ISSN 1818-7447

об авторе

Семён Травников родился в 1989 году в Уфе. Окончил отделение прозы Литературного института в Москве, учился в аспирантуре Государственного института искусствознания. Лонг-лист премии «ЛитератуРРентген» (2010). Погиб в 2016 году.

Votum separatum

Семён Травников — имя, на которое стоит обратить внимание. А потом запомнить этого представителя самого младшего на сегодняшний день поколения русской поэзии. Травников говорит о важности и возможности «просто говорения, проговаривания, т.е. неопосредованной речи». Мне же его стихотворения представляются как бы дремлющими, как бы застывшими, как бы сидящими на дорожку. И вот когда наступает момент чтения другим — они начинают медленно двигаться, шевелиться, становятся прекрасными, как черепахи, которых не смог изуродовать Бог.

Андрей Сен-Сеньков

Семён Травников

Самоописание тишины

* * *

повторяясь, мы существуем, узнаем друг друга.

рассчитывая на повторы,

касаемся присвоенными вещами

листьев травы, из их пепла пытаемся приподнять голову.

оставляем свои лабиринты снов

среди плетений листьев, слоев

земли. называя предметы пространства,

заменяем отсутствие в нем себя

на возможность спутать

окружающее с собой.

* * *

Говорение — это шум на месте молчания.

Самоописание тишины. Восполнение

внутренней пустоты прошением у нее прощения.

Идентификация через языковое преодоление.

И так далее. «Я в тебе есть» вместо каждой фразы.

Расскажи про мир последовательностью артикуляций,

выталкивай воздух, старайся не задохнуться.

Ты не знаешь, нравится ли тебе просыпаться,

я не уверен, можно ли вообще не проснуться.

Мы ищем друг в друге приемлемые варианты себя.

Понравившееся существует в текущем. Tres bien.

Здравствуй, поле возможностей, доброе утро,

любое, вписанное в окружность,

взгляд, сотканный из переплетений.

Не претендуй, просто будь одним из мгновений.

Кажется, тебе по пути с каждым,

ну что же, а я — это любой.

Ограничим себя запасом местоимений —

мы, выросшие из вещей,

мы, интонации, мы, пустые проемы дверей,

мы всего лишь сделаны.

Мы несомненно есть

друг в друге.

Мои руки не знают своих движений,

лучший мир говорит слова на твоем языке, —

производные от невыясненных с ним отношений, —

они останутся, вероятно, станут песком

каким песком слова станут

теплым песком

белым песком

мягким песком

мокрым песком

освещенным солнцем песком

песком который уносит ветер

песком на котором можно лежать закрыв глаза

купаться в воде возвращаться и рисунки начертанные на нем унесут набегающие волны

* * *

непосредственность твоих глаз лишает меня сетей понимания

кажется я видел как в тебе зарождается пульсация воздуха

взгляд это всего лишь точка отсутствия

неминуемо указующая на нашу неустранимость

листва невозможных трав неостановимо растет

под светом спонтанно появляющегося солнца,

сопровождающего наше романтическое путешествие

в страну телевизионного моря.

мы происходим за запертой дверью,

освобождая сами себя руками полными ожиданий.

становящееся состоит из дыхания.

ты всегда реагируешь безоглядно

интересно была ли ты раньше

случайность так одинока в этом пространстве случайностей

следуя за голосом забываю про голос

все существует только в твоих глазах

а я смотрю на глину и говорю с поспешностью слепков

ложь — то что не было произнесено

забывчивость это смерть за спиной

я так люблю ее за тянущиеся секунды максимального присутствия

мне нравится ее смех

маринованные мифологемы купаются в естественном абсолюте

костюмы от логоса унижены наготой

ты вся целиком в этом движении пальцев рук

это намного больше чем можно ждать при помощи слов

заслоняя небо ты становишься небом

* * *

в мечтах никакого безумия, одна размеренность:

квартира, коридор, поедание креветок. просмотр

старых фильмов с бельмондо или лайзой минелли.

мучительные просыпания по утрам, дешевые

предметы на внешней стороне холодильника,

пожелания постоянно теряющимся карандашом,

устойчивая мягкость вещей вроде будильника,

комнатная дипломатия, отсутствие веры,

бог, изредка заглядывающий в окно

мятное солнечное забытье без меры.

дни как мятое полуслепое полотно.

и не будет ни жили-были, ни лика иисуса над нами

пузырьки, стекленея, приведут к невозможности изменений

отправляя слова и вещи в марево пустоты как у чехова

и идти по улице будет значить идти по улице

а смотреть на тебя будет сутолока мыслительных импульсов.

милая ты моя девочка. разноголосицей. неуверенно.

* * *

похоже что эйфория есть ощущение недостатка, ускользающее от рассудка.

в движениях рук отказываются сливаться все предыдущие

движения. голос становится чутче, и

постепенно занимает все больше

места. если это возможно,

давай сопровождать небьющееся

надписью «небьющееся».

придя на чистое поле

воспринимай рожь, цветы, голоса,

представь что это та самая воля

что словосочеталась с покоем.

представь

что здесь завершилась история

и осталось что-то совсем простое.

кажется, этот вагон не едет

ни в коктебель, ни в третий

рим. вместо конечного пункта — отсутствие

конечных пунктов. только гуситские

бесконечные перемолы, ленивое богословие,

да редкие новости из какого-нибудь ганновера:

«пожалуйста будь моим становящимся

ведь я так хочу существовать»

но в государстве воздушных шариков

нет ничего. а в происходящем

напрочь отсутствует качество шариков.

только спокойствие люстры, жестокость зубной пасты,

плюс невротичность всего прекрасного,

руки, пахнущие пеплом и пахнущие теплом,

окно и почти не меняющаяся фотография за окном —

предметы, одержимые идеей божественности.

их моментальность уживчива, как нечто рождественское,

помнишь, санта предупреждал о своем несуществовании.

взаимопроникновение — миф: пение — противоположность желания.

* * *

наши руки устали. у жестов

сиеста. вокруг праздник

непрерывного понимания.

мы мечтаем не происходить

хотя бы какое то время.

а я тут пока что придумал:

давай расселим манекенов себя

окружностями окружающих  по квадратным метрам пространства,

а сами уедем в боливию.

в боливию, друг мой!

я приклею прозрачным скотчем к твоим стопам боливию,

и будем вместе смотреть на отсутствие предметов,

заполняя чужим дыханием формы себя.

если что, можно заменить

отсутствие предметов на любые

предметы. попробуем быть

в боливии, почему бы и нет

* * *

Дети разбужены звоном посеребренных пальцев

Их хохотом мир вокруг убеждается в необходимости соответствия,

А уверенность в том что все есть оживляет предметы.

Насыщенность это работа для обладателей пустоты.

Облака начинают жить если возможно плыть над ними.

Дети выпрыгивают из чужих могил

Разворовывая разноцветные кости

Внутренний апокалипсис настойчиво над собой смеется

Вызывая у нас желание слушать солнце.

Смерть в ряду прочих вещей умудряется сохранять свежесть

Воля и тяга к ней оказываются единственной бесконечностью.

Грязь, окружающая детей, освящена их внутренним интересом

Капающая вода замирает от своей последовательности

Истоки ручьев придуманы для усидчивых взглядов

Пожар вызывает смех очевидностью слов о горении

Скорее расцвеченность чем необратимость характеризует гниение.

Красота есть. Воздух есть. Мгновение их невозможности

Вызывает скорее усталость, чем осторожность.

Пение песен — исконный труд сборщика листьев

Запахи листьев, их цвет и вкус освобождаются этим процессом

Иначе цель обозначена как уличение мира в обилии совпадений.

Почва интересна лишь тем что и в ней есть движение,

Каменные первоосновы цветов увлечены свечением.

Приближающаяся тишина ощущается только в моменты насыщенности.

* * *

я — моя вещь, существующая среди других вещей,

я склоняюсь перед любой уверенностью в собственном наличии.

колени привычно мучаются отсутствием пола.

горы уходят в почву, клюв точит вершина.

не просыпайся спи и смотри на

разрушенные дома и воздушные шахты

статистов реальности, их кристаллизованные мечты.

работники сферы контента приветствуют тебя цезарь

только выучи по словарям топ запросов за месяц

welсome. освенцим мыслей, стерилизованный

внутренней пустотой перечисленного.

мы называем предметы каждый в своем сне.

покупаем тепло, и наши руки не

контролируют точки существования. сердца наполняются

воздухом. мы все-таки просыпаемся

в подконтрольное утро. веки закрыты пудрой:

видим не мы, а лишь наши одежды.

слова, как ты теперь знаешь, содержат

любое. ты — то, что ты предоставляешь.

бог требует то что действительно есть, обещая общение

с вещами. тени устало констатируют свое присутствие.

освещения нет кроме старого телевизора. пространство —

отфильтрованное ментоловое разнообразие:

горящие скатерти, сломанные цветы,

кусоччатость наготы, лоскутья платья,

несколько слов, еще меньше взглядов,

и мы, делающие вид, что случается именно то, что нам надо.

* * *

пустые места на доске занимают фигуры мальчишек

парадигмы безумия в лицах, e2-e1, ожидание бога из пены

величины пустот присматриваются друг к другу

точки острот, знаки присутствия

океаны определений на нитках эмоций

количество мгновений мы все таки не события

обязательность непредсказуема как нагота каркасов

привет оружие предпочитать посредством отказа

листва жестов ищет подходящую оболочку

они не твои — то есть — остекленись

о сказочное унифицированное мышление

мы не окружены ничем

сад как метафора ожидания

трансляция сна повешенного прерванная рекламой

любовь. небо. живем. умираем. продано.

пиши свои имена на своей блевоте

на стенах лона. убей свою мать.

уверяю что это все еще твое утро

миллионы тебя мерцающий серый экран

оттенки точек. жеваные жевачки — залог

успеха в тебе каждого. сейчас март.

пляши забывчивый архилох,

вперед игрушечный ермунгард —

это лучшее место коллекции знаков вопроса

* * *

похоже, мышление — это товар.

представь язык как огромный шар:

случайные совпадения значений слов

становятся нашими значениями,

формируют общую действительность.

мы не полые, с нами пребудут

бог и аушра аугустинавичюте;

мы бинарны у основания языка,

владеем телами и используем память;

мы питались либо из левого, либо правого соска

это так, но мы, несомненно, питались.

колебания стремятся к покою.

бывшие девочки с бомбами, мальчики супергерои,

сейчас мы лишь принадлежим предметам.

мы рождаемся сразу одетыми, —

все в точности как советовал

ты. все эти будничные ритуалы,

что ты совершал, — то есть сморкался в душе, курил сигареты ява,

надевал трусы, продранные на боку, говорил о посадках яблок, —

мы состоим из всех этих правил,

привычек, того, что нам предоставил

будильник casio, линолеум на полу, потолок 2.48.

мы заново придумываем одежду, которую носим,

потому что не можем придумать чего-то вместо

одежды, кроме слов, либо контекста.

ты это я, но ни слова о проституции, это скорее миф.

хотя мы продаем существование — чтобы сойти за своих —

за полноту присутствия, за ощущение вписанности, за

еду, температуру, материю. это данность, никаких «that is a

question», вообще никаких цитат:

удал, уехал, устал, украл и усат