передумал, пусть это будет сюрпризом…
— Нет, теперь ты должен сказать! — пристал я к отцу и он что-то такое мне сказал, что мне и подарили — телеприставку для игр, но… Сейчас мне кажется, что отец в тот момент чуть не признался мне… Если не во всём, то, по крайней мере… чуть-чуть не выдал, какое прозвище у меня было в младенчестве — с лёгкой руки дяди Феликса…
И вот почему я, значит, прогуливал школу…
Но отец ничего такого не сказал… Он выдал большую «тайну» — что Керстин — его тогдашняя спутница — подарит мне на день рожденья новую приставку…
И вот я теперь всё это вспомнил, хотя ситуация была прямо противоположная: в пустом кабинете сидел мой начальник, а меня там уже не было, потому что герр Зоммерфельд последовательно растворил меня — начав с моих мозгов и закончив развязанными шнурками — в воздухе, как в ванне с соляной кислотой, и теперь сидел один в своём кабинете и говорил сам с собой…
Мне кажется, что он и сейчас там сидит, и продолжает перечислять, чего у меня нет, и раскладывает эти недостающие мне — для того, чтобы быть настоящим человеком, — звенья по полочкам, вместе с папками документации… тогда как я лежу дома и смотрю в потолок, если не составляю буквы…
На следующий день я пришёл на работу только для того, чтобы забрать некоторые вещи и подписанные герром Зоммерфельдом бумаги, связанные с моим увольнением…
Пожав руки поочерёдно всем коллегам, я приблизился к кассе, соединённой с моим — или теперь уже не моим — компьютером, довольно ласково щёлкнул её по тач-скрину и пошёл к выходу… Помню, что когда я был уже в дверях, эта тварь громко сказала: «Auf Wiedersehen, Herr Kolditz!» — так что я даже вздрогнул…
Примерно через полгода после этого (я возвращаюсь к запискам после долгого перерыва, так что все эти месяцы, недели, дни — теперь уже точно условные) я встретил в трамвае своего бывшего сотрудника… Его звали Петер… Он увидел меня первым, встал с сиденья и радостно пошёл мне навстречу, раскрывая руки для объятий…
— Gruess dich!3 — сказал он, — очень рад тебя видеть!
— Servus4, — довольно сдержанно ответил я…
— Я же говорил, что мы ещё встретимся!
— Да? Я думал, что мне это сказала говорящая касса… Но в любом случае: я рад, что увидел тебя, а не её… Хотя, может быть, они скоро уже будут повсюду? Как там
дела у Зоммерфельда?
Петер два раза махнул рукой — как будто перебросил невидимый мячик назад — через плечо… И сказал:
— Забудь. Я ещё там числюсь, но занимаюсь, в основном, другими делами, и вовсе не там… И об этом я и хотел с тобой поговорить.
— Мне нужно ещё какое-то время восстановиться — морально, прежде, чем приниматься за новую работу, — сказал я.
— Подожди, подожди, ты же не знаешь, о чём я…
Выслушав его предложение, я сказал:
— Но Петер… С чего ты решил, что я вообще могу что-то рисовать?
— Потому что я видел! — сказал он. Мы с ним уже прошли по Театинер-штрассе, пересекли Одеонз-плац и попали в кафе «Шуманс»…
Петера там знали, и, несмотря на отсутствие свободных мест, мы простояли совсем немного — у стойки, после чего приветливый официант предложил нам места за квадратным столиком…
Снаружи в этот день был сильный, временами просто ураганный ветер, и с каждым посетителем, приподнимавшим красный парчовый занавес над входной дверью, ветер забегал в бар и забирался всем за шиворот…
Мне, по крайней мере, он туда забирался — я то и дело поёживался… Не думаю, однако, что он проникал за шиворот к дужам — они все были в галстуках… да в сущности и сами были не более, чем сгустки холодного воздуха…
Дужи превалировали, как и следовало ожидать, в этом заведении…
Но Петер оказался не дужем… На работе я его почти не замечал, и мог случайно этим превратить… Но, слава богу, этого не случилось — так же, как и герру Зоммерфельду не удалось это напоследок сделать — со мной… Выйдя из офиса после его напутственного монолога, я какое-то время был дужем — когда ждал электричку на платформе, глядя на солнечные былинки… Но потом, приехав в город, я постепенно вернулся — при помощи нескольких кружек тёмного нефильтрованного — к обычной форме жизни…
— Что ты видел? — сказал я. — Петер, что ещё за фантазии?
— Я видел, как ты рисуешь!
— Ты бредишь. Я последний раз рисовал в детстве. И то не на уроке рисования — их я принципиально прогуливал, а в кабинете детского психолога… Пока его ждал… Причём он — ты будешь смеяться…
— Да погоди ты, — прервал меня Петер, — я видел, как ты рисовал на работе! На компьютере, в «пэйнтбраше», «мышкой», рисовал, без всяких там световых карандашей, и это было так здорово, эти твои шаржи, в том числе на герра Зоммерфельда…
— Так, значит, ты подглядывал… И не стыдно?
— … что я ещё тогда подумал: тебе нужно заниматься совсем другими вещами. Ты помнишь, я говорил с тобой, я спрашивал, почему ты не работаешь художником?
— Но ты не признался тогда, что подглядываешь…
— Слушай, это же смешно… Все видели, все знали — включая и герра Зоммерфельда…
— Я же их сразу стирал…
— Servus, Jens! Ты посылал их с емэйлами по всему свету, и что, думаешь, они не сохранялись при этом на нашем сервере?
— А, ну да… Честно говоря, я не особенно шифровался. Мне уже было всё равно.
— Мы знали, что ты пришёл туда как чей-то родственник, или что-то вроде того… Поэтому герр Зоммерфельд тебя и терпел… Кстати, это он первый сказал: «Парень явно не на своём месте. Ему нужно рисовать, рисовать…»
Бог ты мой, — подумал я, — ну что я такого там рисовал… Профили своих знакомых — иногда я сразу же им и посылал эти «benutzerdefinierte Profile»5… Помню, что особенно восхитился один одноклассник, временно проживающий в ЮАР, он пишет там докторскую… «Йенс, у тебя память, как у слона!» — написал мне Юрген… А я его спросил, почему как у слона? Что там такого у слонов с памятью? Я слышал, что они злопамятны… Но я не таков! Я уже простил тебя за то, что ты наябедничал на меня в третьем классе…
Он ответил, что он сейчас занят приматами и не хочет читать мне лекцию про слонов (Юрген — биолог), он просто имел в виду, что здорово я его…
Ну и что?
Ещё я иногда устраивал на экране пуантилистские вакханалии, фейерверки, на компьютере это ведь получается само собой, какие-то ландшафты там возникали, марсианские, или наоборот — земные, джунгли с гирляндами чёрных обезьян…
Но в основном я, как уже сказал, рисовал знакомые физиономии и рассылал их, если знал их адреса… Кому это нужно в наше время, такое нелепое умение?
Разве что… Где-то я читал, что в тюрьме, особенно в восточных странах, это ценится — умение рисовать портреты… сокамерников.
Что такой человек бывает там почти в таком же почёте, как «сказитель», рассказчик историй… Но мы же, слава богу, и не в тюрьме и не на Востоке… Ну, то есть я отсидел свои шесть месяцев… И всё, и хватит с меня — тюремной графики…
Вот, примерно таким был мой ответ Петеру… Который предложил мне какую-то смешную и впрямь работу: стать «виджеем от руки». Ручным виджеем…Оказалось, что сам по себе Петер ди-джей, кличка — DJ Уды, причём теперь, разочаровавшись в проекте герра Зоммерфельда, он центр тяжести вообще собирается перенести в музыкальную сферу…
Он уже зарабатывает этим больше, чем на «основной» работе… И вот, когда он увидел меня в трамвае и вспомнил, чем я занимался на рабочем месте… Ему пришла в голову такая… эвристическая, прямо скажем, мысль: посадить меня за древний комп с пэйнтбрашем, и пускай себе я рисую… Точно так же, как в бюро герра Зоммерфельда…
Уже в «Шумансе» план его уточнился до трёх пунктов: 1. Bilderstrom6 должен быть непрерывным. 2. Как-то иногда коррелировать с музыкой — хотя бы изредка. 3. Не нужно, конечно, столько голов в одни ворота… Или можно, да — рисовать одну за другой головы, но тогда быстро, быстро, чтобы они дышали друг другу в затылок… У него есть ремикс, к которому подойдут «головы», да-да…
Так он поговорил ещё минут пять… Я его не прерывал, я его довольно-таки внимательно слушал… И когда он замолчал, я сказал:
— Знаешь что? Я согласен.
Почему бы мне было не попробовать, собственно… Единственное, что меня смущало, это мой так называемый сценический синдром… Ну, это когда в детстве вы не научились декламировать стихи со сцены и стесняетесь направленного внимания… Но Петер моментально рассеял это сомнение: мне вообще не нужно сидеть на глазах у публики. Если я захочу, я могу сидеть в таком кубике, закрытый аппаратурой, да мало ли что можно придумать… На меня никогда не направят прожектор… Зато всё, что будет выходить из-под моей руки… Будут видеть сотни людей — на большом экране… Да-да, на большом… Ну и что? А чем это отличается от сотен людей, которым я посылал свои рисунки из офиса герра Зоммерфельда?… Если сложить все их экраны, как раз и получится один большой… Так что — почему бы не попробовать?
Все аргументы Петера выглядели вполне убедительными…
— Так, — сказал он, — я рад, что ты согласился… Теперь давай подумаем, что мне нужно подкупить… Карандаш, да? Ты же не хочешь наверно и дальше рисовать мышью? На работе ты просто вынужден был…
— Нет, — сказал я, — мышью — и только мышью… Карандашом у меня не получается, я не могу это объяснить…
— И не надо! — радостно воскликнул Петер. — Не надо всё объяснять. Тогда у нас всё есть, и завтра вечером мы уже можем начать! Сбор в девять вечера в «Сеуле». Сейчас я тебе объясню, как туда ехать…
И всё-таки я бы хотел объяснить — самому себе, почему так получается… Почему я мог за пять секунд нарисовать ваш портрет или внутренний ландшафт… Если в руке у меня не кисть, не карандаш и не авторучка… А «мышь», обыкновенная «мышка», мне в общем-то было до фени, какой она будет конструкции… Хотя Петер купил мне эту серую лапу, похожую на кастет… Вот именно лапу с маленьким красным глазом, которую я пожал и сразу почувствовал некий контакт… Или просто потому, что мы с ним перед этими вдохнули с разных концов одну полоску…
Иногда мне кажется, когда я вспоминаю эти вечера, что дело всё было вот в чём…
Я честно не умею рисовать на бумаге… Рука моя тогда вообще не движется… Она застывает где-то в центре листа — и всё… Ну, из-под палки я могу, конечно, заставить себя провести линию…
Каракули, которые при этом появляются, не то чтобы ужасны… Что вообще может быть ужасным, после всего, что было в прошлом веке нарисовано… И продолжает рисоваться… По-моему, ничего… Но то было нарисовано хотя бы с драйвом, я надеюсь…И хотя бы исполнителю доставляло хоть какое-то удовольствие… Мне же — абсолютно никакого, поэтому я никогда и не желал карьеры художника…
А когда в моей руке оказывается «мышка», всё происходит совсем по-другому… Наверное, меня завораживает само это движение, или точнее — отслеживание движения…
Я как-то случайно, неосознанно, вошёл однажды в такое состояние, при котором не я двигаю «мышкой», а «мышка» — моей рукой…
Моя рука прилипла к ней — как к руке Ахима, когда он показывал мне что-то из упражнений тай-чи… Я уже почти всё забыл, все «формы», но вот это помню: как мы стояли с ним на альпийской поляне… Я должен был «прилипать» к руке, которой Ахим быстро водил в воздухе… Мы касались друг друга запястьями — известное классическое упражнение… Старые мастера выполняли его, стоя на самом краю пропасти…
Но со мной Ахим ничего такого не вытворял — тренируясь в «прилипании», мы стояли с ним посреди поляны, и до пропасти тогда было очень далеко…
Это в клубе «Сеул», водя «мышкой» по поверхности стола и глядя на возникающие на маленьком экране — я сидел, как мы и договорились, в таком закоулке с компьютером, и мне было удобнее смотреть на экран перед собой, чем на большой, висевший на стене, хотя при желании я мог смотреть и туда… Это там я почувствовал вдруг, что выполняю «прилипание»… Причём являюсь ведомым — я отслеживаю движения «мышки»… Или даже не «мышки», чьей-то руки…
Моя задача только её не упустить, не оторваться от неё, вот и всё… И не задумываться, кто ею двигает, ни в коем случае…
Пока это у меня получалось, я успешно работал на новом месте — делая то же самое, что и у Зоммерфельда…
Особенно мне нравилось, заметив в зале какое-то интересное лицо… Скажем, Свена — приятеля Петера, я так нарисовал… Очень интересное лицо: кельтский профиль в форме мусульманского полумесяца…
Быстро изобразить чьё-то лицо… И после этого сделать паузу, наблюдая со своего балкончика, заметил ли изображённый, что на экране … Часто я, или, точнее, «мышка» выхватывала девушек, но девушки себя чаще не узнавали… Или делали вид…
Не надо забывать, что это всё были шаржи…
А потом снова шли метеоритные дожди, разверзались болота и марсианские сиреневые хляби — всё в такт музыке… Если это можно было назвать музыкой… Петер продуцировал, как правило, «хаус» или «минимал-техно»… Ну какая это музыка?
Но справедливости ради надо сказать, что если уж то, что я выплёскивал на экран… Или не я, но — посредством меня, водя моей рукой, попадало на большой экран — если это можно было назвать «дигитальной живописью»… А ведь называли… И в модном тогда таблоиде, и в «Ночной газете», и даже в этаблированной SZ, в разделе SZ-Extra …
То и музыку Петера — можно было назвать музыкой, вай нот… Два раза в неделю Петер отдыхал, и другие диджеи ставили «транс»…
Но в последнюю ночь во время работы мне стало не по себе… Что-то такое пошло — из-под моей руки — и на большой экран… Что сначала вогнало меня самого — в ступор… А потом я о чём-то задумался… И навсегда перестал совершать эти транс-акции… Вот и всё, собственно говоря… Больше мне нечего сказать….
Или я недостаточно ясно выразился? Ну, если угодно: мне показалось тогда, что из этого трипа я уже никогда не выйду… Довольно банальное ощущение, знаете… Но тревожное, и потом, это же связано с моторикой…
«You can check up all your life, bur you can never leave…»
И так и буду сидеть в бюро у герра Зоммерфельда — мне показалось, что я там сижу, а вся история с Петером и виджейством в «Сеуле» — не более, чем дневной сон — на рабочем месте… Так и буду сидеть… или стоять на балюстраде, глядя на фонтан, в котором умирают одна за другой — золотые рыбки…
Я нарисовал на экране круглый бассейн с тёмно-зелёной водой… Может, кто-то и не понял, что это бассейн, подумал, что это просто кружок… Хотя я изобразил фонтанчик… И стал заполнять бассейн красными маленькими тельцами… Я вспомнил, что похожие ощущения — на те, что испытывает рука с «мышью», когда рисуешь ночью в «Сеуле», под «транс», — я испытывал, когда в руке у меня был спиннинг, и что-то начинало клевать из зелёной глубины Вальхензее…
У Ахима была лицензия, и хотя мы с ним рыбачили редко… по пальцам можно пересчитать все наши с ним рыбалки, но всё-таки иногда забрасывали удочки… И тогда было похожее ощущение — когда клевала большая рыба…
И вот теперь я его испытывал — руку дёргало всё сильнее, — занимаясь по сути анти-рыбалкой — заполняя — теперь уже не фонтан в офисе Зоммерфельда, и даже не Вальхензее, где мы прожили когда-то целую неделю, в посёлке Урфельд…
А весь Мировой океан — золотыми рыбками…
Я вспомнил вдруг, что в Урфельде жил Ловис Коринф… После того, как у него случился первый инсульт, он купил домик… Только не там, где мы отдыхали с Ахимом, дальше от озера…
Мы жили прямо на берегу, в номере с огромной террасой на улочке Seewinkel, и в памяти у меня мелькнул вид из окна: зелёное Вальхензее, горы, осыпанные сахаром… Но тут же по ним разлилась красная краска… Из библейской картины Коринфа, потом его автопортрет… А потом уже — его Вальхензее, но при этом я ещё не выплыл из памятной комнаты, где мы жили в Урфельде… Было так, как будто в окне у нас тогда была картина Коринфа… Просто темнело, наверно, и было похоже…
И тут — наверно, просто игра слогов — как и тогда, на Максимилианштрассе, — перед глазами у меня стал появляться Уртюп…
Я увидел его огромное лицо, написанное коринфовскими мазками, перемешанными с кровью…
Более того: я почувствовал, что Уртюп совершает «прилипание», что это его рука — не расстаётся с моей… Как это было тогда — в трамвае, когда он нажал на кнопку — оттолкнув запястьем запястье… Просто потому что в этот момент визуализировался…
В невидимом же модусе… Он всё время водит вслед за моей рукой… То есть уже непонятно, кто за чьей…
То есть я почувствовал, что начал его рисовать… Но — что если я сейчас его дорисую… И сотни людей увидят его на большом экране… Случится что-то нехорошее…
Я не потерял сознание, я даже сам после этого ушёл из клуба… Более того, я даже вёл машину…
Но продолжать эту работу я после той ночи отказался категорически…
Пауза в этих записках связана с тем, что долгое время после ухода из «Сеула» я не мог вообще прикасаться к компьютеру, любому, то есть даже к своему лэптопу, в котором, кстати, вообще нет и никогда не было… ни пэйнтбраша, ни фотошопа, никаких графических программ… Да и «мышки» у меня нет, я вожу пальцем по тач-скрину…
Что же я всё это время делал? Не знаю. Ничего не делал, ходил в «Чёрный петух» пить пиво…
Или водку — в панковскую «Флэксу»…
Слонялся по городу… Что-то читал, конечно… А вообще: можно сказать, что я впал в осеннюю спячку… И это было только преддверие — зимней…
Я пока что ещё просыпался, я натягивал на себя одежду, я выходил на застеклённый балкон…
Я дышал на стекло — там запотевал кружок… Я быстро рисовал на нём пальцем лицо…
И смотрел, как оно медленно растворяется — вместе с кружком…
На фоне ночных огней…
И снова рисовал… На чёрном стекле… Слегка подсвеченном… с другой стороны — дальними фонарями… Лицо, чей-то облик… В кружочке своего дыхания… И смотрел, как оно испаряется…
На запотевшем стекле у меня это получалось не хуже, чем «мышкой» в «Сеуле»…
И я стоял тогда так очень долго, напившись, кажется, в «Дикой свинье», дышал на стекло перегаром, рисовал лицо, смотрел, как оно исчезает, и снова его рисовал, и оно снова таяло, и я снова…
Это было не моё лицо, и не то, что вы подумали… Не Уртюпа, нет-нет… Это было просто лицо, Antlitz…
Их было столько, этих лиц… Одно за другим… Что какое-то, наверно, было похоже на меня… Но какое-то — на вас…
А из комнаты доносился застрявший в лэптопе ремикс Давида Моралеса, хаус, или дип-хаус… Ту-ту-ту… С периодическими заплывами в ла-ла-ла… И ещё не было снега…
Да, снег пошёл потом…
Помню, что я проснулся и… Так как жалюзи были опущены, опять-таки не мог разобрать, ночь снаружи или день…
Звонили в дверь, я думал было не открывать, перевернулся на другой бок… Но не уснул… Да и звонить не прекратили… Поэтому я встал с кровати и, чертыхаясь, пошёл к двери…
На пороге стоял незнакомый человек в синем рабочем комбинезоне… Он представился хаусмайстером…
— У меня всё в порядке, — сказал я, — всё течёт, всё функционирует…
— Зато у нас не всё есть в порядке, — сказал он, — у нас с вами не всё есть…
Говорил он с каким-то балканским акцентом…
Мне вообще-то показалось, что это попытка ограбления, и я уже думал было захлопнуть дверь перед его носом… Но тут я вспомнил, что какое-то время назад в подъезде и в самом деле висело объявление… О том, что у нас теперь будет другой хаусмайстер…
К тому же этот человечек в комбинезоне пока что не делал попытку проникнуть в мою квартиру, он стоял неподвижно за порогом…
— На вас жалуются жильцы! — сказал он. — Если это не прекратится, мы вынуждены будем обратиться в полицию…
— А что я сделал? — сказал я, зевая. — В чём, собственно, дело?
Он ещё сильнее стал буравить меня своими чёрными глазами…
— Шум, — сказал он, — крик, гам… Вы не даёте людям спать… Всю ночь вы стучали в двери к соседям… Вы кричали! Дурным голосом! Из почтового ящика!
После этих слов я-таки да, захлопнул перед его носом свою массивную дверь…
Я думал было даже сам позвонить в полицию и сказать, что ко мне ломится сумасшедший…
Нет, ну нормальный человек будет утверждать, что я «кричу на людей из почтового ящика»?
Я уже не говорю, что когда человека будят ни свет, ни заря… На часах было одиннадцать, по всей видимости, утра… И говорят такое…
Я поневоле вспомнил о бункере для украденных картин, с железной заслонкой… «Как огромный почтовый ящик» — говорил Ахим… Или Феликс, я уже не помню, кто это сказал…
И всё же я не стал звонить в полицию…
Выпив кофе, я подумал, что виной всему его албанский, или там сербо-хорватско-немецкий… И рудименты ящиков, которые изначально были вмонтированы в дверь каждой квартиры…
Почтальон бросает почту в ящики, которые висят внизу, у входа в подъезд, а эти, в дверях квартир, просто так остались, про них забыли… Но они ведь представляют собой отверстия, ведущие в квартиры, и в них можно кричать дурным голосом… А «из них» получилось из-за незнания немецкого, ну перепутал «hinein» и «heraus», с кем из иностранцев этого не случается… Фух, — подумал я, — с этим разобрались…
И тут в двери снова позвонили…
На пороге стоял тот же человек в комбинезоне, может быть, он успел походить по другим квартирам…
— Это серьёзное дело, — сказал он.
— Послушайте! — я повысил голос. — Я спал! Сутки подряд! А может, и больше! Я вообще не выходил из квартиры, что вы за бред тут несёте…
— Но вас видели соседи…
— Ну так это коллективный бред! Это не мог быть я!
— А если вас видели? Дети очень испугались у Зеенхоферов, они вообще возмущены, до глубины…
— Послушайте, если надо будет, Зеенхоферы сами ко мне обратятся…
— Они теперь боятся, поэтому они и…
— Я вам всё сказал: я не выходил из квартиры, всего доброго, — и я захлопнул дверь. Потом снова открыл и почти крикнул:
— Если вы ещё раз позвоните, я вызову полицию. Надо ещё проверить, какой вы хаусмайстер. А теперь вон!
Я долго стоял под душем, прежде чем смог успокоиться.
И то сказать, успокоился ли я…
Я вспомнил, что недавно видел возле своего дома Уртюпа… И не одного, а в компании таких клошаров… Что если это он? Я не сошёл с ума, нет… Если он выталкивал меня из меня… Там, у Изара, потом в трамвае, и было ещё много этих «потом»… То почему бы ему не явиться ко мне домой? Что если он искал меня? Если он проследил за мной… Я ведь когда-то следил за ним… Он мог ответить мне тем же…
Но я до сих пор не знаю, живёт ли он под мостом, в смысле, ночует ли он там… На это меня не хватило — удостовериться… Довести расследование до конца… Хотя один раз я прошёлся ночью, и не под одним, а под пятью или шестью мостами — я почти дошёл до Трудеринга… Ночью, да, чтобы выследить Уртюпа, я сам не знаю, что бы я делал, если бы его нашёл… Мало того, что он слеплен из другого теста… Так у него ещё и собака…
По дороге я попал на диковинный… Или, скорее, попросту дикий… Дикий вернисаж — прямо на сводах моста висели фотографии бомжей, наклеенные на куски картона, а под ними сама «натура» квасила из пластиковых стаканчиков водку и граппу…
Фотограф был совершенно сказочный, такой кэптейн Джек на пенсии…
Там была и дама с попугаем, которую я вижу с детства на мюнхенских озёрах… Нет, эта — не бомжиха, скорее что-то вроде буржуа — в старом смысле этого слова… Ну, она и смотрелась там белой вороной7… То есть на плече у неё сидел огромный попугай «ара», который в таком освещении тоже выглядел чёрной, гипертрофированной — вороной…
Даму эту я видел с детства, повторяю, на пляжах, она возлежала в шезлонгах, а жёлто-синий попугай всегда сидел рядом в клетке, но несколько раз я видел его и на ветке сосны, стоявшей недалеко от хозяйки…
Почему я их вспомнил? Не знаю… Или да: они были под мостом, на вернисаже, и там же были бомжи со всей округи, но моего Уртюпа там не было, и я так до сих пор и не знаю, где он живёт, зато он мог запросто меня вычислить…
Вместе с тем, даже зная его… Или, точнее, не зная… Но что-то всё-таки зная, имея его визуальный образ, по крайней мере, я с трудом мог себе представить, что он ходил по моему подъезду и кричал в почтовые ящики жильцов…
К тому же, если кого-то наверняка нельзя перепутать со мной, то это Уртюпа…
А хаусмайстер утверждал, что Зеенхоферы видели в глазке моё лицо…
Но мало ли что они все там видели, я им не верю…
«Они могут всё, что угодно, сказать, — бормотал я, возвращаясь в свою взъерошенную берлогу, — интересно, медведя они там случайно не видели? Которого все видели…»
И, так как я сразу не уснул, мои мысли переключились с Уртюпа на Бруно — точно так же, как медвежьим летом, когда… Кажется, только мы с Дженни его не видели — да и то чисто случайно… Потому что мы два раза были в тех же местах и в то же самое время, где был Бруно, — это стало ясно, когда уже после выстрела, прозвучавшего на всю Баварию, в горах, мы увидели в газете карту, на которой были обозначены последние перемещения бурого мигранта…
Почему, кстати говоря, с итальянской стороны Альп медведи спокойно живут, не вызывая никакого ужаса, и в них никто не стреляет? Я не знаю…
После смерти Бруно Италия требовала выдачи его шкуры, вообще от всей этой истории на меня повеяло тогда чем-то… Что пока трудно выразить словами…
Последний раз мы должны были встретить его на Шлирзее — и встретили бы, если бы не поплыли на необитаемый остров…
Но мы поплыли на остров… И встретили там не медведя, а У-у-у…
Да ладно, просто мне так показалось в первый момент, Дженни же подумала, что это Пан с картины Бёклина, он в самом деле был похож… Точнее, не он, а вся композиция — просто один к одному…
Мы увидели его в бёклинских зарослях, когда покидали остров — вплавь… Ходил ли он за нами всё это время, прячась в кустах? Нет, я не думаю…
Ни я, ни Дженни никогда там раньше не были и ничего не знали о назначении этих странных сооружений… Что в них странного? Странно было выйти из амальгамовых волн Шлиерзее на берег, зайти в чащу и увидеть там закрытый терем, рядом с ним деревянную вышку… По всем признакам это была гостиница, да… Но в ней никого не было, стеклянные двери были заперты…
Сквозь них, тем не менее, видны были многочисленные столы… Не обязательно только что сервированные — как нам показалось в первый момент, потому что на них стояли белоснежные накрахмаленные салфетки… Похожие на паруса яхт, качавшихся за нашей спиной — в озере, я даже подумал было, что это отражения….
Вскоре, после того, как Бруно был «обезврежен» неким анонимным стрелком (имя его до сих пор хранится в тайне — имя стрелка, — потому что какие-то безумные жители Шлиерзее — этакие «эко-фашисты», хе-хе… угрожали после смерти Бруно даже местным властям, а уж если бы они узнали имя стрелка…)…
Да, так вот как он стал бумажным: на выставке дипломных работ в Академии… Или нет, курсовых, потому что там была и картина Дженни, а она же так и не закончила Академию… Замазанный серебрянкой квадрат, с содранными тут и там окошками — как сдирают ногтем слой с билетика лотереи, чтобы проступили цифры… У Дженни там и проступали цифры… И ещё — тёмный силуэт боинга…
Да, но я вспомнил Бумажного Бруно… Не прошло ещё и недели после выстрела…
Нет, что-то было в этом уже мета-перверсное… Медийного медведя успели сделать всеобщим любимцем… Им не пугали детей, нет-нет, скорее влюбили в него… Ну, задрал где-то овцу… Ну, напугал где-то туристов… Но всё же его не объявляли международным террористом, и я не верил, что его убьют… Ну, максимум, усыпят на час-другой ампулой, перевезут в зоопарк… Так я думал — так все думали…
Не знаю, как все, но Дженни таки да, плакала — когда его застрелили…
И эти наши с ней три невстречи с медведем… Как будто это из-за него мы и ехали каждый раз в горы — неосознанно… Нас тянуло туда, как вслед за курсором по карте в e-paper… Но мы разминулись…
И вот, через неделю после выстрела, прозвучавшего в горах, кто-то из соучеников Дженни сделал такую работу…
Бумажный медведь стоял в комнате, у входа в которую висела табличка: «Бруно, медведь», при этом он заполнял комнату почти целиком — от пола до потолка… Из коричневатой — обёрточной… Точно такой бумаги, как в фильме Гондри, «Science of Dreams», только там был не медведь, а… Всё остальное, скажем, полицейские машины — во сне…
Видно было, что сделан он наспех — и это было правильно, это не скрывалось, все швы были налицо…
То есть не швы, а скотч (клеящая лента), очень много скотча — просто им всё это было соединено, связано, гигантский такой получился пакет — в виде… Медведя пустоты?..8
Если так, то вообще всё, что было тем летом, поместилось в этого медведя — пустоты… Было упаковано, запеленато скотчем — в огромного Бруно… Бумажного, ну да: «Бумага — это очень важно, Йенс»…
Конечно, мы не могли не подумать на следующий день о том, что мы должны были его встретить — на Шлиерзее… Если бы не поплыли на остров, мы бы его точно встретили…
А так мы встретили Уртюпа…
«Да и никакой это был не Уртюп, — сказала она, — вообще… Йенс, я не хочу больше о нём слышать… Хватит с меня Бруно…»
Я так до конца и не понял смысла этой её фразы — тогда, но должен сказать, что в самом деле медведь отвлёк мысли от Уртюпа… Как-то умеют переводить наши внутренние стрелки… Эти внешние — вроде бы — средства — масс-медиа…
Значит ли это, что медведь меня, в частности, спас от Уртюпа?9
Не знаю, по крайней мере, Уртюп перестал вращаться вокруг меня… Он исчез.
Ну да, после того, как Дженни утонула, был у меня ещё один приступ ур-тика10, я искал его под мостами через Изар, а потом поехал на Шлиерзее — с друзьями…
Я пишу не рассказ… О духах… Или в духе — мистического реализма… Поэтому сразу скажу, что мы там не нашли никакого Уртюпа и что там вообще никого не было, на этом острове, ни души…
А в неодушевлённом аспекте остров выглядел точно так же, как и в первый раз — когда мы заплыли туда с Дженни… Закрытые стеклянные двери гостиницы — теперь я знал, что это гостиница для новобрачных, и сказал это Флориану и Кристиану, они же никак на это не прореагировали — пожали плечами…
Пускай не Уртюп, я же не возражаю, пусть это был не он… Но тот, кого мы увидели, покидая остров, — кто сидел в кустах возле привязанной лодки…
И сторожил гостиницу для новобрачных…
— Эта гостиница и ресторан от пивзавода Траунштайн, — сказал он, — специально для свадебных торжеств. Так что вы, ребята, знаете теперь, где будете справлять свою свадьбу, правда?
Вспомнив сейчас, как он при этом улыбнулся, я понял, что Дженни была права — это был не Уртюп…
Просто немного одичавший ввиду долгого отсутствия молодожёнов — сторож, который объяснил нам назначение столь странных — в том смысле, что совершенно пустых и при этом выглядящих так, будто в них кто-то есть… Сооружений на маленьком острове посреди… в свою очередь небольшого — озера… Что-то в этом было, безусловно… от фата-морганы…
Я его заподозрил — этого сторожа… во время ур-тика, после безуспешных поисков Уртюпа — под мостами… Вспомнив, что когда он — тогда уже точно Уртюп — стрелял у Дженни сигарету в кафе возле Фрауэнкирхе, я подумал, глядя, как он уходит… как натягивается канат его собаки…
Что видел его на каком-то озере, что он отдавал там швартовы…
Только сначала я подумал о большом озере…
Поэтому я поехал на своей колымаге в Штарнберг, купил билет на рейс по кругу — чтобы изучить эту систему канатов, блоков и грузов…
То есть я внимательно следил на каждой остановке за тем, кто отдавал швартовы…
И после того, как я на одном причале увидел, что их отдаёт столетняя — как минимум — маленькая старушенция… И она же продаёт в кассе билеты — на теплоход… У меня что-то сжалось внутри, мелькнула мысль сменить её на этом причале, самому отдавать швартовы, такой вот представился мне в тот момент траум-беруф11…
Перед этим у меня, кстати говоря, была не менее странная мысль — по поводу своего трудоустройства… Я ехал в метро и, подобрав лежавшую на соседнем сиденьи газету — кажется, «Бильд», — прочёл там, что в Бундеснахрихтендинст12 в Пуххайме13 нужны 2000 человек на шпионские должности… Вай нот? — подумал я, эта мысль развеселила меня на некоторое время…
Так же как альтернативная: занять место столетней старушки, отдающей швартовы — на Штарнбергерзее…
Я подумал, впрочем, что не следует её замещать… Что у неё это, наверное, связь с жизнью — этот канат… А мне — если я хочу жить жизнью, а не…Нужно искать себе другую связь… Или спать себе дальше в своей квартире — что я пока что и делаю, причём всё более и более успешно…
Мне даже непросто теперь различать, что было в последнее время наяву, а что во сне…
Нет, но в шпионы — в Пуххайм я ездил записываться точно во сне… Меня там взвешивали на тех же весах, что и Дженни… Потому что шпион — тоже госслужащий — как и учитель… Всё это было во сне — траум-беруф хальт… но откуда я так хорошо помню высокую стену, вдоль которой я еду и еду — на велосипеде… На ней висят щиты с надписями: «На каждого сумасшедшего…» Нет, я путаю, там висели такие: «Съёмки категорически запрещены»… Но всё это как-то снималось…
А вот — выпив виски, я вспомнил, что это было не только во сне…
Что в детстве мы заезжали туда с Ахимом — на велосипедах, в лес Пуххайма то есть, по дороге в Вольфратсхаузен к дяде Феликсу, объезжали весь этот наш Бундеснахрихтендинст по периметру…
Зачем мы его объезжали, я не знаю, наверно, просто так… Да куда только мы не заезжали с отцом тем летом — на велосипедах… Мы объездили весь город… Разве что за высокую бетонную стену мы так и не заехали…
Но я побывал там на интервью — во сне хальт… Взяли ли меня на работу? Кто знает, кто знает… На должность Gehirngespenster14, скажем, с заброской в какую-нибудь из «стран-бастардов», хе-хе…
A propos Hirngespenster… Я перечитал эти страницы и подумал: получается, что медведь таки надёжно вытеснил из моего сознания Уртюпа… Не прошло и года…
Как мне, кстати, удалось тогда заманить Дженни в воду?
На острове, на Шлиерзее, повторяю, была гостиница для новобрачных, с рестораном, где можно было справлять свадьбу… И только для этого — по словам сторожа, которого мы встретили, когда уплывали оттуда… гостиница была предназначена только для этого — для брачных торжеств… И первых ночей… Поэтому она и стояла — в остальное время — пустая…
Мы с Дженни побывали там в остальное время… Выплыв туда, мы вышли, раздвигая кусты, к странному дому — высокие стеклянные двери были закрыты, но сквозь них — если прислониться лицом… Потому что иначе видно было только отражение леса… А если припасть лицом — видно было, что там всё готово… Для каких-то торжеств — мы в тот момент ещё не знали, что для свадебных… Треугольники накрахмаленных салфеток… Мы надолго припали к стеклу — хотели разглядеть людей… Это выглядело так — внутри, как будто люди только что там были, просто минуту назад поднялись по тёмной деревянной лестнице — наверх…
Когда же мы отошли от входной двери, мы заметили, что в окне выставлен большой белый лист с надписью: «На каждого сумасшедшего найдётся ещё более сумасшедший!»…
Мы не знали, что это гостиница для новобрачных, поэтому прочли плакат совсем иначе, в другом смысле, теперь-то я понимаю, что он значил, но тогда… Мы после этого так озирались по сторонам… Дженни споткнулась о какой-то крюк, торчавший из земли, повалилась — как медвежонок… попавший в капкан… Из ноги у неё пошла кровь… И капала всё время… И полностью остановилась уже только в воде — когда мы плыли обратно… На другом берегу крови уже не было…
Рядом с гостиницей стояли деревянные столы — маленький биргартен и деревянная же вышка — всё как у людей… вышка такая же высокая — как у пожарных…
Хотя более бессмысленного места для пожарной вышки трудно было придумать — в центре озера…
А это просто наверху стоял столик, и можно было пить пиво… Но у нас его не было… Нас не обслуживали… Хотя прекрасно было видно вокруг — воду, тёмный лес на противоположной горе, крыши посёлка на зелёном склоне…
Это был единственный раз, когда мы с Дженни были вместе в воде… В тот день она будто бы забыла о своей водобоязни… Но сразу же стало тревожно, кстати говоря, на суше… Дженни умела плавать, но не была амфибией…
И потом: мы же не знали, что этот Geistergaststätter15 на самом деле — дом для новобрачных… Мы подумали, что это «Hotel California», oder so was in der Art16… Поэтому так оглядывались, пробираясь сквозь кусты — обратно к воде…
Уже после потопа, который Дженни устроила в своей комнате… Я один раз ездил на остров — вместе с Флорианом и Кристианом…
Мы взяли в посёлке лодку и сплавали… Была осень, вода уже была холодная — чтобы в ней плавать…
Там не было ни души… На этот раз у нас было с собой пиво…
И всё, больше вообще ничего не было… Всё последнее время я по сути спал, с какого-то момента… Во всяком случае, не выходил из квартиры… Пил виски, писал или вообще ничего не делал, валяясь в постели…
«Ich hätte Lust mit gro?en Tieren. Hab' keine Lust es zu riskieren…»17, — я ставил эту песню много раз… И вспоминал в деталях — медвежье лето, остров на Шлиерзее, населённый Бруно, Уртюпом и Дженни… Потом всё это сворачивалось… Заворачивалось в обёрточную бумагу — то, что не попадало в газеты…
Помню, одна статья в SZ называлась: «Германия ещё не готова к возвращению крупных хищников»…
А плакат на острове гласил: «На каждого сумасшедшего найдётся кто-то ещё более сумасшедший».
Эх, Бруно, Бруно… Что-то крутится у меня в голове… Или вокруг моей квартиры, какой-то смерч… Медведь пустоты?
«Мы думаем, что от того, что мы напишем, заплачут звёзды, а получается у нас всегда только сломанный бубен, под который пляшут медведи на базаре», — писал Флобер…
Но если даже он был прав — по большому счёту, то что же тогда получается у нас, хотелось бы мне знать…
Танец мёртвого медведя… Или просто сломанный бубен… Отбросим же его в сторону наконец… По крайней мере, оставим медведя в покое…
Час назад я залёг в кровать, закрыл глаза и с удовольствием вспомнил, если даже не почувствовал, что вчера или позавчера, перед тем, как лечь, закрыл не только веки, но и ставни…
Да, я забыл сказать… Не только сказать, я вообще забыл, что в моём доме у всех есть ставни… Которые мало кто трогает, потому что у всех есть жалюзи, а ставни — это так, для декорации… фасада…
Но ставни — это ведь веки окон18 — вспомнил я, и таким образом, лежал теперь, закрыв не одни, а сразу же несколько век, следовавших в пространстве — одни за другими…
Я понятно сказал? Не рядом, не параллельно, как на офисном здании — куда я, опять-таки, по наводке дяди Феликса, ходил устраиваться на работу, вроде бы не во сне… Во всяком случае, это не была моя траум-беруф…
Во время собеседования со мной там случился сбой в системе автоматизированных жалюзи… То есть собеседование было — со мной, а сбой — во всём здании… Представьте себе: огромное офисное здание, в каждом окошке — силуэты дужей, пальмы, компьютеры, белые доски с графиками…
Солнца не было, и кому, спрашивается, пришло в голову опускать жалюзи на работе, я не знаю… Не иначе как моему брату… по чистому разуму… Но получилось у него хорошо: вместе с его — жалюзи, стали опускаться все без исключения — жалюзи, на всех окнах здания…
Потом они все поползли в обратную сторону… А потом снова вниз… И так это продолжалось несколько минут: тысячи серых жалюзи с жужжанием ползали вверх и вниз, а наш разговор — о приёме меня на эту работу — выглядел под этот аккомпанемент… как-то всё более странно, я бы сказал…
У меня было примерно такое чувство… Как будто я на самом деле пришёл устраиваться шпионом, а оказалось, что на меня реагирует… автоматика офисных зданий… Что-то в таком духе — мелькнуло у меня тогда в голове — во время интервью, хотя я не принимал перед этим ничего паранойяльного…
Да, но дома у меня жалюзи опускаются не все сразу, не автоматически…
А вручную и по отдельности…
Я подхожу к одному за другим — ко всем своим окнам… И — вполне последовательно опускаю жалюзи, натягивая брезентовый ремешок, похожий на поводок собаки…
Или медведя пу…
Однако в этот раз я пошёл ещё дальше — я наглухо затворил перед этим ещё и ставни…
Что обеспечило мне абсолютную темноту в квартире… И соответственно — хорошее качество изображения на другой стороне… уже глазных, а не оконных — век…
Впрочем, через какое-то время я понял, что темнота не абсолютная…
Что-то где-то явно осталось, маленькая пробоина, что ли, — в которую вытекала темь…
Но я не мог сообразить, где она… Так что достичь такого изображения, какого мне хотелось, я вчера не мог, пока не уснул…
А потом меня разбудил стук в дверь… Причём он был странным, этот стук… Как будто в дверь барабанили костяшками пальцев… Не очень громко, но отчётливо… И как бы в задумчивости… Раз… И раз… И тишина… И снова — хрясь…
Я встал, вышел в коридор и, стараясь идти как можно бесшумнее, подошёл к двери, глянул в глазок…
Я никого не увидел, но вроде бы услышал шаги… убегавшего по лестнице…
Я почувствовал, что на что-то наступил… Я был босиком… Наклонившись, я увидел человечка, лежавшего на паркете…
Вместо ладоней и стоп у него были синие шарики…
Ростом он был… Наверно, сантиметров десять…
Вот кто кричал на соседей из почтовых ящиков…
Запустив руку в прорезь, сделанную во входной двери, я почувствовал под пальцами края картонных листов…
Мой дверной ящик был забит картоном… «Бумага — это очень важно, Йенс»… Ну да, потому что он уже лет тридцать как не действовал — ящик, во всяком случае, сколько я себя помнил…
Но картоном он был забит не доверху, остался зазор — в который и угодил пластмассовый человечек — падая вскользь, он попал в забрало двери…
Ребёнок, очевидно, пытался его оттуда достать — своей ручонкой…
Но вместо этого протолкнул дальше — в мою прихожую…
Я знал эту игрушку, не так давно она ползала по стеклу, в трамвае, такой же точно человечек…
Обдолбанные великовозрастные шалуны швыряли его по очереди — на стекло…
Но был ли это он? Я решил проверить… Поэтому я взял его в руку, прошёл в гостиную, размахнулся… И бросил его в окно…
Окно при этом было закрыто — зима на дворе… Услышав, как громко он хрякнулся о стекло, я испугался, что оно треснет…
Но стекло выдержало, и человечек прильнул к нему всем телом…
Секунды три он лежал на спине, совершенно неподвижно… Потом потянулся… Встал в борцовский мостик… То есть на голову и четыре конечности, не отличимые, впрочем, от головы… И начал было крутить сальто… Но снова распластался на стекле — только теперь уже ниже… На этот раз он даже сел… Попытался дотянуться рукой до носка вытянутой ноги… Но снова перекувыркнулся… И припал к стеклу…
Глядя, как он медленно, но верно подбирается к подоконнику, а потом укладывается на нём, как на гигантской постели… Я подумал, что ничего странного не произошло… Соседский ребёнок решил поделиться со мной своей игрушкой, только и всего…
Или ничего он такого не решал, этот ребёнок, просто человечек запал ко мне — случайно…
Почему ребёнок бросал игрушку в мою дверь? Так ведь и не только в мою… Странно было то, что хаусмайстер подозревал в этом меня… Меня, который лежит в своей комнате с опущенными жалюзи и закрытыми веками…
И что самое смешное… Меня, которого, если верить Ахиму, — самого по себе подбросили в почтовый ящик — «Йенс, представь себе огромный почтовый ящик…»
«Да уж теперь представляю, — сказал я себе, — после такой визуализации…»
Я поднял человечка и швырнул… На этот раз — в балконную дверь, чтобы он кувыркался по стеклу подольше — до самого пола…
Глядя, как он переваливается через плинтус, я подумал, что хаусмайстер просто брал меня на понт… Пытаясь разрешить загадку, которую ему загадали соседи…
Я ещё немного подумал и решил, что не буду выдавать человечка… Надо ещё разобраться, что это у нас там за мастер…хауса…
И выбрасывать его за дверь — тоже не буду… Ребёночек обойдётся… А мастер пусть идёт подальше, может, найдёт там чего…
На мгновенье мне показалось, что я сплю… Что это — один из матрёшечных снов19…
Шарики в конце рук и ног его, а также шарик головы были уже не такими клейкими, и, когда я бросал его в стекло, человечек совершал отчаянную попытку там задержаться, но это ему больше не удавалось — он падал на пол…
Я вынул наугад из ящика в мебельной стенке коробку, открыл… Там оказались слайды, но человечку там хватило бы места… Просто вместо того, чтобы положить его туда, я высыпал часть слайдов на журнальный столик… И теперь вокруг человечка веером расходились чёрно-белые квадраты… Я поднимал их поочерёдно, смотрел сквозь них на балконную дверь… И видел того же человечка… Хотя он теперь лежал на столике…
Я видел Ахима, летевшего вдоль скалы…
Силуэт его был похож на пластмассового интервента…
На голове у Ахима был шлем; что он был синим, я не видел при таком показе, но помнил -довольно отчётливо…
Если бы я верил в кукольную магию, вуду или нечто подобное… Я бы выбросил человечка подальше от греха — сквозь открытое окно, он бы у меня, как миленький, канул… в сугробе…
Потому что Ахим тоже прыгнул в замкнутое пространство… С никому неизвестной целью… Как Алиса за Белым Кроликом… Я говорю, мне показалось, что я сплю… Когда устраиваешь себе такую зимнюю спячку, спишь сутки напролёт, сны неизбежно становятся матрёшечными, по крайней мере, у меня это так… Поэтому, обнаружив наяву в своей квартире человечка, о-лице-творяющего собой и то и это… И пятое и десятое…
И отца, и сына… Вот только что не Святого Духа…
Хотя Дух-то ведь как раз… и веет, где хочет, нет?… И почему б ему было не стать пластмассовым человечком, залетевшим в мою квартиру совершенно фантастическим, если вдуматься, образом…
Мало того, он проник ко мне сквозь недействующий почтовый ящик… Чем его оживил — я, кстати, не удивлюсь, если теперь сквозь него начнёт поступать ещё какая-нибудь почта…
Или ящик заработает в обратную сторону, то есть я буду выбрасывать сквозь него, распечатав на принтере, эти свои Aufzeichnungen20 — во внешний мир, скажем, по одному листу в день…
Человечек напомнил собой и о последнем прыжке моего отца… И о моём собственном появлении на этот свет…
И надо признать, что он меня разбудил, этот человечек…
У него малиновый кафтан, синяя голова и, как уже было сказано, синие кругляки вместо ладоней и стоп… Ещё ноги, или во всяком случае, чёрные штаны — кто знает, что там под ними…
Никто не знает, потому как он самый внутренний, этот человечек — он, в отличие от атома, неделим…
Он умеет ползать по стенам, точнее, умел, слой клейкой субстанции оказался исчерпаемым, и теперь человечек неподвижно лежит возле коробки, а я смотрю в окно, потому что мои веки открыты: идёт снег…
Я нахожу диск и ставлю песню, записанную группой, в которой мой отец играл на ударных инструментах…
Группа называлась «Аксолотль»… Как это ни странно, я недавно узнал, что в нашем городе её многие до сих пор помнят…
Слова этой песни написал наверно дядя Феликс… Он и картинки тогда писал такие — «клеверные»… А свой краут-рок Йозеф и Ахим уже подгоняли под слова, в сущности, это даже не песня, скорее мелодекламация…
Музыка чем-то похожа на Дебюсси… Ну да, импрессиум per se…
… Wind jagt die grünen Wellen des Weizenmeers
Sie entstehen an der staubigen Landstrasse
Und laufen bis zum Horizont
Der Wind riecht nach dem Klee und Gewitter
Der warme Juniwind öffnet mich wie ein Buch,
Blättert durch die Seiten, blast den Staub weg
Sie flattern wie die Flügel
Eines endlosen Flamingoschwarms
Der sich als rosa Wolke in die Luft erhebt …21
Аксолотль — это уникальная личинка, которая никогда не вырастает во взрослую особь, остаётся инфантом… Но зато обладает фантастическими возможностями регенерации…
То есть у аксолотля регенерируется всё: лапка, глазик, сердце, желудок…
Хотя вряд ли эта группа возродится, и дело даже не в смерти Ахима…
Хендрикс говорил: «когда умру, просто крутите мои плёнки»…
Но Ахим не Хендрикс, он не в записи…
Это трогательно, конечно, слушать пластинки «Аксолотля», но ясно же, что это было для него мимолётное, по сути, баловство, аматёрство…
Я смотрю в окно и замечаю, что снег летит не с неба, а наоборот… То есть ветер вздымает тот снег, что уже лежал на земле, на балконе, на кронах…
Снег пытается вернуться на небо… Очень мелкий, как белый песок в часах, которые перевернулись вместе со всем светом…
Как прах Ахима, который я высыпал в воздух, стоя на Бенедиктинской Стене…
Когда я на следующий вечер зашёл в гостиную и зажёг свет, пластмассовый человечек по-прежнему лежал там на столике в россыпи старых слайдов…
Он показался мне пределом, к которому сошлись плёночки зимних снов…
Но сам не принадлежал ни одному из слоёв…
Как я уже сказал, он оказался самым внутренним — этот человечек…
А вот SMS, меня разбудивший, был если и не внутренним (у снов есть свои СМС, и я мог ещё просто спать), то и не слишком человеческим… Но и не совсем спамом всё-таки… Я думаю, у них там программа работает, посылает сотни, тысячи SMS — с сервера… Хотя подписаны они реальными людьми: Филипп, Мэлони, Тоби…
«Hallo, zusammen! Cегодня над «Цахесом» гордо реют диджеи Чосси&Месси. Приходите, будем рады, Филипп, Мэлони…»
Я получаю эти SMS уже третий или четвёртый год, попал когда-то в список гостей, Мэлони внесла, когда у них всё это только начиналось… Я ни разу там не был, хотя несколько раз уже вроде бы ехал в их сторону…
Но «Цахес» находится неподалёку от «Контрабаса», а зайдя в «Контрабас», чтобы выпить там сто грамм, да и пойти себе дальше…
Я ни разу не смог покинуть «Контрабас» после этих самых ста грамм и поэтому так и не дошёл до сих пор до «Цахеса»…
Теперь же никакого «Контрабаса» больше не было, и ничего не мешало мне вроде бы одеться, спуститься в гараж, поехать…
И я всё это проделал, хотя, несмотря на выпитый эспрессо, чувствовал, что спячка продолжается…
В каком-то американском романе я читал, что есть два модуса бытия: «Великий Тик» и «Великая Спячка»…
Так вот, я проснулся в центре Великого Тика, но это уже был не Ур-тик, с тем было покончено…
Я как будто телепортировал туда со своей кровати… И теперь сидел, точнее, полулежал на чёрном диване — там за U-образной стойкой есть мягкий уголок, в который я забрался, очевидно, взяв какой-то лонг-дринк…
Высокий стакан стоял на низком столике… Был ли это мой стакан… Я всегда вынимаю соломинку…
В этот раз, может, и не вынул… Не заметил… Соломинку в стакане, своём или чужом, неважно… В моей голове были такие брёвна, что соломинки не имели значения… Стакан же всё равно оказался пуст…
И не только в голове — я был совершенно деревянный, очевидно, розовая таблетка, которую я проглотил перед выездом, не сошлась даже с той каплей алкоголя, которую я успел выпить…
В общем, я проснулся на кожаном диване в центре огромного зала, заполненного танцующими тинейджерами… Мне бы надо было после этого посидеть спокойно, или полежать, потом выпить кофе… Но я, как дурак, сразу же встал, сделал шаг, качаясь, сделал другой…
Я понял, что мне надо вернуться на диван… Но меня уже подхватило пляшущее перед глазами ювенильное биоморе…
Я оказывался в тесных его кольцах — которые сжимали меня, я качался вместе с ними… А потом они выдавливали меня дальше, дальше…
При этом моё тело совершало как бы вынужденные колебания… И так продолжалось, пока я вдруг не выпал из толпы в пустоту с каким-то странным запахом, не дополз по тюремному коридору с железными решётками (раньше в этом здании была тюрьма, — сказала мне Мэлони) до своей машины…
Оказалось, что бензин практически на нуле, но я вспомнил, что буквально в ста метрах есть заправка, надо только свернуть налево…
Я взял шланг, вставил его в соответствующее отверстие… Не сразу, но попал… И одновременно — как будто я вставил не шланг… И не то что вы подумали… А кабель, кабель — в розетку… Короче, я после этого увидел прямо перед собой… Точнее, чуть поодаль, но всё равно очень близко, к тому же таблетка вкупе с лонг-дринком, кажется, перестала меня плющить изнутри, но зато поменялась метрика наружного пространства… Оно становилось всё более эшерным… Выделялось то, на чём останавливался взгляд… Meine Blicke sind reif… und wie das Ding meine Braut…22
Передо мной стояла Штефи, на губах у неё играла улыбочка… Или просто по лицу её проходила в этот момент кривизна пространства… визуализируясь при этом…
Штефи обошла машину, подставила мне щёчку…
— Йенс, сколько мы не виделись? Два года? Три?
— Наверно.
— Ты не знаешь?
— А по-твоему, я должен был считать дни? — спросил я. — Делать засечки на дереве?
— Я знаю, что случилось с твоей подругой, — сказала она.
— Вот как? Даже я не знаю, что с ней случилось, — сказал я и сразу пожалел об этом…
Меньше всего мне хотелось обсуждать со Штефи то, что случилось с маленькой Дженни…
Но Штефи не стала об этом спрашивать…
Я подумал, что я недооцениваю её тактичность, наверно, просто стал уже её забывать…
А женщины это чувствуют, и как раз в момент, когда начинают вымываться временем из нашей памяти, они вдруг материализуются — женщины… Если, конечно, могут себе это позволить…
Штефи, в отличие от Дженни, вроде бы могла…
Впрочем, вид у неё был вполне привиденческий…
— А где твоя машина? — спросил я.
— Я без машины, — сказала Штефи, — планирую хорошенько нажлюкаться.
— Погоди-погоди, — сказал я, — я что же, ещё сплю…
— Да! И я тебе снюсь! — сказала Штефи и всплеснула руками, как балерина. — Так что ты от меня так просто не отделаешься. — Она в шутку вцепилась в мой рукав…
— Нет, но что ты делаешь на заправке без машины?
— Йенс, что с тобой? Я хотела купить сэндвич. Может быть, чипсы. Почувствовала голод, вот и спустилась…
— Откуда спустилась?
— С неба!
— Что, правда?
— Йенс, а ты уверен, что тебе сейчас так уже нужно вести машину? Может быть, ты её оставишь, например, вон там…
— И дальше? Я даже не помню номер, как вызывать такси…
— А ты пойдёшь со мной. Я тебя приглашаю.
— Куда?
— Туда, — сказала Штефи и показала вверх указательным пальцем.
Собственно говоря, я не думал продолжать эти записки. Потому что, полистав их недавно вспять, я был в очередной раз разочарован, а переписывать не хотел. Ради чего было мне корпеть над ними, где могло быть вознаграждение за мои труды…
Да и потом, мне казалось, что я всё уже сказал, приступ говорливости был инспирирован… Моим выдающимся родителем, но опять же я не думаю, что Ахим завещал мне стать писателем, в конце концов он мне желал добра… И не завещал при этом, кстати, состояния, подобно отцу Поля Остера… Остер писал где-то, что если бы отец не оставил ему столько денег, хрен бы он стал писателем, он не дурак…
Я хочу продать квартиру и пуститься в путешествие… Не обязательно кругосветное… Но столь же длительное.
Что касается записок… Я думаю заменить ими картон, заложенный в рудимент почтового ящика во входной двери моей — пока ещё — квартиры…
О том, что я буду делать по возвращении в Фатерланд, я почти не задумываюсь…
Ну а что, при таком образе жизни, который я до сих пор веду, недвижимость — скорее обуза… Из-за неё мне не светит пособие для убогих, даже если я истрачу все деньги, до последнего цента, и так и не придумаю себе ремесло…
Это не очень-то честно, да, но я ведь собираюсь так поступить только в крайнем случае.
Я хочу начать новую жизнь, в одной из стран, скорее всего, не этого континента…
Но всё это пока что остаётся в мечтах, или в кошмарах, если вы принадлежите к тем, для кого за границей Германского мира — только кольца руин, как вам будет угодно…
Я возобновил свои записи после того, как Штефи, что называется, «попала пальцем в небо». Ночью, на пустой заправке, к которой за то время, пока я заливал в баки горючее, а потом общался, впервые за два года, со своей бывшей, со всех сторон подтянулся такой густой туман, что, когда эта самая бывшая предложила мне оставить машину и куда-то там пойти наверх вслед за ней, я подумал, что, может быть, это и не такая плохая идея… Потому что на следующем перекрёстке я уже встречу Дженни… А я не готов к встрече с ней… Так что лучше уж, пока суд да дело, вслед за material girl…In material world…
По правде говоря, была и другая причина, вполне очевидная, если предположить, что когда-то я испытывал по отношению к Штефи что-то вроде «great love»…
То это чувство в принципе никуда не улетучивается, но остаётся, как тяжёлый дым в рассказе Фолкнера… Или того же Набокова — у которого дым развязывает язык и дальше «дихтер дихтет»23, в бреду подбирая слова…
У Фолкнера же с помощью этого самого дыма судья заставляет обвиняемого во всём сознаться…
На самом деле никакого «тяжёлого дыма» в коробке, конечно же, не было — обвиняемого, что называется, развели…
— Ну ладно, так ты идёшь со мной? А то я замёрзла. — Штефи передёрнула плечами и ударила сапожком об асфальт… А потом о другой сапожок…
— Штефи, ты что, куда «идёшь»? В два часа ночи, ты же знаешь этот район… Только разве что в «Цахесе» ещё не спят… Хотя я и там умудрился уснуть, в центре зала, я сейчас оттуда…
— Ты ошибаешься, — улыбнулась она, — в «Пентхаусе» всё в полном разгаре.
— Где-где?
— «Пентхаус» — это просто клуб, диско, такое же, как «Цахес», но поменьше… Пойдём со мной, это прямо над заправкой…
— А я думал, что в башнях над заправками — бензохранилища…
— Йенс, не смеши меня, — хохотнула Штефи, — «он думал»!
Мы вошли внутрь, я расплатился за бензин, Штефи за трамеццини с тунцом, которые она поедала на ходу… Она провела меня к двери, за которой оказалась лестница… Навстречу нам сбежали двое юношей, Штефи они знали и радостно приветствовали…
— Только я с другом, — сказала она перед входом в зал, где грохотала музыка и в дыму мелькали ноги, — я хотела ещё поговорить с тобой тет-а-тет… Поэтому пройдём вон туда для начала… Там тоже зал, но маленький…
Это был скорее тупик коридора, завешенный парчовым занавесом… Там стояли нелепые кресла, в одно из которых погрузилась Штефи, я же сел напротив, на такой пуфик…
Впрочем, вскоре Штефи пересела ко мне на колени…
Странно, что всё может быть так же, как в первый раз… Желание, которое я чувствовал, было ничуть не меньше… Я бы даже сказал: оно было сильнее…
Но Штефи вдруг оказалась на ногах… Она стояла передо мной… Она была чертовски красива в тот момент… Я едва разбирал слова, весь этот «транс-трэш-хаус» грохотал совсем рядом, за стенкой…
— Штефи, дорогая, что ты сказала? Я не расслышал.
— Ты издеваешься.
— Да нет же. Я сейчас не совсем адекватен, к тому же музыка…
— Я предложила тебе стать четвергом, — повторила она.
— Что это значит, я давно читал Честертона, Штефи, объясни…
— Честертон тут не при чём. Я сказала тебе, что уйти от Конрада в данный момент я не могу. Мы живём в одной квартире, только что съехались… Но я тебе предлагаю — если ты хочешь — встречаться. Четверг для меня самый удобный день. Согласен?
После этого мы прошли с ней в зал, где она выхватила из дыма какого-то клерка…
Повернула его по часовой стрелке — ему нравилось, что им управляют — и представила нас друг другу…
Он мне дико обрадовался, я даже подумал, что он би…
Но нет, он просто рад был поболтать с «экзотом»… Он, конечно, так не сказал, но это видно было в его глазах…
Штефи же осталась в облаке испарений азота, она танцевала в ту ночь очень долго, со мной она никогда так… Впрочем, что значит, со мной, без меня… Мы стояли с её клерком у стойки, пили пиво, ужасный зануда, не знаю, что она в нём нашла…
Ну да, ну да, это был офисный дуж, с ним можно было строить какие-то планы на будужее — в отличие от меня…
Но в четверг на следующей неделе мой дневной сон был прервал звонком в дверь.
На пороге стояла Штефи.
На губах у неё играла улыбка.
Это продолжалось месяца полтора… Не непрерывно, нет, через час она уходила, иногда через два…
А через неделю снова звонила в мою дверь…
Так как, в отличие от Штефи, у меня кроме неё никого не было… То после третьего или четвёртого такого визита я стал немного психовать… Я пытался силой удержать её в квартире, требовал назвать мне телефон клерка…
Но Штефи захлопнула у меня перед носом «хэнди», а потом и дверь — выскользнув из квартиры…
Я открыл дверь и закричал ей вслед бранное слово…
Хотя не такое уже оно и бранное… Через четыре дня я вспомнил его, когда открыл дверь, а там никого не было, потому что это был не четверг, а вторник, и в дверь никто не звонил, я просто так её открыл, проходя мимо по коридору… И вдруг услышал… Как бы эхо… Того самого слова, которое я крикнул вдогонку Штефи — в четверг…
Я прошёл на кухню, достал с полки бутылку скотча, налил треть куба…Стаканы у меня просто кубические…
Выпив залпом, я в очередной раз сказал себе, что в такой роли — «Четверга» есть что-то позитивное… Как бы даже лестное для мужского самосознания, нет?…
Лясы точить ведь не обязательно со Штефи, скажем, публика из «Контрабаса» после разброда и шатаний прочно обосновалась в заведении под названием «Вектор»… Там всегда можно найти собеседника или собеседницу…
Зато сознание, что твоя бывшая подруга не выбросила тебя из своей памяти на какую-нибудь свою микрокосмическую помойку…
А, наоборот, нашла тебе такое узкое применение… Способно даже повысить твою самооценку, разве нет? — говорил я, наливая виски в стакан…
Но, вернувшись в комнату и сев к компьютеру, чтобы набрать вот эти строки, я подумал, что я занимаюсь самообманом…
Дело в том, что я-то знал, как устроена Штефи, и как часто ей нужно…
Ну, допустим, она на самом деле не может, «не светясь», трахаться со мной чаще…
Но скорее всего это означает нечто другое…
Штефи решила позаботиться об оставленном ею создании…
Я вмиг прочитал её мысли…
«Потерял отца, потерял подругу, себя так и не нашёл… Бедный, глупый мальчик… Пропадает совсем…»
«Она делает это из милосердия, — подумал я, — это унизительно…»
И я решил ещё выпить…
Виски напомнил мне, что я ничего не ел, я пошарил по столу в поисках проспектов, предлагающих «летающие пиццы» и «азиатские коктейли»…
Я плеснул себе ещё виски, выпил, а потом вышел из квартиры, спустился на полпролёта вниз и поднял со ступеньки одну из бесплатных газет, сложенных в стопку…
Вернувшись в квартиру, я выбрал одно из объявлений и позвонил по указанному там телефону…
После чего снова вернулся к компьютеру, чтобы набрать эти строки…
Я в самом деле чувствую себя маленьким мальчиком в пустой квартире отца…
Играл с игрушкой…
А теперь вот пью виски из отцовской бутылки… Совсем как взрослый, но пока он не придёт домой, надо успеть подлить туда воду, подкрасив её чаем…
Вот только он не придёт…
И мама не придёт… Просто потому что мамы вообще никогда не было…
Хотя кто-то же подбросил меня… Может быть, дать объявление в газету? Вот бредовая идея…
Ладно, надо открывать дверь… Быстро же, однако…
Ну да, потому что газета районная… Может быть, мне прислали одну из соседок?
Вряд ли, просто быстро реагируют… Почти как «скорая помощь»…
Всё, что последовало, я бы не стал стенографировать в виду очевидной банальности, если бы девушка не прервалась вдруг и не произнесла эту фразу…
Но она вдруг схватила мои руки, заставила меня отпустить её голову, выпустила изо рта мой член и сказала:
— Послушай, я же всё-таки не резиновая кукла. Не надо так. И глубже всё равно я не буду, есть норма в сантиметрах, установленная профсоюзом, я её чётко соблюдаю…
После чего она продолжила свою работу и довела её до конца…
Кончил я, может быть, не совсем так, как мне хотелось бы, но это уже мелочи…
Дело было не в этом, во всяком случае, после того, как я эякулировал… Нет-нет, совсем не в этом…
Фишка была в том, что была у меня раньше девочка с резиновым бочком…
И теперь эта шлюха напомнила мне всё сразу, и на уровне тактильных ощущений, и на уровне образов, которые сразу же закрутились в голове таким водоворотом…
Шутки шутками, но одной фразой, произнесённой в процессе blow-jobbing’а…
Эта девушка вызвала всю цепочку образов, которые вели меня в омут… Где маленькая Дженни торчала в воде головкой вниз… И болтала в воздухе ножками…
Я почувствовал, что вступаю в ту самую воду…
Я не сочиняю… Я даже поднял ногу и посмотрел на свой носок…
И попросил шлюху немного задержаться.
Сорри… Я бы никогда не назвал её так, если бы она внешне хоть немного соответствовала своей благородной профессии.
Но Сюзи была похожа на студентку технического университета…
Ну, или на работницу бухгалтерии…
У неё был очень маленький нос и золотистые дальнозоркие очочки, которые она снимала во время работы…
Расплатившись, я предложил ей посидеть ещё немного, выпить со мной скотча, или пива…
Поколебавшись, она прошла вслед за мной в гостиную…
Взгляд её остановился на большой чёрно-белой фотографии…
Ахим был снят снизу — в момент приземления…
Сюзи быстро обернулась ко мне и сказала:
— Это что, твой отец?
— Да, — сказал я, — похож я на него?
— Не знаю. Просто я его видела раньше по телевизору. Когда он разбился, его много показывали, и мне он запомнился. Как он летал с орлом через Гималаи…
— Это его друг… Который учился летать у своего орла… Ну, хотя да, они вместе однажды перелетали, только не через Гималаи…
— И когда я прочла на твоей табличке его фамилию, я в первый миг подумала о нём… Но тут же вспомнила, что он разбился, и вообще, мало ли людей с такой фамилией…
— Например, я. Похож я на отца? Посмотри вот пока другие фотографии, а я принесу выпивку, — я протянул ей альбом.
— Даже не знаю, — сказала Сюзи, когда я вернулся из кухни, — я плохой физиономист.
— При чём тут… Ну, а что же ты учишь в университете?
— Откуда ты знаешь, что я что-то учу?
— Ну, может быть, я чуть лучший физиономист…
— Ты что-нибудь ещё хочешь?
— Пока нет.
— У меня не так много времени.
— Я заплачу по счётчику, ты не волнуйся.
— У тебя есть подруга?
— И да и нет24.
— Это как?
Я чокнулся с ней, сделал глоток виски и объяснил, в какую игру в последнее время играла со мной моя бывшая.
По-моему, ничего особенного в этом не было, пол-Мюнхена так живёт. Но Сюзи, выслушав меня, серьёзно сказала:
— Так не годится.
— Ты так считаешь?
— Я вижу.
— Что ты видишь?
— Что эта женщина… Ебёт твои мозги, — прости за резкость, но точнее я не могу сказать, хотя ты прав, я прослушала три семестра общей психологии… Тебе нужно сказать ей «нет». Или поставить ультиматум. И если она не оставит своего друга, тебе нужно завести себе другую подругу.
— Может, лучше кошку? — сказал я, но она пропустила это мимо ушей.
— Это не дело, возвращаться в прошлое, да ещё в такой унизительной роли. Тебе надо порвать с этой женщиной, пока не поздно, я чётко вижу такие ситуации, как на рентгене. Она ебёт твои мозги.
Я был настолько удивлён этим внезапным проникновением в мою психику…
Что отказался от повторного, может быть, более глубокого, чем в прошлый раз… Проникновения. Скажем, в филейную часть Сюзи…
Тем более, что нормы могли быть установлены профсоюзом, или там — Евросоюзом, не только для фелляции…
Но и для миссионерской позы…
И вот она стояла в двери… Это было поразительно, она стояла точно как Штефи четыре дня назад… И говорила со мной таким хозяйским тоном… Который не позволяла себе даже Штефи…
— Подумай, когда я уйду, о том, что я тебе сказала.
Какой-то пиздец… Ну просто учительница…. Задавшая домашнее задание…
— Я понял, понял, — послушно кивал я, — мне нужно искать новую подругу… Ну а что, если я… так сразу никого не найду?
— Ничего страшного, — улыбнулась она, — найдёшь. А если нет… Запомни: Сюзи всегда с тобой!
После чего она сделала реверанс, вручила мне свою визитку, повернулась и… Как-то совсем уже легкомысленно для представительницы столь почтенной профессии… Сбежала по лестнице… Забыв, что в моём доме есть лифт.
У меня в ушах после этого долго звучало это «Сюзи всегда с тобой!»
Чередуясь с другой её фразой: «Я не резиновая кукла!»…
Круги… на покрытой ряской воде… Болтающиеся в воздухе ножки…
Гостиница для новобрачных на острове посреди озера… Её уже, впрочем, почти стёрла из памяти — всё та же вода…
Es gibt nur zwei Dinge:
Die Leere und
Das gezeichnete Ich25
Я бы, правда, добавил к этому ещё виски…
Но виски у меня в доме больше не было, выходить же на улицу мне совсем не хотелось, и, повращав в руке пустой квадратный стакан…
Я запустил его в стенку…
Проклятье, он не разбился — толстое стекло… Или я так ослаб, что…
Пробормотав «да пошли они все…», забрался наконец обратно в постель…
Где и проспал… Вплоть до третьего адвента.
25 
