Огненная Земля С французского

Глебу Цвелю

Он открыл глаза, приподнял голову и огляделся. Комната была маленькая, пыльная и тесно заставленная. Вся обстановка немного отдавала стариной: буфет, шкафы, круглый стол в середине, на котором навалено белье, стулья, швейная машинка в углу. И все это почти впритык друг к другу. Была еще неразобранная кровать, поверх которой он лежал, и потертое кресло, в котором сидела старуха. Старуха читала газету. Он закряхтел и тяжело сел. «На мастерскую похоже», — подумал он. Вторая мысль была: «Пингвины». Стекла в двух небольших окнах были густо замазаны сырой пылью, так что свет почти не проникал. Вверху ослепительно горела люстра. Он не знал, сколько сейчас времени.

Старуха подняла голову и осклабилась: «Продрался? — она засмеялась. — Ну иди, там тебя кормить будут». И захохотала опять. Смех напоминал кудахтанье.

Он встал и, волоча ноги, пошатываясь, поплелся к двери. Старуха сложила газету и, с нею в руках, отправилась за ним. «Что ей надо?» — подумал он. В дверях он высунулся в прихожую, как назвал ее про себя, вытягивая шею и привалившись к косяку. В углу небольшой комнаты, действительно похожей на прихожую, над каким-то агрегатом, то ли старой стиральной машиной, то ли еще одной швейной, с кучей сваленного тряпья возилась женщина в накинутом на плечи платке.

Он полуощупал, полуоглядел себя. Он спал в брюках и в пиджаке, пиджак был расстегнут, под ним — рубашка, с остроугольным воротом на белых больших пуговицах, тоже расстегнутым. «Как тюремная», — подумал он. Из ворота торчала казавшаяся особенно голой жилистая тощая шея. Он обхватил ее ладонью сначала со стороны кадыка, потом — позвонков. Шея казалась жалкой и беззащитной. В комнатке дуло, и его пробрало, он сразу замерз.

Он стоял в носках. Поискал в прихожей взглядом и обнаружил у стены, под стулом, ботинки, похожие на его. «Твой, слышь, встал он, — сказала старуха за спиной, и он вздрогнул. — Принимай!» Женщина оторвалась от своего занятия и взглянула на него: «Чего? Есть будешь? Подождешь.»

Она в сердцах кинула какую-то тряпку, которую держала в руке, в общую кучу. За спиной кряхтела старуха. Женщина была точно вытертая возрастом, но еще красивая, с лоснящимися, немного вздернутыми бровями и пухлым, как будто воспаленным ртом.

«Эй», — позвал он, гладя себе шею. «Ну? Куда это ты собрался?» — женщина опять обернулась и глядела подозрительно. — «Мне это, надо, сходить, я скоро». — «Ну надо, чего ж, правда, сходи», — кивнула женщина, отворачиваясь. Он подумал, что, вероятно, уже много раз ходил и это не вызывало никакого сопротивления. Он успокоился. — «Слышишь, кинь мне чего-нибудь». — Он по-прежнему гладил шею. — «Чего это?» — «Прикрыть чем-нибудь, — он потыкал в шею со стороны позвонков, — чтобы преодолеть это чертов холод». — «Возьми, на», — бросила ему женщина длинную тряпку. Он не поймал, уронил, нагнулся, поднимая, и признал узкий тонкий шарф. Выпрямившись, он обмотал его вокруг шеи, концы запихнул под рубашку. От тряпки пахло бензином.

Он наклонился, ловя ботинки, и стал запихивать в них ноги, одну, потом другую, низко нагибаясь и стараясь не упасть, а еще больше — чтобы его слабость не была обнаружена. Надев и завязав шнурки, поплелся к двери, видневшейся впереди.

Когда проходил мимо женщины, она оглянулась на него, провожая взглядом, и пошла следом, когда он был уже возле двери. «Иди, иди за ним, а то уйдет. Не отпускай его», — несся из комнаты клекот старухи.

За дверью оказалась еще одна прихожая, совсем маленькая, узкая, почти коридорчик, напротив дверь в тамбур с поблескивающим замком, до которого он думал, что не доберется. Но он добрался. И открыл его с неожиданной легкостью. Сзади слышалось дыхание женщины.

Тамбур был крашен светло-желтой, почти белесой краской, очень узкий, с овальным зеркалом по одну сторону, двумя гудящими лифтами — по другую и небольшим окном впереди, очень высоко. Квартира здесь была одна, из которой он вышел. И еще двери: одна — на лестницу, справа от квартиры, другая в конце стены, должно быть, на балкон.

Он прошел к лифтам. Они ездили вверх-вниз, и ему стало скоро казаться, что это никогда не кончится. Женщина прошла за ним и встала очень близко, загораживая путь на лестницу. Он нажал кнопку и держал не отпуская.

«Ну? — она с плеч ловко перекинула платок на голову, подвязывая, — колись. Куда собрался? Я же вижу». — «Нет, нет», — зашептал он, торопясь и наклоняясь. Женщина отстранилась, как будто близость его ей была неприятна. — «Я сейчас, только привезу. Там, я же помню, оставалось…» — «Чего это?» — спросила женщина, но видно было, что она ожидает очень точного ответа и уже успокаивается. — «В кармане, — спокойно сказал он. — Брюк. Я специально тогда не взял. Я привезу». — «Сволочь! — так же спокойно ответила она. — И сколько?» — «Это, — он лихорадочно прикидывал. — 200. 200 рублей. А я привезу». Женщина, казалось, раздумывала. Потом кивнула: «Ну, деньги. Хорошо. Как всегда. Что ж сразу не взял? А теперь ехать, видишь, какой ты? И сразу назад».

Она улыбнулась, показывая белые красивые зубы, озарившие ее в остальном темное лицо. — «Да, да», — кивал он, обрадовавшись, что попал. Больше, вероятно, у него быть не могло. Женщина опять нахмурилась. «А к этим поедешь, что ли, к пингвинам своим?» Он замер. Она с вернувшимся подозрением напряженно всматривалась в него. — «К ка-аким пингвинам?» — «Забыл? Ну, ты!» — она покачала головой. Лифт приехал, и двери раздвинулись. — «Вчера сообщили… — Она шагнула, отталкивая его, приставив ногу к дальней дверце и мешая ей закрыться. Сверху она еще отталкивала ее рукой. — …что, мол, Ваши все едут. Тебя называли. И завтра Вы где-то там собираетесь».

В лифт, загороженный ее ногой и рукой, было не пробраться. Он боролся с желанием броситься к двери на лестницу. Но для этого надо было бы обойти женщину сбоку, и он знал, что не дойдет до низу. Двери гудели, наезжая, а она опять их расталкивала. — «Да, с тобой», — зашептал он, наклоняясь к ней и хватая за локоть. — «Я не поеду», — отвечала она, отстраняясь и убирая руку. Платок размотался и теперь свисал по сторонам головы. — «Только с тобой», — в отчаянье шептал он, боясь, что она отпустит лифт. Она опять покачала головой. «Мне-то зачем?» — «Тогда и я тоже. Нет. Не поеду. И мне тоже зачем? Лучше я сейчас, привезу все». — «Да чего ты там привезешь, — усмехнулась она, убирая от лифта ногу и руку. — Одно название только». Но он уже входил в лифт. Старуха показалась на пороге, грызя яблоко: «Не отпускай его, дура, не воротишь». Но он уже нажал на кнопку. Двери закрылись, отгораживая его, и лифт поехал вниз.

Там он выглянул наружу, посмотрел налево, потом направо, должно быть, думая, что его поджидают здесь. Но никого не было. Он вышел из лифта и пошаркал к ступенькам. Консьержка, облокотясь на стол, высовывалась из своей скворечни. Он поздоровался. Она ответила: «У вас все нормально?» — «Да, хорошо всё», — слабо ответил он. — «А что это у вас…» — «Где?» — Она показывала ему на лицо, он провел по нему, но не смог ничего обнаружить, кроме длинной, как водоросли, тонкой щетины. — «А-а, это. Д’так», — на всякий случай ответил он, пробираясь мимо и чувствуя, как уставилась ему в спину.

На улице было еще холоднее, чем он думал. Задувало, сверху летел снег, похожий на дождь, или дождь, похожий на снег. Он подумал: что будет подозрительнее — если он посмотрит вверх или если не посмотрит. И решил — что если не посмотрит. Он задрал голову. На маленьком, держащемся на ржавых металлических штырях балконе стояли обе. Он помахал им. Они помахали в ответ. Ему показалось, что улыбаются.

Дороги он не помнил. Но этого нельзя было показать. Он бодро застегнул пиджак. И своей расшатанной, разъезжающейся, как на лыжах, походкой двинулся, не задумываясь, направо, стараясь держаться уверенно до тех пор, пока его могли видеть. Но очень скоро вышел на дорогу. Получалось, что он угадал. Его пробрал пот при мысли, что было бы, если бы он отправился в другом направлении. А потом опять стало зябко. Он бы так там и блуждал, не решаясь ни к кому подойти и спросить. Он очень хорошо помнил реакцию и взгляд консьержки. А также — как сторонилась от него женщина.

Он вышел почти точно на автобусную остановку. Но не решился подождать и сесть. Метро было неизбежным злом, но автобуса-то он минует. Он решил опять положиться на судьбу и повернул вдоль дороги, на этот раз налево, стараясь не обращать внимания на взгляды прохожих. Он и тут был прав. Метров через 200 показалось метро, и он повеселел. Бесприютность, росшая в нем по мере того, как его волосы, лицо, воротник рубахи, пиджак и даже засунутые в карман руки проникались валившей с неба густой крупной влагой, он точно снаружи весь раскисал, эта бесприютность если не вовсе оставила его, то поуменьшилась.

Но ни денег, ни, тем более, проездного не оказалось. Он мыкался вдоль турникетов, не решаясь ни у кого попросить и с ужасом замечая на себе веселое внимание молодой дежурной, пока белобрысый и румяный постовой, толокшийся рядом с ней, не махнул ему подойти. «Ну, — спросил его мент, — откуда такой?» Он неопределенно махнул: «Да-а, там, — и сейчас же заторопился, — у меня нет денег, пропустите меня. Мне очень, очень надо. Пожалуйста». — Для убедительности он изгибался всем телом, уже готовый рассказать про пингвинов. — «Пьян?» — строго спрашивал парень, видимо, в глубине души веселясь. — «Нееет», — теперь он всем телом трясся, изображая отрицание. — «Да не пьян он, Миша, это ж видно, пусть его идет, — вмешалась легкомысленная дежурная. — Ну что ты злобствуешь». Мент рассмеялся: «Ххх, Катьк, с тобой попаду я как-нибудь. — И ему: — Проходи давай, но смотри там только», — и погрозил пальцем.

Краем глаза он еще видел, как добрый мент наклонялся к дежурной, что-то ей нашептывая, а она хохотала, пытаясь отодвинуть рукой его розовую морду. Но мент всякий раз ловко увертывался и наклонялся опять.

Он автоматически прошел в конец платформы, удивляясь тому, что его вело.

В вагоне вокруг него сейчас же образовалась пустота. В этом было немалое преимущество. Как по коридору, он проплелся к схеме, повис на поручне и, наклонившись, долго тупо ее разглядывал, пока не нашел своей станции. Поезд остановился, и он прислушался к названию той, к которой они направлялись. Потом опять посмотрел на схему и посчитал. Ехать было минут двадцать, что показалось ему вечностью. Он перебрался к не открывающейся двери, встал в углу, облокотясь на раму сиденья. Там кто-то сейчас же вскочил и перешел. Он покосился через плечо и тяжело сел, подумав, что хорошо бы не заснуть. Справа от него освободилось еще два места. Но спать совсем не хотелось.

От праздности он шевелил рукой в кармане, нащупывая ключ. Собственный дом представился ему необыкновенно притягательным. Он стал воображать, что он там увидит, с такой серьезностью и подробностями, как будто от этого зависела неизменность этих еще не существовавших помещений.

Продолжая так достраивать и размещать, он сошел на своей станции, крепко сжимая уже мокрый скользкий ключ, проплелся, шатаясь и разъезжаясь, под внимательными взглядами дежурной и ментов — здесь их было двое, и поднялся в город. Повернул из метро, легко узнавая дорогу. Но, странное дело, как будто то, что вело его, когда он блуждал, оставило его здесь, где он знал дорогу, потому что он дважды ошибся: один раз — свернув на переулок раньше, и пришлось возвращаться, хотя можно было пройти дворами, но он не решился, и второй раз — когда вошел не в свой, хотя и очень похожий подъезд. Он уже почти добрался до лифта, но был окликнут вахтершей: «Гражданин, вы к кому», — посмотрел на нее, не узнал, подумал, что, может быть, новая, но, повинуясь смутному чувству, повернул и пошел вон, крик сзади: «Постойте, вы это что приходили-то», — заторопился, споткнулся на пороге, валясь на дверь и цепляясь, и вывалился из подъезда, еще держась за нее. Отпустил ее и, подбочась, стоял, задыхаясь и равномерно то откидываясь назад, то наклоняясь. Какая-то дамочка, быстро идущая навстречу, отпрянула и обошла его по очень длинной дуге. Его это развеселило и успокоило.

В его подъезде вахтерши не было. Он порадовался и этому. Хотя столик ее по-прежнему стоял.. Лифт не работал. Он долго поднимался по лестнице, хватаясь за перила мокрой рукой.

В квартире было темно и жарко, как в котельной. И пахло, как в помещениях, где давно не живут. Он прошел в комнату, включил свет и взглянул на круглые часы на стене. Было шесть. Он прошел, натыкаясь на вразброс стоящие стулья, сначала к одному окну и распахнул его, треща приставшими рамами, потом — к другому: звук был тот же. Ворвавшийся воздух, на улице казавшийся промозглым и унылым, освежал и бодрил.

Он подошел к шкафу и открыл его, выпустив клуб пыли, похожий на дым. Порылся в одежде, сначала в беспорядочно висящей, потом в сваленной горой на полу шкафа, всякий раз выпуская разной величины клубы пыли, как будто освобождая их.

Но никаких обещанных 200 рублей в карманах не было.

Он закрыл шкаф, вышел на середину комнаты и стал раздеваться, начиная с ботинок, один о другой, оступаясь и переступая, потом скинул их, один за другим, полуснятые, сморщившие носы… Затем все остальное.

На полу выросла небольшая мятая горка, непохожая на одежду, как лягушачья кожа. «Сожгу», — подумал он решительно по внезапной ассоциации. Хотел подобрать с пола, но передумал, махнув на нее рукой — тем жестом, который предполагает наблюдателя. Затем оглядел себя, жидкое тело, слабо переливающееся под тонкой, бледной кожей, в сетке синеватых, вспухших вен. Кожа была слабо натянута и, по видимости, легко рвалась. Живот набряк книзу, как будто туда все и стекало, и напоминал клубень.

Он пошлепал в ванную.

Включил воду, залез. Но набирать и садиться не решился, из страха перед слабостью: или заснет, или, разомлев, не поднимется. Поэтому решил ограничиться душем. Под душем он присел. По той же причине, чтобы не закрывать глаза, тогда в темноте закружится голова, он оступится, упадет и разобьется, не стал мыть голову. Долго мылил себя и размазывал по себе мыло, как будто раскручивал моток. Смыл, намылился снова. Белое, густым панцирем покрывшее его мыло, было красивее и насыщеннее цветом, чем бледное тело под ним.

Но, несмотря на все предосторожности, его все-таки разобрало. Сознание затуманилось, тело производило напрасные разрозненные движения, он испугался, торопясь обмылся и полез наружу. С трудом находя опору и срываясь, еле выбрался. Схватил полотенце с вешалки и оборвал приклеенный к стене крючок. Крючок запутался в полотенце, он немного подождал, держа на весу, пока крючок сам не выпадет. Холодящие плитки пола понемногу приводили в себя — будто прохлада постепенно поднималась по телу и наконец достигала головы, в которой прояснялось.

Он подобрался к запотевшему зеркалу, провел по нему полотенцем, открывая широкую дугу полыньи, и впервые, кажется, за очень много времени погляделся. Волосы торчали в разные стороны клоками и косицами, будто намеренно схваченные гелем. Лицо покрывала длинная, редкая, похожая на белые водоросли щетина. Накинув влажное прохладное полотенце и вспомнив ту женщину с платком на плечах, он открыл шкафчик справа от зеркала и сейчас же нашел  расческу. Намочив ее, долго устраивал и укладывал волосы. Гладко причесаться не получилось, волосы вспухали буграми и образовывали кратеры, но косицы он победил.

Затем оттуда же достал старую автоматическую бритву в кожаном футляре. Бритва работала, издавая тонкий пчелиный зов. Ей понадобилось три завода, чтобы справиться с водорослями. Теперь надо было поесть. Есть ему надо было много. Хотя времени совсем не было. Есть и спать. И еще успокоиться. Окрепнуть.

Но еды не было. Он облазал холодильник, несколько раз открывая и опять заглядывая, как будто от этого там может что-то появиться. Кроме небольшого куска засохшего, плесневелого сыра. Он попробовал погрызть его, рот наполнился слюной, в которой сладкий вкус необычно мешался со сладким. В этом не было ничего противного.

Он вернулся в комнату, опять открыл шкаф, сначала полку с нижним бельем: трусы, майка, здесь же лежали носки — прислушиваясь к ощущению чистоты,  от которой отвык, затем выбрал на вешалке костюм и несколько раз встряхнул его, подняв облако летней солнечной пыли. Оделся и отправился поглядеть на себя в зеркало. Он долго вглядывался, стараясь обнаружить что-нибудь необычное или отталкивающее. Но не заметил ничего. Впрочем, может быть, он просто не видел.

И пошел, старясь держать прямее и непринужденнее, будто уже репетируя, к входной двери.

Оставив ее открытой за собой, перешел площадку, позвонил. Сначала один раз, потом другой, как будто искал в этом уверенности. Дверь с силой распахнулась, точно старалась ударить того, кто за ней. Но он стоял немного сбоку. Взгляд сейчас же уперся в огромный живот; обтягивающая его рубашка слегка приоткрывалась между пуговицами, и в просвет, то есть там, куда как раз и попал взгляд, виднелась белая майка. Снизу живот поддерживал узкий, врезающийся в него ремешок.

Он перевел взгляд выше.

Высокий, седоволосый и краснолицый сейчас же попер на него животом, точно выталкивая и не пуская. Мужика он узнал. «Ну! Чего тебе? Чего звонишь-то?» За мужиком замаячила его маленькая черная жена: «Ой, Василий Петрович… Не цепляйся, Витя, к человеку, что ты! Может, им надо что. …это Вы!» — Брюхастый Витя сейчас же отступил и стал в стороне. Было слышно его шумное дыхание. — «А то мы уже волновались. Вас нет и нет. Я подумала, что-то случилось. И квартира стоит пустая». — «Я болел». — «Вы лежали в больнице? Вот видишь, Витя, они были в больнице». — «Да. Я лежал». — «В вытрезвителе», — сказал Витя. — «Ну что ты такое говоришь. Не обращайте на него, Василий Петрович. Он всегда». — «Ничего. Я хотел… Можно у вас попросить… то есть я … немного занять у вас». — «А ты чего думала?» — сказал Витя. — «Ну да, конечно, денег. А много?» — «200 рублей, — сказал он, вероятно, запомнив число. — Я отдам скоро очень». — «Немного», — сказал Витя. — «Мне должны тут перевести. Вот, задерживают. Так неожиданно. Я рассчитывал, а они задержали». — «Ну, конечно, отдадите. Подождите». — «Не давай ему ничего», — сказал Витя. Он по-прежнему стоял сбоку, вытянувшись, как солдат. — «Ну какой ты, Витька. Вот они подумают, что ты правда такой злой…» — Она засмеялась. — «Я отдам», — упрямо сказал он.

Еще посмеиваясь, она исчезла. Они стояли вдвоем, молчали, не глядя друг на друга. Маленькая черная женщина опять появилась, в вытянутой руке неся деньги. «Вот тут, тут 350». — Витя шумно вздохнул. — «Я просто подумала, что мало ли, может надо. А нет, вы обратно принесете». — «Спасибо. Прямо не знаю, как Вас. Я, знаете…» — «Вы отдадите. А хотите, я вас покормлю? У меня борщ». — Витя опять вздохнул. — «Да», — неожиданно для себя сказал он. Она, видимо, обрадовалась. — «Проходите скорее. Вот хорошо». — «У меня там, — он показал на открытую квартиру, — я…» — «Не волнуйтесь, — перебила она, точно боясь, что он передумает. — Он закроет. Витя! А вы взяли ключи?» — «Да». — «Ну, значит, закроет. Такой борщ! — Он слышал, как сзади бухнула дверь, вероятно брошенная ногой. — А то Витька разве ж оценит? Когда привыкнешь-то, уж кажется, так и должно быть, правда же?» — Она бежала впереди него, как собачка, сзади хлопнула вторая дверь, и послышалось дыхание Виктора.

В коридоре было темно, и кухня ослепила его. «Садитесь. Вы с чесноком? А то не все любят. Не собираетесь целоваться?» — говорила она, суетясь и усаживая его. — «Нет. С чесноком», — отвечал он почти теряя сознание. Она разлила борщ. Он подумал, что сам очистить не сможет. — «Вы мне не очистите?» — попросил он, указывая на выложенную головку. Она внимательно посмотрела на него. — «Да, конечно. — присев рядом и поглядывая на него, стала чистить чеснок, как чистят ребенку апельсин. — Вы очень болезненно выглядите». — Он кивнул. — «Я еще не вполне здоров».

Он откусил чесноку, и тот сразу бросился ему в голову. Он зажмурился. — «Что, крепкий?» — она с беспокойством посмотрела на него. За стеной слышались тяжелые шаги не находящего себе места Виктора. — «Нет. Хорошо». Он чувствовал, как с каждой ложкой густого, сильно пахнущего борща все больше пьянеет, и подумал, что главное не свалиться прямо здесь. — «Нравится?» — «Очень». — «Еще?» — Было видно, что ей нравится угощать. Но у него не было сил на благодарность. — «Нет. Спасибо». — Он встал. — «Вы дойдете? Может быть, Вас проводить». — «Я дойду. Спасибо вам».

Но она проводила его по коридору, а потом еще постояла и из деликатно приоткрытой двери наблюдала, как он отпирает, пока не закрыл за собой.

Побыстрее, насколько мог, он прошел в комнату, на ходу стаскивая пиджак, расстегивая брюки, свернул к дивану и, уже достигнув его, нагнувшись и нащупывая его рукой, рухнул мимо него, мягко ударившись плечом…

Ему снился весь путь, который он сегодня проделал, кончая борщом и после — падением. От падения он проснулся.

Перевернулся на спину и поглядел на стену с часами. Была половина первого. Он еще немного полежал на спине. В это время, и никак не раньше, начали звонить в дверь. Он встал сначала на четвереньки, потом, опираясь о диван, поднялся совсем. Он чувствовал слабость, но другого рода, чем до сна. Осознавал он все очень ясно, а тело было неловко и сковано и спина болела, как это бывает, если спишь не в очень удобном положении. Но это были нормальные ощущения не до конца отдохнувшего человека. Он несколько раз покрутил руками, потом плечами, взявшись за них пальцами, потом, подбоченясь, — в поясе. Опять позвонили, и он, крадучись, отправился к двери. Сначала приложил к ней ухо, не услышал ничего, потом осторожно заглянул в глазок. С той его стороны точно так же на него уставился огромный, увеличенный стеклом глаз.

И сейчас же раздался вопль:

«Он там, мама. Он там. Я же знала». — Старуха что-то забубнила в ответ. Он отдернул глаз, как будто ткнули пальцем. — «Открывай!» — Она несколько раз бухнула в дверь ногой. Судя по ударам, нога была в сапоге. — «Да что ты мне говорила…» — Старуха бубнила. — «Говорила она! Ну и что, я же думала, он человек». — Она еще несколько раз бухнула ногой. Дверь напротив открылась, и низкий голос Виктора, в который почти тотчас влились визгливые нотки его черненькой жены, наполнил лестничную площадку: «Это тут что? Первый час ночи, вы тут себе позволяете». — «Милицию, надо милицию», — кричала за его спиной жена, вероятно высовываясь. — «Да я их без милиции», — рокотал Виктор. — «Не связывайся, — визжала его жена. — А то тебя самого еще привлекут. Я милицию, они пусть лучше разбираются». — «Не нужна мне милиция, когда хулиганство», — Виктор. Обе женщины, молодая и старая не отвечали. Топот каблуков вниз. Уже удаляющийся, потому что начало его было перекрыто голосами его соседей.

В дверь осторожно постучали костяшками пальцев, потом поскребли замок. — «Васи-илий Петрови-ич!» — Он подумал. Потом откликнулся: — «Да». — «Вы здесь?» — «Да». — «У Вас все в порядке?» — «Да». — «Кто это был?» — Он пожал плечами, не подумав, что она не могла его видеть. — «Вы меня слышите, Василий Петрович?» — «Да. Я не знаю». — «Ты это, — раздался голос Виктора, — тебе ничего не надо?» — «Нет, спасибо». — «Ты если что, скажи. Мы тут». — «Спасибо».

Он отправился в кухню, поймав себя на том, что по-прежнему ступает осторожно. Чай оставался, он помнил. Кроме него, нашелся начатый пакет окаменевших сухарей. Он вскипятил воду и заварил чай, настолько крепкий, что губы, язык, рот, горло сейчас же обметало, покрыв неровной, горькой, вяжущей пленкой.

Чай с сухарями его немного укрепил. Он довольно легко и без приключений добрался до дивана, хотел сразу лечь, но передумал, заставил себя вынуть постельное белье и одеяло и застелить. Снял брюки, остававшиеся на нем с той, первой попытки, и лег, накрывшись одеялом. Почти сейчас же заснул, точно провалился. Во сне в дверь звонили, опять появлялись две женщины, он подглядывал за ними в глазок, появлялись Виктор с его женой… Было похоже, что все, что с ним происходило, он должен был всякий раз пережить повторно во сне.

Когда он проснулся, на часах прямо над ним был час дня. Он встал. Медленно, точно экономя движения, прошел в ванную, включил в воду, залез. Некоторое время постоял под очень горячим, охватывающим его потоком, будто прислушиваясь к ощущениям. Ощущения его удовлетворили. Потом очень тщательно несколько раз вымыл голову и более небрежно, слегка намыливая и уже торопясь, — остальное тело. Долго вытирался, одновременно массируя тело. Подошел к зеркалу, причесал блестящие волосы, оглядел щеки и подбородок, пришел к выводу, что можно не бриться.

И пошел в комнату к телефону.

Немного волнуясь, набрал номер. Голос откликнулся. Это был личный номер, не секретаря. — «Здравствуйте», — осторожно начал он, еще не зная, как его встретят. — «Хо-хо, Васька, ты чего так. Официально. Совсем, что ли. Ты где?» — «Я здесь». — «Ага. А мы тебя ищем, ищем. Я говорю, наверное, уехал, передумал». — «Кому говоришь?» — «Ну, всем, — немного озадаченно. — Всем, знаешь. А Ксения, ты же помнишь, Сеньку-то? Сенька — о-о! говорит: нет, не может быть, он очень хотел. Его надо найти. Представляешь, тебя найти», — он хохотнул. — «Я не передумал». — «Да? Тогда ладно. А то, что сегодня уже едем, это как? А тебя нет нигде». — «Нет, я помню, к пингвинам». — «Что? Почему? Хотя да, пингвины тоже там есть. Заплывают, говорят, — он опять засмеялся. — Странный ты какой-то сегодня. Надо тебя раньше увидеть». — «Не надо, там увидишь». — «Да ты хоть помнишь, где, во сколько, чудак ты?» — «Скажи… — Он записал все под диктовку. — А не нужно разве…» — «Чего это? Я же говорю — странный». — «Я не знаю. Может, деньги еще. Документы какие-нибудь». — «Да все оформлено давно, и деньги ты внес. А билеты и визы тут все. Я сам удивился. Тебя же нет нигде, вот я подумал, что, может, у тебя не все, что положено. А Сенька говорит: все. Вот поди ж ты. Это потому что это ты». — «Хорошо. Значит, увидимся». — «Да погоди, погоди, ты…» — Но он уже повесил трубку.

Он постоял еще, раздумывая. Потрогал голову. Волосы были мокрые, он вернулся в ванну и еще посушил, несколько раз бурно вытирая полотенцем и причесывая.

Они еще были влажные и блестели, но он подумал, что высохнут окончательно, пока доберется до первого этажа. Вернулся в комнату и собрал тощий портфель, потом в прихожую — надеть пальто. Он не собирался возвращаться.

Осторожно открыл дверь на лестницу и выглянул, прячась. Никого не было. С той же осторожностью и оглядкой он вышел, тихо прикрыл за собой дверь, замок легко и тоже осторожно щелкнул.

Он прокрался мимо двери накормивших его борщом соседей и беззвучно стал взбираться по ступенькам лестницы. Над ними был еще только один этаж. На промежуточной площадке он прислонил портфель к стене и взбежал легко и тихо, как мальчик, но без утомительных предосторожностей.

Теперь надо было выбрать: в ту или в эту. Никого из соседей он не знал, так что, с этой точки зрения, было все равно. Поколебавшись, он прошел к дальней от подъема двери. Справа от нее решетчатые ступени, загибаясь в спираль, вели к люку на чердак. Он позвонил. Никто не открывал. Он подождал и позвонил еще. То же молчание. Он прислушался, подумав, что, может быть, точно так же за дверью прислушиваются к нему. Но квартира, кажется, была необитаема.

Он вернулся к лестнице и позвонил в выходившую к ней дверь,. Сразу издалека раздались широкие, размеренные шаги, те, что обычно сопровождаются столь же размашистыми движениями рук, и высокий плечистый беловолосый парень с широкими кистями, одну из которой, сжав в кулак, держал на дверном косяке, стоял перед ним.

Другая рука пряталась за дверью.

«Ну!» — Белобрысый недружелюбно смотрел на него. — «Простите, я ваш сосед. — Он потыкал вниз пальцем, в направлении своей квартиры. — Мне крайне неловко, видите ли, так получилось, может быть, вы сможете мне помочь… — говорил он, стараясь придавать голосу униженные и одновременно немного обиженные интонации. Парень выбросил вперед, разжав, ту руку, которой опирался о косяк, и уткнул длинный крепкий палец ему в грудь: «Ты чего звонишь?» Он немного смешался, но надо было доводить дело до конца. «Я хотел… Понимаете…» — «Короче». — «Не могли бы вы мне занять немного». — «Сколько?» — «250. Мне должны перевести, и так получилось…» — Не дослушав, парень повернулся и, оставив дверь открытой, пошагал по коридору. — «…задержали, и я сижу без… — договаривал он затихающим голосом. — И еще дня…» Парень нырнул в комнату и тут же показался обратно, неся деньги перед собой. Казалось, он их просто схватил за дверью, со стула или столика. — «На вот, здесь, кажется, как раз. И не приходи больше». — Он взял и тупо рассматривал три болотного цвета бумажки. — «Что-то не так? — Он молчал. — Ты чего просил-то? Ты русских просил? — Парень хохотнул. — Ну ты… Извини. — Он ушел опять и вернулся с мятыми сторублевками. — Эти пойдут?» И стал закрывать дверь. — «А, а, а, вот эти…» — в одной руке со сторублевками, другой он совал в щель доллары. — «Да ладно», — парень приоткрыл дверь побольше, забрал доллары и закрылся.

Он перевел дух.

Надо будет говорить «рублей», раз возникают такие ситуации, — подумал он.

С теми же предосторожностями он миновал свой этаж. За дверью хлебосольной соседки ему показалось движение, он замер. Но все было тихо. И он спустился еще на этаж.

Дверь открыла полная миловидная женщина в ярком расписном халате. И сейчас же обдала его запахами кухни, влажного дерева, обуви и чего-то похожего на смазочное масло для велосипеда.

«Василий Петрович! — Здесь его знали. — Чего вы хотели?» — «Простите, что я вас побеспокоил…» — «Нисколько. Я не знала, что вы приехали». — Он опять замолчал, сбитый с толку. — «Вы хотели что-то попросить. Извините, я там готовлю и не могу надолго». — «Дело в том, — говорил он с теми же униженными и жалующимися интонациями, — что мне задержали деньги, представляете, так неудобно. И если вы могли бы…» — «Вы хотите у нас занять? Сережа! Мы можем дать в долг?» — В двери показался Сережа. — «Смотря кому? А, привет. Давно видно не было». — «Здравствуйте», — поздоровался он. — «Вот, Василий Петрович просит». — «Да о чем разговор. Сколько?» — Он сказал, что 250 рублей, тщательно выговаривая слово «рублей». Сергей озадаченно посмотрел на него, сходил в комнату и вернулся с деньгами. — «Я отдам, — прижимая руки к груди, клятвенно уверял он. — «Да неважно. Это не так чтобы очень нас, ну… Не торопитесь…» — выталкивала его молодуха, закрывая дверь.

Он спустился еще на этаж. Он решил выбирать квартиры в шахматном порядке, налево, направо, налево, направо, чтобы соседи не могли услышать через дверь, что он обращается с тем же напротив.

На четвертом ему открыл заспанный всклокоченный мужик и некоторое время смотрел на него, пытаясь узнать. Не узнал. Сглотнул. «Извини, друг, что-то не припомню тебя». — «Я оттуда. — Он показал вверх, и мужик проследил мутным взглядом его палец. — С шестого. Сосед». — «Ага. И что? Извини, — повторил мужик, — я с дежурства. И немного того, туго соображаю. Спал я. Чего же ты хочешь?» С уже заученными интонациями он стал говорить, что, так как ему задержали деньги, но это ненадолго и он очень скоро отдаст, так вот он хотел… — «Неее, неее, мужик, откуда? — заблеял заспанный сосед, но, услышав сумму, переспросил: — Сколько? Погоди, постой здесь. — Ушел неверной походкой и скоро вернулся. — На. Я-то думал». Он стал благодарить, но мужик прервал его, махнув рукой: «Потом. Потом. Не могу я. Заходи как-нибудь».

На третьем этаже была молодая кудрявая докторша, которая ему весело сказала, возвращаясь с деньгами: «А вы меня случайно застали. Просто забежала с обхода». Он помнил ее, как она приходила к нему по вызову, когда он вдруг разболелся. Внимательно рассматривала его квартиру, время от времени поднимая голову от рецепта, который выписывала, и озираясь. «Надеюсь, потратите их с пользой», — сказала она ему и засмеялась.

На втором была бронированная дверь. Охранник, похожий на Бутусова, его долго рассматривал сквозь небольшую решетку, заслонку которой открыл. Потом отпер дверь и заставил еще раз все повторить, задумчиво разглядывая его темными, тонущими в густых ресницах глазами. Оглянулся в коридор, будто хотел позвать кого-то, но махнул рукой: «Ладно, хозяина, видишь, нету, да и к нему лучше с этим не лезть,» — и достал из камуфляжных штанов новенькие бумажки, отсчитал, протянул, остальные аккуратно убрал, сложив. Уже в спину крикнул: «Эй! — Он оглянулся. — В какой ты, говоришь, квартире?.. Хорошо, я проверю».

Чувствуя изнеможение, он вышел на улицу. Зайдя за угол дома, вытащил пачку денег и пересчитал. 1850 — вместе с борщевыми. Должно было хватить. За три квартала отсюда находился небольшой, всегда темный внутри ресторанчик. Он направился туда.

Ресторан был почти пуст, и, значит, ему рады. В ресторане были столики разного типа: квадратные, круглые, на два места, четыре и на шесть. Он попросил себе круглый и двухместный. Его отвели.

Столик стоял у окна, на котором была полуспущена тяжелая коричневая штора. Он спустил ее до конца. Официант зажег лампу на стене над ним. Он попросил, если можно, никого к нему не сажать. Официант сказал, что можно, тем более в это раннее время. И протянул ему красивую книжечку, где блюда были написаны одним шрифтом, а цены — другим. Он заказал себе бутылку вина и закуски, прикинув таким образом, чтобы оказывалось как раз. Ему нужно было до вечера еще очень много съесть.