Ожидание судьбы
Там, как раз за тем углом, на Блютенштрассе 20
я жил. Это было в семидесятые, когда
Фасбиндер таскался со своей кожаной труппой
по барам, и кто-то в «Майкэфере» мне сказал, что Queen
снова в городе, в «Suger Shake».
Существовал ещё «Дас Блат», который печатали
на две улицы дальше, и Фаузер был ещё жив.
Давно это было. Как говорится, целая вечность,
хотя это чушь, какая там вечность, просто много времени
прошло, картины ещё свежи в памяти, Фасбиндер,
задирающий прохожих: «Эй, женщина,
не будь такой обидчивой!», и робкий Фаузер,
который так же, как и мы, в «Тюркенхофе» или в «Атцингере»
учился отвязному письму, и это получалось легко, вот только
не хватало судьбы, всей это большой трагедии,
которая потом таки пришла к Фасбиндеру и Фаузеру,
в то время, когда мы грилили на Флаухере и заигрывали
с девушками, читали им наши стихи.
Я об этом думаю сейчас, в июне 2006-го, стоя
перед домом номер 20. 60 марок стоила комната,
зимой с отоплением 90, семь квадратных метров,
туалет общий, один на этаж. Я зажигаю сигарету,
держу её, вобрав в согнутую ладонь, как Фасбиндер, так много
горело в нас тогда, «курение смертельно», читаю
на пачке. Представляю, как бы мы смеялись!
Сознание
Когда ты беден, мир величиной с кусок хлеба,
то есть он мал.
Когда у тебя есть деньги, он превращается в машину, отпуск или
целый дом, то есть во что-то другое.
Бытие определяет сознание, это знали ещё марксисты.
Бытие так часто бывает глупейшей вещью, которой стыдятся
всё те же марксисты…
Я записываю это в баре, где всё ещё не в доску
пьяные мужчины всё время зовут официантов,
в котором пенсионеры ссорятся с хозяином из-за рюмки шнапса,
и незнакомый посетитель становится единственной сенсацией за весь вечер.
Всё в этой распивочной на моей улице так банально.
После второй кружки пива глаза стекленеют и язык
Становится тяжёлым, как грузовики, которые останавливаются у притона.
Но сюда никогда не зайдёт женщина, даже по ошибке…
Здесь заливает себя само одиночество.
Единственная возможная близость — это официантка, которую можно
ухватить за задницу. Незаметно, так, чтобы не разозлить хозяина.
Песенка Алика
А. М.
Уже слишком много выпил
В этой стране,
Которая холоднее, чем мои сны.
Но весь тот снег, что лежит у меня на сердце,
Не хочет таять
(Только не говори, что это кич!).
Все эти лица на улицах,
Серость — это что, взятое на себя обязательство?
Я больше не хочу смотреть, пускай
наконец я ослепну, прямо сейчас,
чтобы сохранить красоту, что когда-то
наполняла меня ностальгией.
Наблюдения
По утрам парки принадлежат бездомным.
Летним утром подметальные машины начинают
Ездить очень рано, собирая мусор, оставшийся от светлой
Ночи.
По утрам парки принадлежат всем тем,
Кто не хочет знать, куда идёт. Серые лица ещё молодых,
Но уже утомлённых, вечно усталых, как и жизнь
Внутри них.
По утрам парки принадлежат последним влюблённым,
Парочкам голубых, которые выходят из кустов,
Как из глубокого сна, с пустыми взглядами:
Это не их мир.
После этого царит будень. Разносчики газет
Наполняют почтовые ящики, служащие прилежно
Корпят в офисах и чёрные дрозды порхают так,
Как будто это их последний день.
Дыхание
Утешение, или нет, чепуха..! — Я должен начать с начала…
Итак: я сейчас немного устал, слишком много видел, наверно,
впечатления, запечатления, Роберт Раушенберг, Хаус дер Кунст,
картон, выразительные средства скульптуры, одна точная складка
за другой, Блинки Палермо, симметрия как язык и игра,
пестрота, Блинки, на первом этаже, Хаус дер Кунст, только Кип-
пенбергера нет, но SPUR уже есть, нет Према (или есть?)…
О боже, эти годы, это дыхание, какое утешение.
Ракеты
Мы стояли на мосту, уже слегка
навеселе, и считали секунды.
Пётр выпускал в воздух ракеты и что-то выкрикивал,
пока я открывал шампанское и К. меня обнимала,
как будто бы вечность
Мы стояли на мосту, когда пробило полночь,
начался фейерверк, и рядом со мной
кто-то закричал от того,
что в него попала китайская трещотка
Машины ехали медленно.
Мы обнимали друг друга, смеялись,
когда чуть позже Алик в японском баре
флиртовал с тремя блядями
(их крашеные волосы были похожи на вспыхнувшие ракеты)
в два часа я сказал, что я устал
и что мы уходим,
как раз когда бармен, переодетый в гейшу,
делал коктейли из крепких напитков
Двойная жизнь
Заседания правления, звонки, инструктаж,
все эти лишние вещи,
эта ненастоящая жизнь
была важна, всё же
вечером, сидя один в своём кабинете,
переносил слова на бумагу.
Во время похорон сослуживцы, стоя над его могилой:
Что, Валли ещё и стихи писал?
Так прошла его жизнь.
Мерцание
Сегодня телефон молчит. День относительно спокойный,
часы похожи друг на друга. Сегодня возможна
совсем другая жизнь, задумчивость,
чего-то не хватает…
Лето было большое и великолепное,
нужно сохранить его в памяти,
неяркие проблески
в лужах, оставшихся после дождя,
который только что прошёл…
Да, остаётся только это смутное чувство,
и оно ведёт нас наощупь к исполнению,
внезапно совсем близко, почти неподвижный,
непонятно, откуда взявшийся
осколок
вот так это всё происходит