Ольгa Мартыновa. O Введенскoм. О Чвирике и Чвирке. Исследования в стихах. / С двумя предисловиями Виктора Бейлиса. М.: Русский Гулливер, 2010.
«О», стоящее в заголовках обоих циклов (точнее даже, отдельных книжек), составивших последнюю книгу стихотворений Ольги Мартыновой, наводит на мысль, страшно сказать, о (опять это «о»!) нарративе, повествовании, рассказе. То есть не о «чистой лирике». Но глянуть на подзаголовок, и он — с точки зрения почитателей чистой лирики — окажется еще ужасней: «Исследования в стихах». Что уж за этим должно воспоследовать? Тяжеловесный трактат латинскими гекзаметрами или французскими александринами?..
Давайте не пугаться. И «рассказ в стихах» (и даже, как мы знаем, «роман в стихах») имеет право быть. А уж «исследование в стихах» — что может быть вернее, чем исследовать стихи стихом?
И тогда мы возвращаемся к нашему «о». Потому что в первой книжке исследуются чужие стихи. «О Введенском» — значит, стихи Александра Введенского. Но что значит «О Чвирике и Чвирке»? …
…Провисело у меня это начало рецензии в файле (а я в это время ездила на автобусах и на трамвае с книжкой в кармане), пока я не поняла, что пошла по ложному пути. То есть сначала сочинила некий тезис неких «почитателей чистой лирики», а потом взялась его опровергать, хотя никто такого тезиса не выдвигал и никаких таких «почитателей» в наше время днем с огнем не сыщешь. И никто ничего не «пугается».
Но вопрос, который я задала и в заголовке (впрочем, только первая часть вопроса — «о чем же» добавлено не совсем по делу), и в последнем абзаце несостоявшейся рецензии, он не ложный. Только я так и не нашла на него ответа.
Мне кажется, что и Виктор Бейлис с чвириками тоже не вполне справился (хотела написать «тоже, вроде меня», но нет — я-то совсем не справилась, обломала зубы). Если в первой статье он блестяще анализирует «О Введенском», то во второй зачастую как будто уходит в сторону. А точен тогда, когда что-то скажет, затем поставит двоеточие и — цитирует. Вот тут, из сочетания его слов с цитатой, начинаешь что-то видеть, что-то начинает сквозить. Но еще больше сквозит, когда возвращаешься к источнику цитаты — целому стихотворению, целой книжке. Я, кстати, всё-таки чвириков считаю не циклом, а отдельной книжкой, тем более что она внутри делится, притом отчетливо: на ту часть, где идея чвириков постепенно пробивается — почками, бутонами, и на ту, где она цветет, заполняя собою всё. И вот эта вторая часть действует на меня особенно сильно, особенно загадывает мне загадки, и я как будто знаю разгадку, а сказать словами не могу!
Так, может быть, разгадка в самой загадке, в самих стихах? Читая стихи, а не умствуя, всё про Чвирика и Чвирку знаешь: и кто они, и что они, и какие они. И лишь собравшись быть рецензентом, начинаешь вкладывать себе в голову разные коротенькие и длинненькие «мысли». А надо — опять читать и перечитывать, и если можно — то вслух (конечно, вслух — не в трамвае и не в автобусе). И не терзаться собственными придумками.
Проще-то всего, конечно, было бы сказать, что Чвирик и Чвирка — поэт и поэтка (прекрасное польское слово, которое я предлагаю взять на вооружение вместо замшелого «поэтесса»). Это верно, но как-то недостаточно. Потому что они, конечно же, еще и существа ангельской природы, и существа в самом чистом смысле птичьей природы — и вдобавок общечеловечьей (а не только «поэтской») природы. И потому, что они не существуют, не живут друг без друга (даже когда Чвирик уходит на войну), а поэты (любого пола) всё-таки, независимо от бытовых обстоятельств, независимо от групповщины («в хорошем смысле, а не в плохом»), ни от чего независимо, — суть поэтами всегда в одиночку.
Тогда, значит, любовь? Ну да, конечно, без любви никак не обойдешься, в том числе и той, что милосердствует, долготерпит и т.д. Но прямо о любви ничего в этих стихах не сказано. Да и не нужно…
Мне уже случалось писать о стихах Ольги Мартыновой (предисловие к ее книге «Французская библиотека», 2007). Уже в этой книжке было несколько стихов о Чвирике и Чвирке, но еще не был создан — или уже был создан, но непосвященным еще оставался невиден — этот совершенно особый мир. Впрочем, за что у Мартыновой ни возьмись, — всё особый мир. «О Введенском» — не моя тема, да мне ее и не поднять, но это тоже еще один совсем особый мир. Думаю, надо мне — и, может быть, не только мне — теперь, после Олиной последней книги, взяться перечитать всё, что она писала с самого начала, с самых юношеских стихов, которые я некогда была счастлива печатать в «Континенте» и «Русской мысли», но видела за ними просто необычайно талантливую девочку с «неженской силы» стихами. Вероятно, и тогда уже за ними стояло нечто большее.
31 
