Нурит Зархи
МУЖЬЯ
Они предъявляют мне счёт,
за то, что я не была счастлива,
и каждый раз потрясают меня своим словарным запасом.
Они требуют с меня расписку за мою судьбу
и наводят меня на мысль,
что из-за моей кошки
мы живём не в том городе.
В час международных конфликтов
они выселяют меня к маме,
как будто тот факт, что я сама мать, — выдумка чистой воды.
Некоторые из них подают мне испечённое мною
печенье и ждут от меня благодарности за изобретение электричества,
зимы и варенья. Тот факт, что я не люблю варенье,
ничего не меняет, ведь они всё равно редактируют мои воспоминания.
В глубине души они верят, что у меня имеются биржевые акции,
только я не склонна ими делиться,
а когда я собираюсь покупать себе вскладчину подарки на подержанье,
они или устали, или озабочены моим размером.
Слово «нарциссизм» они произносят зажмурившись, будто бы за кальяном,
бормочут мне с отвращеньем, как те, что защищают
окно от сквозняков и насекомых.
Освободившись от страхов,
я заметила, что они нацелены на мою потребность в воздухе.
Уходя, они оставляют за собой пустоту чашек,
а вместо неё прихватывают мой лексикон,
углубляясь в свою жизнь, как Голландия в море,
и не оставляют мне никакого синтаксиса,
чтоб завести мотор боли.
РЫБКИ
Жить — это не то, что ты думала, не вперёд,
но по кругу.
Где это мы? Вновь там, где и были
вослед за дорогой, по дороге в другое.
Если ты думала, что жить в зеркале — значит видеть,
ты ошибалась. Здесь, в отражении неба
нелегко различить его цвет, голубой или розовый? —
и что за чем прячется.
Ты подумай: латка на латке — вот наше представление об объёме.
Вороны на деревьях или деревья на воронах?
Ты знаешь, понять — это значит: вырваться из планиметрии.
Может быть, кувшинки в нас угадывают двусторонних созданий,
прозрачные перчатки или золотые туфельки.
Что же до нас, то, что зовётся мною
вечно приклеено к себе, вечно плавает посерёдке.
Не слышать себя — это значит жить безголосой,
только не так, как ты, мы тоже не напрягаемся.
По утрам, когда свет падает в воду,
он вроде нас, бестелесный.
Пруд вспыхивает, как минутная влюблённость,
вода вся в мурашках, ещё момент и появится тень.
Так-то вот, сто́ит жить с холодным сердцем:
даже не знаем, чувствуем ли мы горе.
Мы — немое стекло, когда нас бьёт дождь.
Будто против всего, что затронет, будь то тьма или ветер.
Но быть спрятанным не означает обладание тайной.
Жить под тяжестью не означает достичь глубины.
Ты спрашиваешь, как мы справляемся?
Не всем в равной мере потребен воздух.
Мы без претензий. И всё же,
там, где нас нет, настолько шире тех мест, где мы есть.
А выйти отсюда, что должно быть логично,
для нас — совершенное безумие,
гибель.
* * *
Нечто норовит воспользоваться яйцом понятного —
и по-птичьи, со связанными за спиной руками —
пытается нахлобучить шляпку,
воспользоваться «я» из макового разговора.
Не застегнуться на пуговицы слов,
они пришивают себя сами, когда я прихожу поговорить с тобой —
это всегда лишь предисловие к тучам —
но в будущем словаре — ходячая земля —
стирает при ходьбе знаки
судьбы, не разбирающей собственный почерк,
вытанцовывающей тысячу исчезающих следов на линии жизни.
ДИКИЕ ГУСИ
Оттуда ли, не оттуда ли, голоса доносятся.
За травяной стеной воздух волнуется
или земля вздымается по лестнице голосов,
и на глазах крошечной кораблиной стаи, дикие гуси,
как спички на воде подожгут телами полёт.
Полногласные. Не из моего горла доносится ко мне эта древняя песнь.
Враз разорвут они воздух, распорят, оторвут от земли,
воспарят в геометрии сожалений.
Отдаляясь во след своим шеям,
сошьют сердечко шейной иголкой и вперёд
из телесной пещеры голоса
выбросятся сквозь вакуум
возглашать в прахе воздух и в воздухе — прах.
И вознести на острие неправления больше, чем единичную душу.
ВАРВАРЫ
Срочно создать воспоминания.
Обставить дом. Не может ведь быть, чтоб у меня не было жизни,
собирающей, как во́роны в пустыне: лампы, ракушки,
коврики, покрывающие голый пол,
зевки ночи, ночи любви, ночи, прячущей день,
пока тот не окажется старым.
Где стоит комод, которого нет, тот, с фотографиями детей?
Раскрыв глаза, анемоны заглядывают внутрь:
А сейчас, где же дети? Кажется, время потеряло свои кармашки.
Это было утро, такое же как и нынче, начало лета,
как мы залезли — вдвоём, без ступенек — сфотографироваться на чердаке,
кажется, безо всякого усилия, так мы выглядим на снимке, тоже пропавшем,
будто устав от притворства.
Не больше, чем прозрачные серёжки деревьев,
принадлежит мне жизнь моих воспоминаний.
Где они, что они, если не племя варваров
прошедших, как табуны саранчи —
и наша добыча расхищена без остатка в полях, истоптанных подковами.
Перевод: Гали-Дана Зингер
Михаль Говрин
Удаляющийся образ папы и мамы
на железнодорожной платформе в Ганновере
всё те же чемоданы и составы
уносят в ночь огонь топки и дым сигарет
продолжается падение тьмы во тьму
такие прозрачные стояли они на станции
и смертные бездны захлёстывали их берега
как бы мне вновь ухватиться
за ручки этой поклажи
* * *
разве не видишь ты, что по морю смерти меня пригоняет к тебе
не по Стиксу сплавляет — реке благородной мраморного Гадеса
не Харон управляет плотом
на щеках моих ещё локоны брата лежат в чьей смерти жила я
дух его ветром в моих волосах
разве не слышишь ты тишину в послезвучии наших гортаней
неслабеющий нескончаемый крик
тех
от кого осталась ладонь
месившая наши жизни
разве не видишь ты вот за нами стали вагоны
нёсшие нас в тот в самый предрешённый путь
и гудок их венчает нас
столп дымный нам путь указует
к дальним пределам духа.
Перевод: Некод Зингер
Между улицами Яффской и Пророков
1
В городе на Яффской улице
нищие золочёного полдня
задрали тротуар и отстегали тебя
прутьями пронзительного неона
а ты смеялась, вытаскивая
замшевые кошельки,
голубые, зеленоватые, розовые,
из бдительных глаз банкомата
«Всё это только затем,
чтобы прополоскать плоть
на ветру»
Ты запела:
«Пока не вернулось Завтра
во прах
и озёра глаз
не стали пылью
в горах».
2
Сон о полёте всегда в нас,
как рудимент хвоста.
Тайная страсть приводит в движенье
размах ещё бесформенных крыльев во мраке,
выхватывается из плоти ястребиными маховыми перьями.
3
Словно неоновый шок во тьме
изгнание тела из души
в ошалевших от веры дворах
увлечься в их поту за нежностью песка,
на цыпочках
оттаптывая буквы.
4
Розовый, вдруг розовый.
Фисташки, ваниль и лето.
В пальцах горячий песок.
Пинг-понговый шарик клубничного цвета
тает меж всполохами укусов.
5
Ты ведь не бросишь нас вот так:
вóроны с ободранной кожей
висят и стоят
на высоковольтных столбах.
Ты ведь что-нибудь спустишь —
ладонь или лестницу,
старенький гимн,
уж так банальна басня
о мотыльке,
что распалясь сгорел.
6
Нежные, твёрдые формы,
кто сказал, что твёрдость тверда
и нежность нежна,
и что такое вход,
и что есть преданность,
и где точка отточенной твёрдости
в начале нежности?
Вечер как сбежавшее молоко
Все те же улочки и вечер как сбежавшее молоко
разбавленное кровью непременной
как вечная нечистота рождения
распластывает плоть горы
разбегающимся шоссе
И мальчики со сжатыми зубами
караульные в полях вражды и нежности
спусковыми крючками цепляются за небо и землю
и плоть обрезанная прячется в пыли
вечером сбежавшим молоком
И что не сказано кочует между нами
на холме где ветер гонит пыль
вечером сбежавшим молоком
в красную даль
Раав
В преддверии конца и скорого начала
новогодний месяц истоньшается на глазах
и страх одолевает —
юбилейные трубы обрушат ли стены
городские?
Отворит ли осажденный город проулки свои?
И выйдет ли Раав
спасать спасаться?
Ее окно полыхает на солнце
багряная пряжа надеется белою очнуться
и зерна граната в миске
сияют как камни граната.
Внимательным пальцем считает зерна она
по одному, один к одному —
и когда сольются красные капли воедино
откроется ли нам
и в нынешнем году
Раав?
Карта города ладони
ладонь под уклон разделенного города
с востока разлученного на запад
а линия жизни — под угрозой
а линия счастья — под слоем пепла
отпечатки невиданных пальцев
оставляют сложнейшие узоры
не поддающиеся разгадке
красные как ветер
из окна автомобиля
мчащегося от мизинца к большому пальцу
перед тем как обернется ладонь
чашей холма
и вновь разбросала чаша сия
соцветие пальцев своих
мигающими огнями
на карте ночи
Перевод: Леонид Шваб
Зали Гуревич
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ
16.10.98. ПЛОСКИЕ ВОСТОРГИ
Свежие тучки после вечного лета
да вот высоковато и великоваты
для ватной метафоры,
я-то повосторгался плоскими восторгами
распластавшимися во всю ширь как рассветные испарения
в полутяжёлом парении капельку над столом. Может быть, это — избыток?
ВЛЕЗУТ, ВЛЕЗУТ
Братец мой, А., говорит мне
по телефону:
— А с тобой-то что? Пишешь?
— Да.
— Что, стихи?
— Да, стихи.
— Что бы тебе не писать рассказы,
было бы интересней.
Стихи — это скучно.
— Мне вот один таксист говорил,
пошёл было голосовать за партию Труда,
да не полезло в руку,
так вот и я,
рассказы не лезут мне в руку.
— Влезут, влезут,
расставь строчки пошире.
2.11.98. ВЫ ХИТРИТЕ
Вы хитрите, — сказала мне, проверяя зрение.
Сама того не зная
задела нервное окончание. —
Вы действуете силой
там, где
бессильны,
напрягаетесь (щуритесь), чтоб лучше видеть,
там, где
не видите вовсе,
и от этого
у вас болит голова.
С очками для дали вам станет легче.
Не то что вы почувствуете: wow,
случилось чудо, просто постепенно
вы освободитесь от напряжения,
а это удивительное ощущение.
26.11.98. МАНИЯ
Я слишком много курил,
я слишком много говорил,
больше дыма, чем огня.
Я упрямо разражался речами,
улыбки остались за плечами,
я вышел из меня.
Прямо почувствовал, что выхожу из формы,
а форма остаётся позади
и зовёт меня: Не уходи!
28.11.98. ЧЕМ НЕ СТИХИ?
Не было цели взлететь
к поэтической речи,
я остался
в плоском языке описаний,
чтоб уцелеть.
30.11.98. СТИХИ В СТОРОНКЕ
Вчера по телику
рок.
Десятки тысяч зрителей,
а где же стихи?
Стихи стихают в сторонке,
всё дальше в сторонке,
в отдельном зальчике сбоку
в неподелённой столице.
Придут пара приятелей, те же лица,
да и то придут не на самом деле.
Стихи в сторонке
сторонки,
а я на стороне
стихов.
Иногда я и сам поделён на двое в своём теле,
Но и тогда мой зритель
не мычит и не телится.
27.1.99. НАРОЧНО НЕ
Я нарочно не протёр очки,
когда начал писать,
чтобы стекла остались грязными,
чтобы текст казался рисунком.
Капли дождя,
уже годы я не уделял им должного внимания.
30.11.99. ДОМ И ЛАГЕРЬ
Ни в каком я ни в лагере,
я живу дома,
не в лагере.
Но и дома я создал себе какой-то лагерь,
комнаты как палатки раскинулись на местности,
и мы перемещаемся из палатки в палатку,
сидим в палатке,
крутимся между палатками,
особенно в походной кухне,
а ночью
спим, каждый в своей палатке,
Д. в своей,
Ю. и я в нашей,
да и здесь, у стола,
что же это если не палатка.
Сейчас тихо,
но ведь как в штабе
телефон работает,
компьютер работает,
принтер работает,
полно бумаг, и книг, и папок,
и писем,
и черновиков, и дел,
и воспоминаний, и точилок, и ручек
и всё одновременно раскидано и разложено по местам.
Утром почему-то рассыпалась одна куча,
и ничего не поделаешь,
весь день я пытался снова её сложить.
(Похолодало,
я зажёг в комнате печку).
Присел у костра.
6.12.99. ВЧЕРА НА ПОЭТИЧЕСКОМ ВЕЧЕРЕ
Вчера в Тель-Авиве
на поэтическом вечере
я отчаялся, днём с огнем —
хоть одно бы ухо.
Вспомнил Понжа,
описавшего свое ухо
как ракýшку,
нашёптывающую ему на ушкó
вслушивание изнутри,
как шум моря,
множество ушей оглушающих разом.
Да только треснула ракýшка,
вечный скрип прорезает шум моря,
трещит моторная лодка,
парусник стремительно пролетает,
и кто-то бушует на берегу, кричит
из ракушки.
18.9.2000. РЯДОМ С ТОМОМ
Рядом с томом
несколько деревьев,
не здесь,
в воображеньи,
к нему ведёт дорога,
только он — не дом,
что-то между домом и кучей,
но не куча.
Может дождь пойдёт.
Может всё пройдёт.
Бумажные тучи скручиваются, скучиваются
бумажный дождь падает на землю,
страничный дождь,
буквенный дождь,
падающий не в лужи,
в кучи,
в кручи куч,
я ещё скучаю на куче
или рядом с кучей
и курю сигарету
(под конец).
22—24.9.2000. НОВАЯ СТРАНИЦА
Да-да,
новая страница,
грядка с рассадой,
зелёные строчки, редкие всходы.
Что это редька? зелёный лук? редиска?
Душ в разгаре дня,
белая простыня на голое тело.
По дороге нашли кашне,
не знали кому отдать,
просто надел на шею, и оно осталось.
Пол не падает,
с пола нельзя свалиться,
но и отдалиться не выходит,
взлететь, отделиться.
Это — данность, от которой не отделаться,
никакая лёгкость ее не подымет.
* * *
Глупый поэт,
глупый поэт,
топает ножкой
как мальчик, много лет.
Бородатый мальчик
топает, устал.
Жизнь, она большая,
а я-то — мал.
БЫТЬ СВОБОДНЫМ
Я не я,
ну его к бесу,
сел поглядеть
сбоку на пьесу.
Я в его хате,
с его сыном и женой,
или в комнате один
за его спиной.
Я ему не раб,
он мне не господин,
он не мой провал,
я не его провал.
Пишу его почерком,
болтаю его языком.
Это его боль,
я с ней не знаком,
и это не мой язык,
если этот язык — его.
Ой, только бы быть свободным
от хозяина своего.
АЛЬФА, БЕТА
Покуда у меня
есть А и Б,
как звукоряд
в печной трубе,
есть у меня
отец и мать,
и печка,
чтобы согревать.
Ветер в небе.
Как магнит
буквализм
меня манит.
ДОСТИЧЬ НУЛЯ
От проблем освободись,
на поверхность поднимись
и пасись, как мелкий скот,
в мире действий и забот.
Ноль, он один,
единое поле,
поле действий —
абсолютный нолик,
а над ним — воспоминанье,
единственное, и пусть,
и поднимающаяся радость,
и опускающаяся грусть.
И небеса — ноль,
ночь для очес,
и час проходит,
был и исчез.
БЕСЕДА
Течёт беседа,
струится, как душ.
Сосед с соседом —
одиночество душ.
Я одинок.
Ты одинок.
Ты одинок?
Ты одинока?
Может, только я
не смеялся,
когда все смеялись,
и я тоже смеялся,
и смеялся, и смеялся,
и смеялся, и смеялся,
и катился мой смех, как река,
издалека, издалека.
ПЕСНЯ МИРА*
Мира пела
песню мира.
Песню мира
пела Мира.
Повсеместно
пела Мира.
Мира пела
повсеместно.
Песня мира
пела Миру.
Миру пела
песня мира.
Когда Мира
кончить хочет,
песня мира
всё грохочет.
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Песя пела
Песнь песней.
Песнь песней
пела Песя.
Повсеместно
пела Песя.
Песя пела
повсеместно.
Песнь песней
пела Песю.
Песю пела
Песнь песней.
Когда Песя
приустала,
Песнь петь
не перестала.
14 
