* * *
Про́пасть с двух сторон мира, пустыня —
с двух других. Посредине лежит,
как сосуд, предназначенный глине,
город нежного звука: Мамшит*.
И тяжелое золото света,
вытекая наверх из сосуда,
меж землею и небом дрожит.
Это вынести трудно, как слезы
тех, кто любит. Там, в центре огня, —
баптистерий медового цвета,
крестоцвет византийского сна.
Был язычником — стал неофитом.
Под колоннами сизыми, снизу —
есть ступени до верхнего дна.
Ни стена не поможет, ни башни,
ни наемных убийц гарнизон.
Рано ль, поздно ль — из мути безбрежной
смерть-кочевник приносит разор.
Скорпион со змеею на месте
тихой чести и действенной грусти.
Но остался, вот видишь, узор:
луг моза́ичный перед тобою,
птицы гимны поют на заре,
рдяно-розовые, голубые,
и корзины плодов в сентябре.
Геометрия тонкой беседы,
каждый звук словно солнечный блик.
И живая попытка бессмертья —
виноградные заросли букв.
Урок
Майнц, XIII век
Рыцарям Ордена Храмовников
дозволено одно развлечение — охота на львов.
А у нас искушениями считаются
светская беседа и игра с детьми.
Есть ли основания для сравнения? —
спрашивает учитель.
Для сравнения нет оснований —
считает твой товарищ по занятиям.
Человечество представляет собой
как бы новый животный мир:
и в нем все виды существ —
от червей до птиц небесных.
Ты тоже считаешь, что сравнивать
не имеет смысла? Да, учитель, но
по другой причине:
невозможно понять, кто быстрее,
если те, кого мы пытаемся сравнивать,
движутся в разные стороны. Одни
к захвату чужого мира, другие —
к сохранению своего.
Ваши слова пахнут медом,
как первые буквы учения, —
улыбается учитель.
В Долине Великанов*
В Долине Великанов
кофейни и сады.
Мы жили очень странно,
не зная — стоит ли.
В полях горчицы сонной
и жизнь — анжабеман,
когда живой как мертвый
и мертвый как живой.
И облака в зените —
зеркальные следы
всех нас, кто шел сквозь эти
висячие сады.
* * *
В старости она
освобождалась
от вещей и чувств.
Такое облегчение,
как в первые минуты в ду́ше.
В какой-то момент легла на пол
и освободилась от тела.
Но оказалось —
только наполовину:
тело перестало двигаться,
а она
застряла посередине.
Вернуться
назад невозможно,
вперед — не пускают врачи.
Но главное:
вот это растерянное,
скукоженное, выдохшееся —
это и есть я?
Все, что было,
и все,
что
будет?
* * *
Синий лен на террасе под соснами
и долина в предгорьях твоих —
это больше, чем время
и что оно
с нами делает, теплыми, сонными,
жизнь снимая, как кожу с живых.
Кто уходит — тот все же останется
тенью в зеркале, светом в окне.
Он здесь дышит, как бабочка в танце,
в напряженно-прозрачном пространстве.
И цветы, ослепительно-ясные,
как сигнальные светят огни.
Место жизни — спасенье от времени.
В гулкой чаше долины завис,
словно облако на рассвете —
пена млечная, алые нити, —
пар дыхания всех,
кто жил
здесь.
37 
