Полные сумки добра

* * *

Вещи бывают ночного размножения и основного,

Но прежде, чем их разделять,

Лишнюю инстанцию закроет

Проезжающий засветло автомобиль,

Пробирающийся через речушки,

Которые смеются малыми мостками,

Перешёптываются разными мотыльками —

Такой ускоренный результат.

Я начал страждущим денёк,

Ползу и чувствую, что виновен,

И плачущие методы мои не сходятся,

И думаю я про турецкую тему: хуясе.

Я тот человек,

Которому не были возвращены все утра,

Не предполагавшие больных от света глаз.

Иногда оцепенение моё

Направлено на то, чтобы счастливо порыбачить,

Поохотиться на заявленное сочленение с заторможенными,

Иногда — нет.

Я тот, кто мгновенно будет удалён

От противоположных точек крайностей

И будет искать излучение в центре,

Пустив стрелку по пыльному рогу общности,

И, отмечу, записан будет галочкой в пустых полях.

Слева рассеивается верх — доехать можно;

И только тонны капель, вестников погоды,

Слетают с крыш, гонимые воздухом.

Как колобок на патрульной ракете,

Ветер места и безветрие времени,

Взявшись за руки, несутся к морю.

У глаза тоже бывает сосущий вид безлюдного края,

Если на побережье тяжёлое происшествие

Образовало ядерный зеленоград древнего детства.

И после озвучивания решения

Землю остаются населять только

Твари, деловые плоды, ледяные люди,

Опавшее небо.

* * *

ликвидаторов техногенной катастрофы

в Чернобыле

допускали до корпуса АЭС

на весьма ограниченный срок

примерно недели на три-пять

три-пять в Припять

это имело под собой

веские основания

ликвидаторы

набравшись радиации

начинали светиться

парить

жить другой жизнью

особенно изнутри

жкт там

лёгкие

тяжёлые

черепная коробка

советское государство

не могло допустить

чтобы люди так долго

испытывали это

жирновато мол будет

их вывозили

из пресловутой зоны

выселяли за сотни километров

давали медали

предоставляли налоговые льготы

жили они потом не очень долго

но жили

иногда встречались в кружка́х

вели разговоры

за кружкой чая с молоком

за вредность

точнее за ту пользу

которую они принесли Союзу

сидят такие измождённые

я, говорит один, с реки Течь

я, подхватывает другой, из Семипалатинска

Припять, вздыхает третий

смотрят друг на друга

зная, что видели

одно и то же

и ничего не говорят

об этом

и так всё ясно

ведут отвлечённые разговоры

поблёскивают медалями

показывают всем видом

что есть жизнь после Припяти

они видели Землю

с такого ракурса

после которого

на остальное можно забить

чудовищная оборотная сторона

выданных им медалей

как дёрн

приподними кусок

и увидишь

там белая почва

и черви

никогда не знавшие

дневного света

эта почва плотно прилегает

к груди каждого ликвидатора

постепенно впитывая в себя

слабо выходящую из организма

радиацию

но полностью впитать не успеет

ликвидаторы ровно относятся

к своей лучевой болезни

это разумная цена

нет смысла подавать

на компенсацию

когда родственники

спрашивают их

почему они не обращаются

с требованием

те отвечают

да не, не хочу

если ведь обращаться

и обосновывать своё право

я там такого понапишу

что входящий поставить будет некуда

* * *

Поклонник-ужасник —

тот, кто равно гениален,

равно танцует от метафизических совочков,

впаянных в межэтажные перекрытия,

и от биполярных точек зрения на один и тот же вопрос.

Это тот, кто никогда не даёт по носу участникам дискуссии,

кто не рисует озабоченную позицию и не заботится о продзапасе.

Невозможный человек этот лежит донной трескою на глубине

и вряд ли покажется на гребешке волны,

создаваемой им самим, потому что ничего не создаёт.

Местная же сущность выходит на сцену,

на ковёр, и становится видно,

что неполадки клубками свернулись.

Древние расклады

теребят профессиональную колоду

с дислокацией тревожной кнопки на лбу,

себе на лоб, мол, прилепи карту и езжай.

Незачёт бесшумному!

Переехал в тюрьму, несмотря на подношение,

и это настолько зима внутри и снаружи,

видны лишь адские линии,

что с лисами договорились об основном.

Брутализм, кричим, как архстиль перелетает,

чтобы наладить систему,

но далее теряется в клубах дыма,

испускаемого факелом.

Так плавится капроновый чулок,

намотанный на палку,

и дым из-за этого чёрный,

с неприятным едким химическим запахом.

Выходим в Любви, это город такой,

— и ни к селу ни к городу

вспоминается строчка: прости, что читали Бунина,

аллеи эти алеющие в лучах,

восьмая параллель — воображаемая линия, которой нет.

Общие опасности, записной покой

рода бесцветного китайского символа —

сочетанные, дают они на первом уровне

гигантскую наледь в сентябрьской комнате, украшенной мальвами,

на втором компенсируются пустой площадкой большого участка,

на третьем галактические общности устанут,

произойдёт наконец замещение уходящей группы,

а на последнем — на последнем преходящая,

она кинет прощальный взгляд,

то ли плачет,

то ли позволит себе ненадолго сорваться,

ей и так всё можно,

да и остальным при взгляде на неё — тоже.

* * *

Теперь, когда всё закончилось,

Мы можем почувствовать себя спокойно,

Мы можем почувствовать себя свободно,

Ощутить наконец летнее небо над головой,

Синее и без облаков,

Тёплый асфальт под ногами,

Полные сумки добра,

Уничтожение всех тревожащих факторов,

Незакрытых строк,

Нерешённых уравнений с пустотой после знака равенства,

Тишину на месте постоянно нывшего раньше нарыва,

Гладкую нежность шёлка на месте нестихающего надрыва,

Уход в полный поющих птиц лес далеко от обрыва.

Это был большой проект, вначале не сулящий завершения;

Казалось, он составит всю жизнь и заполнит всё время,

Отведённое на неё, —

Но вот он выполнен, закончен, завершён строительством

И сдан

В обмен на отпуск, на пропуск, на награду, на покой.

Мы хорошо поработали, теперь мы можем хорошо поесть.

* * *

Нужный пропуск нашёлся, теперь можно двигать во мрак,

Злым оскалом от уха до уха сверкать, и капризы недопитой жизни

В тонкостенную чашку укромно собрать, и оттуда вдруг вылезет рак,

Посмотри на него и лимоном в глаза ему брызни.

Ну а тот, кто спускается с крон пожелтевших пожухлых дерев,

Не выходит на связь — зашифруй, как зовут его, точка.

Выключай холодильник, в салоне включи обогрев,

Воровские глаза свои спрячь и живи в тишине в одиночку.

Что хранилось там в доме и было ли что и чего

Так хотелось иметь — козырные ли воздухи, боли, асфальты —

Всё неважно. Связное лицо выплывает луной, освещая завод,

И на сцену, точнее, арену, выходит смотритель и делает сальто.