Тихоокеанские стихи

Вике

Риф

Выходя на риф, постараться заметить,

где кончается почва,

скрытая в грудах обломков коралловых гротов,

зубчатых башен,

мостов,

обрывков вечного пластика

и каменных микросхем, которые здесь

не собирает никто кроме моря.

Двигаясь к рифу, всмотреться

в низкие тучи, наползающие на остров

через выгнутый вверх горизонт,

вслушаться в грохот прибоя,

свист ветра,

молчание птиц, которых здесь нет.

Шлёпая в мелкой воде на поверхности рифа, взглянуть

на оставшиеся позади горы и пальмы,

чёрные против солнца,

или поймать отражения синевы или облаков

в тихо звенящих окнах воды,

увеличивающих то, что под ними,

словно большие линзы.

Стоя на рифе, сделать попытку понять,

что здесь вибрирует на самом краю поля зрения,

заставляя волноваться за тех, кто есть и кого нет,

и говорить с теми, кого нет и кто есть,

снова и снова,

не зная зачем.

Риф — это черта, за которой «огромные волны»,

перед которой — безмолвие, где сочится вода

в россыпях окаменелостей.

Риф — виртуален, он знак того, что за ним.

Его слышишь впервые со стороны океана,

и видишь потом, уже не помня,

как попал на этот остров,

который не станет твоей тюрьмой, потому что он сам так непрочен

и потому что над ним

продолжают гореть океанские звёзды

и идти океанские тучи,

и со всех сторон океанские волны

бьются

о риф.

Хант

Кто я такой, чтобы доверить бумаге Ваши характеристики?

Проходимец, эксцентрик, бродяга, делец, талант,

Ускользнувший одновременно от констеблей и от славистики,

На борт русского брига в незнакомом порту поднимается мистер Хант.

«Милостивый государь! — писал он капитану «Вестника», —

На принадлежащем мне острове, N миль отсюда, найдя приют

и оплот,

Россия могла бы использовать шанс изменить свою destiny¹,

В южное полушарие выдвинув тихоокеанский флот.

Удобная стоянка, благоприятный климат для базы вдали

от sorrow²,

Кокосовые пальмы, копра, бананы, ямс…

Ваш капитан Лазарев назвал этот остров именем Суворова,

И будущие капитаны, бросая там якорь, с благодарностью

вспомнят меня и Вас.

Сто тысяч фунтов за целый остров, согласитесь, совсем не дорого,

Учитывая, сколько неожиданных выгод Россия могла бы извлечь

Из опорного пункта, склада мехов, пушечных ядер, пороха,

Новой верфи для флагманов, постепенно дающих течь.

Конечно, мой план поставят под сомненье резонёры или профаны,

Над ироничным лорнетом вскинет брови Великий князь,

Но когда за остров Суворова Вам и мне повяжут орден святой Анны,

Мы поздравим друг друга, тихоокеанским песком впервые

оттёрших российскую грязь.

Остаюсь, капитан, в надежде на Ваше скорое возвращение,

Прилагаю карты, копию прав собственности, контракты,

земельный грант.

Не сомневаюсь, что российское адмиралтейство увидит

выгоды моего предложения.

Покорный слуга Ваш и Вашего императора, Вильям Хант».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Конечно, он не был там никогда, но в деталях знал, тем не менее,

Очертания рифа, глубины, сезонную смену ветров,

Густоту вегетации, и думал, что при везении,

Заключив эту сделку, он мог бы доплыть туда на одном

из российских судов.

Я представляю себе, как одинокими вечерами,

покуривая трубку и хмуро глядя в сторону бухты,

Где британские крейсера качались прибою в такт,

Он представлял себе, с какими «ах ты» и «ух ты»

В далёком Санкт-Петербурге адмиралы обсуждают его контракт.

И спустя столько лет, пытаясь принять во внимание неизвестное

И разжёвывая бородинский с ракушечником пополам,

Мистер Хант, с тем же риском, с каким Вы писали

капитану «Вестника»,

И настолько же невопад я решаюсь обратиться к Вам.

Уважаемый мистер Хант, в итоге своих скитаний

За проезд на Сварроу отдав треть жизни и половину книг,

Я надеюсь, я понимаю, как ничто Вам не было долгожданней,

Чем на внешнем рейде замаячивший русский бриг.

За этим стоит, несомненно, опыт бедности и печали —

Вы долгие годы за гроши чинили чужой такелаж,

Я догадываюсь, как и о чём Вы мечтали,

И как Вы наконец решили, что необитаемый Suwarrow — Ваш.

Уважаемый Вильям Хант, я не нахожу Ваше предложение

ни нелепым, ни глупым.

Вы сделали всё, что могли, как и множество других

прожектёров, странников без двора и угла.

Остров Суворова — наш, Ваш и мой, и любого из этой группы.

А Россия, конечно, тогда ничего не купила

и позже всё продала³.

Стансы

1.

В Петербурге-городе на окраине серых вод

Тоска за руку молодца берёт,

Покосясь на с годами густеющий эполет,

Подносить к голове лысеющей пистолет.

От кантонского рейда в сторону Самоа

Унесло над зелёною зыбью его слова,

Где зарок офицерский был дан и взят

Никогда, ни за что не прийти назад.

2.

Нам целый мир чужбина, говорю,

И на чужбине сладко и приятно

Следить полинезийскую зарю

И плакать над любовью безвозвратной.

Бросай, бросай секстант за окоём⁴,

Свою судьбу таким вверяя странам,

Откуда долг, и век, и чин, и дом —

Лишь мусор, уносимый океаном.

И за собой в конце закрыв окно,

От Апии карабкайся устало

Туда, где лечь тебе не суждено,

Но где тебя встречает Туситала⁵.

Станкевич в Тасмании

Мы тогда тасманийских чертей стерегли

Вдалеке от родимой земли,

И ушастой башки замогильный оскал

Новобранцев на дюнах пугал,

Только был вместе с нами Станкевич-поляк,

Он чертей не боялся никак.

Ах, Станкевич-поляк, ах, Станкевич-поляк,

Это всем морякам был моряк.

Всё приказу нам не было двинуться в путь,

Только слышно: денька через два…

Пили вместо воды желтоватую муть,

Кругом шла от жары голова.

И хоть много морей довелось переплыть

И неведомых видеть земель,

До доски гробовой не смогу я забыть

Тасманийских проклятых недель.

То как будто охота палит вдалеке,

То проходит английский конвой,

То народ в кандалах на прибрежном песке

Спит вповалку в полуденный зной…

«Чем тебе не Сибирь?» — и Станкевич-поляк

Показал на солдатский барак.

Ах, Станкевич-поляк, ах, Станкевич-поляк,

Как бы мы не попали впросак!

А в безлюдных местах скрежетало в кустах,

И на пустошах при луне

Неизвестная рать пела то, что назвать

Песней как-то не по сердцу мне.

Мы молчали, крестясь, а Станкевич-поляк —

Он сквозь зубы свистеть был мастак.

Англичанин позволил нам лагерем встать,

Взяв любой под палатки пустырь,

И, глаза отводя, попросил проверять

Ежечасно ночные посты.

И откланялся он, а Станкевич-поляк

Вслед промолвил, ну мать его так.

Ах, Станкевич-поляк, ах, Станкевич-поляк,

На часах постоять не дурак.

С ним матросскую чарку и хлеб я делил,

С ним привык одну вахту стоять,

И где надо смолчал, ничего не спросил,

Как ночами он стал пропадать.

Но слыхал стороной, что Станкевич-поляк,

Что ни полночь, уходит в овраг.

Ах, Станкевич-поляк, ах, Станкевич-поляк,

Что тебя поманило во мрак?

Рассказал англичанин в предутренний час,

Когда на небе не было звёзд,

Как в молчаньи ночном тень за тенью ползком

Окружали британский фортпост.

Как уже было поздно тревогу играть

И подтаскивать к пушкам картечь,

И добавил, смущён, что из зарослей он

Будто слышал славянскую речь.

Нас подняли в ружьё, а Станкевич-поляк

Провалился сквозь землю. Вот так.

Ах, ужо тебе будет, Станкевич-поляк,

По этапу плясать краковяк.

Мы отчалили сразу, как только наш шлюп

Из Сиднея привёз провиант,

И смотрели назад, как кусты наугад

Поджигает английский десант.

И у всех на уме был Станкевич-поляк.

Как с огнём ты поспоришь, смельчак?

Ах, Станкевич-поляк, ах, Станкевич-поляк,

Ты не видишь, что дело табак?

Мы британскому флагу отдали салют,

Англичанин приветствовал нас,

И поставили грот, дали полный вперёд,

И Тасмания скрылась из глаз.

Но казалось порой, что Станкевич-поляк

После смены приходит на бак.

Ах, Станкевич-поляк, ах, Станкевич-поляк,

Мы с тобой попрощаемся как?

Я, конечно, был рад, когда с Богом назад

Мимо Польши мы в Питер пришли,

Но в родимых полях мне стояли в глазах

Берега Тасманийской земли.

Только что там увидел Станкевич-поляк,

Мы уже не узнаем никак⁶.

Malacca Straight

Паруса поднимая, садясь на ежа,

в либерийском флоте служа,

из Макао с какао держа на Гоа,

сигналить флажками, уча слова,

поперёк рубежа держа.

Вперёдсмотрящий, на себя посмотри,

что за трип у тебя внутри?

В Гуджарате режут ржавые корабли,

ты ведёшь туда «Аннабель Ри».

Кока-кола с лапшой, это инь и ян,

чили ложками в эту дрянь,

караока с душой, чтобы сменщик Ченг

оглянулся: «take care, man»⁷.

Но зато будет слышен свист ветра в снастях

на контейнерных плоскостях,

и огни Святого Эльма видней

там, где нет ни мачт, ни огней.

Летучий голландец

По синим волнам океана

Под стрелками звёздных часов

Корабль одинокий несётся,

Летит, не подняв парусов.

Не гнутся высокие мачты,

И флаги на них не шумят,

Лишь в стёклах мерцают экраны,

И датчики в море глядят.

Есть остров на том океане,

Суровый и мрачный гранит,

Куда не слетаются птицы,

И путь человеку закрыт.

Там к чёрному голому камню

В пору, как свершается год,

В прожекторов мертвенном свете

Военный корабль пристаёт.

Три раза провоет сирена

В ночную ненастную глушь.

По трапу идут президенты —

И Меркель, и Путин, и Буш.

Выходят на чёрные скалы,

И каждый своё говорит,

Но в грохоте слова не слышно,

И пена им взоры слепит.

Идут президенты, премьеры,

Взывая неясно к кому,

Слова государственной речи

Бросая в гремящую тьму,

Сверяют проценты и вклады,

Считают ресурсы и газ,

Но только с ударами ветра

Проносится пена у глаз.

И в гневе грозят кулаками

Чему-то в грядущей судьбе,

И грозно зовут генералов,

МИ-6, Си-Ай-Эй, ФСБ.

Но то не фуражки и шлемы

Белеют во мраке ночном,

То брызги летят по утёсам,

И море бушует кругом.

Ползут президенты по скалам,

Вперяясь в бурлящую тьму,

И если один поскользнётся,

Другой не поможет ему,

И каждому кажется часом

Любая из этих минут.

Всё дальше бредут президенты

И снова сквозь грохот зовут:

Зовут они тех, с кем встречали

Давно безвозвратные дни,

Зовут своих милых сограждан,

О ком позабыли они,

Но нет избирателей рядом,

Не слышно семьи и друзей,

Лишь волнами скомканный смокинг

Чернеет средь белых зыбей.

Бредут, исчезая во мраке,

Петляя меж зубчатых скал,

И Буш, заблудившись на кручах,

То Меркель, то Путина звал,

Но Меркель в провале исчезла,

И Путин потерян в пути,

Зовут они, может быть, Буша,

Но Буша не могут найти.

Так бродят, и стонут, и плачут,

Пока озарится восток,

Дрожа и пытаясь зарыться

В холодный прибрежный песок.

И снова пронзительно взвоет

Сирена над гребнями вод,

Дрожащих, оборванных, мокрых

Обратно на борт позовёт.

Идут на корабль президенты,

И каждый тоскою томим,

И в тесную тёмную рубку

Уходят один за другим.

И вновь обезлюдевший крейсер

В тот час, как развеется жуть,

Погасит огни и безмолвно

В обратный отправится путь.

* * *

Бег от глобализации кажется заморочкой —

Свист посреди овации, па запятой под точкой,

Видимый след поллюции, как на утёсе — тучка,

Щёлочка в конституции, в паспорте закорючка.

Всплеск на кривой инфляции, клик министерской мыши,

Навыки левитации с чувством, что выше крыши.

Чтобы не отметелили, прыгай с узкоколейки,

На чемодане, теле ли трудно считать наклейки.

Брайтон, Ашдод и Токио — грохот слыхать с причала.

Не повторяй упрёки о «поздно решать сначала».

Что позволяло папочке не восклицать «о горе»?

Кошка, паркет и тапочки, и на пороге — море.

Интернет-кафе в Шанхае

Anonymous

how do u say I Love You Vlad in chinese

Anonymous

Perhaps you should ask your question in a Chinese language forum.

Anonymous

我愛泰勒

is I love you Taylor in chinese. I have no idea about Vlad though, sorry.

我愛 Vlad

is I love you Vlad… I don't know how to write «vlad» in chinese…

Anonymous

you say «wo ai ni» (I love you) «Wo la deh» (Vlad)⁸

* * *

Делать буддийские практики на борту не слишком сложно, говорил

помощник капитана. Для динамической медитации достаточно

прикрепить к полу каюты гладкую доску и простираться на ней.

Главное поймать ритм качки, если она килевая. Бортовая качка,

конечно, сложнее, потому что может сбросить с доски. Сидячая

медитация даётся не так легко, потому что трудно при любой качке

держать позвоночник прямо. Но самое трудное — объяснить ребятам,

что ты там так подолгу делаешь в своей каюте. Мои привыкли, у

нас вообще хорошие отношения, но сначала я чувствовал, что надо

им всё объяснить и показать. На корабле все знают тебя как

облупленного, люди проводят друг с другом по полгода, деваться

некуда, поэтому для каждого очень важно, чтобы все его понимали.

* * *

Там, где Чехов в кокосовом лесу лунной ночью

с чёрноглазой индуской сношенье имел⁹,

Я последовать примеру русского классика не сумел

Не потому, что пишу херню, или что не отросла борода,

И не потому, что худые чёрноглазые девы мне не нравились никогда:

Ассиметрия гендерных отношений

в постколониальном контексте — вот

Что мне в кокосовом лесу лунной ночью с чёрноглазой индуской

трахаться не даёт.

Что я бы мог предложить ей, кроме кота в мешке?

Провисеть здесь полгода, после осесть в UK?

Заклеивать аппликациями каждую новую щель в шалаше,

Выстроенном из Cultural Studies папье-маше?

Об этом смешно и думать. Так что этот выход не наш.

Но зато Вы, Антон Павлович, не пробовали, что такое

чанмайский гаш,

И, трясясь на ночном автобусе джунглями на восток,

Из одних на двоих наушников не слушали тайский рок.

Хундертвассер

Свобода окна

свобода воды в гавани

свобода умереть в плавании по южным морям

свобода делать что хочешь и хотеть построить корабль

назвать его Regentag

(день с внезапным дождём)

Свобода

отправления в путешествие в разных носках

Пол в доме

не должен быть плоским

тогда передвижение по нему напоминает о качке

когда Regentag

выходит за волнолом

и его снасти

облегчённо вздыхают

Свобода

деревьям расти из окон

забирая фасады обратно

а человеку

облицевать разноцветной керамикой придорожный WC в Кавакава

говоря с побережьем

через головы тех кто построил здесь кубики города

Свобода

смотреть в океан с Хокианги

Свобода

окна

Туристический блюз

Водоросли 愛 под дождём,

водоросли 愛 под дождём,

наверное, это то,

к чему мы больше так близко не подойдём,

потому что случайно, от сдвига времени в полусне,

потому что, как всё здесь на севере, здесь всё лежит в стороне,

потому что в набитой драйверами столовой, где сто метров

до моря вниз,

бабушка, иначе не скажешь, готовит рыбу и рис,

потому что в издёрганных ветром стёклах сходит на нет гроза,

потому что нужно проехать полмира, чтобы так увидеть твои глаза,

потому что что-то подсказывает, что мы недолго будем вдвоём,

потому что 愛してる¹⁰

прячут

в водорослях

под дождём.

Chungking Mansions

17 этажей

огромного блочного фасада в грязевых потёках,

где наверху пеналы комнат,

а внизу торговые галереи

с клубками вываливающихся из дыр в стенах и потолке проводов,

грудами чемоданов,

рядами до потолка повешенных друг на друга сари,

джинсовых курток,

заваленных всякой всячиной ящиков на полу.

Сверху голые лампочки — в галереях нет окон,

по сторонам индийский take away

с хромыми столиками на тонких железных ножках.

Запах пакоры, специй, пережжённого масла и тесноты.

В лифте,

куда истомившихся в очереди заталкивают лифтёры в белых перчатках,

парень с остекленевшими глазами пытается заниматься онанизмом

около притиснутых к чудом уцелевшему здесь зеркалу женщин.

Широкая индийская физиономия

пролезает туда между чьих-то плеч

и говорит: брат, ты опять

это делаешь?

Ты этого лучше не делай.

Паника прекращается, и не достигший оргазма бедняга

хочет для компенсации залезть ко мне в карман.

Ты этого не делай, говорю я ему.

Он напряжённо смотрит в сторону, значит, понял,

и убегает, перепрыгнув через лестничные перила,

как только дверям лифта

наконец удаётся открыться.

В коридоре

до потолка тюки и ящики, а на площадке

молодой африканец расстелил свой молитвенный коврик.

Дальше пансионы,

где в комнатах кровати в один или в два яруса в зависимости от цены

(от 6 USD)

и вход в общий душ,

как и вход в туалет, узнаваем

по запаху.

Говорят,

что ночами на лестницах здесь небеспечно

и что внизу в галереях снимал Вонг Кар-Вай,

приводя в восхищение Тарантино.

Здесь почти нет европейских лиц,

но поляки живут, и мы тоже живём, ничего.

Хотя жить здесь совсем без товара —

значит вызывать некоторое подозрение.

Мультикультурализм

начинается перед воротами белых кварталов

с надписью «There's nothing to see here»¹¹,

а кончается здесь,

где чувствуешь себя не в музее культур,

а на не вмещающем всех караванов базаре,

и держишься за свои привычки,

как за седло или за хвост верблюда.

Если где-нибудь мне хочется быть консервативным,

то здесь.

Этот адрес

хорошо назвать таксисту в аэропорту

и наблюдать, как меняется выражение его лица,

и как он потом поглядывает в зеркало заднего вида,

пока HK¹² постепенно вырастает в конце дороги,

летящей назад между проливом и мягко очерченными горами,

а в окно врывается запах моря,

и в динамиках

то хрипло, то чисто, в зависимости от положения контактов,

поёт о том, что сегодня меня никому не остановить,

Фарух Булсара¹³.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Destiny (англ.): судьба, удел.

² Sorrow (англ.): печаль, горе.

³ «Россия, конечно, тогда ничего не купила»: анахронизм

   в изложении, как и в самих событиях. Предложение

   Вильяма Ханта (май 1886) было сделано не до, а

   многим позже продажи Россией Аляски (в апреле

   1867).

⁴ «Бросай, бросай секстант за окоём»: поэтическая

   вольность. Конечно, так не обращаются с антикварными

   навигационными приборами.

⁵ «Но где тебя встречает Туситала»: Могила Р.Л.Стивенсона

   находится в пяти километрах от Апии, столицы Самоа.

   Туситалой — рассказчиком — называли писателя

   местные жители.

⁶ «Станкевич в Тасмании» (1823 г.): Русские моряки пробыли

   в Тасмании около четырёх недель. Станислав Станкевич исчез

   и так и не был найден.

⁷ Take care, man (англ.): ты, парень, поосторожней.

⁸ «Как сказать по-китайски я люблю тебя Влад?«

  «Наверное, лучше это спростить в китайском форуме».

   »我愛泰勒 по-китайски я люблю тебя

   Тейлор. Но я понятия не имею, как будет Влад…

   我愛Влад значит я люблю тебя Влад…

   Я не знаю, как написать Влад по-китайски.»

   «Скажи во ай ни (я люблю тебя) во ла де

   (Влад)»

⁹ «В кокосовом лесу лунной ночью» и далее: цитата, см.

   корреспонденцию А.П.Чехова.

¹⁰ «愛してる» (япон.):

    читается «ай ши те ру», см. напр. в google.

¹¹ С надписью «There's nothing to see here» (англ.):

    здесь не на что смотреть (скорее метафора).

¹² HK: Hong Kong.

¹³ Фарух Булсара: настоящее имя Фредди Меркьюри.