Грязноватая и пьяноватая женщина с растёкшимся в радужный овал синяком на скуле деловито собрала свой реквизит — складной стул, мешком провисший под её тяжестью, картонку с продавленными карандашом буквами:
ПОДАЙТЕ РАДИ ХРИСТА
ПРАВНУЧКЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ
ВНУЧАТОЙ ПЛЕМЯННИЦЕ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА
И пластмассовый стаканчик с гремящими монетками.
Любознательный и нетерпеливый человек, студент исторического факультета, студент нерадивый, несмотря на любознательность, заинтересовался — он догнал торопливо уходящую женщину, предложил рубль и в обмен на эту щедрую по его финансовым обстоятельствам подачку спросил: а почему правнучка? разве кто поверит?
Правнучка мрачно оглянулась, благодарности за рубль не изъявляя.
— Нет, ну в самом деле, ведь всё равно никто не поверит.
— Чего это не поверит, ты ж веришь?
Студент запнулся: сказать прямо «не верю» — значит, и разговор на этом кончится, а по-другому сразу не придумывалось.
— Ну и другие верят, у меня бумаги есть.
Студент-историк проснулся в нерадивом студенте: а можно мне на эти бумаги взглянуть?
— За рубль-то?
— Бабка, я тебе и так, можно сказать, последний рубль отдал — у самого десятка только и осталась.
— Внучок, мать твою! На́ тебе рубль твой и ещё вот один, сбегай вон к палатке пива купи, из перехода направо, да не к первой, а ко второй, там Клинское аккурат двенадцать стоит.
Секунду поразмышляв — как можно пиво, стоящее 12 рублей, купить за 2 рубля, с огорчением сообразив, но не отступать же, не на такие жертвы шли великие исследователи на пути к цели, и несданные зачёты не мешали, побежал к палатке. Отсутствовал он от силы пять минут, но, когда вернулся, женщины уже не было: то ли милиционеры всё же настигли её, то ли сама ушла, отвлекшись на что-то и спьяну забыв про пиво и студента, то ли коварно обманула его и сбежала, подарив ему рубль и даже два, потому что и его рубль был уже её рублём. Он поискал женщину, не нашёл и успокоился — хоть пиво ему осталось. Беда только, что, стараясь угодить, бутылку он уже открыл, и теперь её придётся сразу выпить и, значит, опять не заниматься историей Римского права, а заняться поиском кредитоспособных и жаждущих друзей.
Женщина с синяком вернулась домой и первым делом отправилась в ванную, где смыла с себя рабочую грязь, переоделась в домашний наряд — зелёный лыжный костюм, потрёпанный, но чистый и тёплый, и села подсчитывать выручку. Всё это она делала раздражённо, рывком, приговаривая вполголоса: нашёлся внучок, так и чувствовала, что объявится, и предупреждали, ожидай неприятностей, ну прыткий какой, быстро отыскал. Чего хочет? бумаги спросил, себе не доверяет, не иначе придётся место менять. Денег собралось не много, не мало, а сколько положено по дню и затраченному времени. У церквы побольше выходит, да там когда хочешь не придёшь, к службе приноравливайся, да и места не даровые, зато милиционеры не вяжутся — знают, уплачено. А внучок ничего, ладный. И за пивом побежал. Как нашёл-то? Может, сразу признать, не мучить малого. Нет, пускай ещё побегает, молодой!
Продолжая обращаться к невидимому, но понятливому, вопросов не задающему слушателю, хоть говорить она стала уж вовсе загадками, — если вверх считать не по прямой, то на то и выйдет, да пусть сам, а не с подсказкой, — достала большую коробку со следами былой красоты на выцветшей крышке, обтёрла ладонью пыль, отчего серости только прибавилось и молодые люди вовсе слились с волком, на котором скакали, вынула лупу, ещё что-то, принялась изучать, — ну да, похож, он самый, а сомневается. Недели две потяну, а там…
Студент стряхнул с себя сонливую усталость — сессия позади, теперь бы развлекаться, а его в сон тянет. Понятно, конечно, последние дни спал только сидя, в транспорте, либо за столом, над книгой, лбом в чужую тетрадь. Зато сдал — другие целый год корпели, а он две недели помучился и всё. Совсем другой коэффициент полезного действия получается. Поеду, ребята ждут, выспимся на том свете. В метро… Конечно, он заснул, и странный сон ему привиделся. Едет он в метро, и подсаживается к нему на свободное место та самая тётка с синяком, попрошайка со смешной попрошайнической картонкой — внучатая племянница и ещё кто-то кого-то там из царей, он ещё хотел потом проверить, возможно ли так, да забыл, подсаживается и спрашивает, ну как, внучок, пиво моё выпил или сберёг для бабки. И во сне ему такая встреча почему-то ужасной показалась, и на этот раз он сам хотел от неё сбежать, но она его догнала, на скамейку усадила и какие-то бумаги в руку пхнула. Читай, говорит. И ещё, говорит, не забудь, пятница аккурат завтра, прямо у Таракановки. У чего? У Таракановки, у речки. И правда, сидят они на берегу речки, вокруг могилы и церковь на том берегу. Солнце светит и в крестах отражается. Ужас. Разбудил его пассажир: вставай, поезд дальше не пойдёт. Думал, проехал пересадку, а оказалось, нет, перешёл не проснувшись, на автопилоте, как не раз с ним в жизни случалось: очнулся, а смотришь, уже перешёл. Перейти-то перешёл, да сел не в ту сторону, вместо Каширской на Соколе оказался. Посмотрел на часы, с ума сойти, уже девять, а из дому выходил — семи не было. Прокатался два часа по метро в полусне. Выбежал наружу позвонить ребятам — на другой стороне проспекта в закатном июньском солнце высветился купол с крестом, как во сне, и сон сразу припомнился, надо же, чего только не приснится, — попрошайка. Долго не поднимали трубку, наконец ответили. На том конце провода весёлый шум. Веселятся и думать про него забыли, давай приезжай скорей и всё. Он поехал и по дороге придумал целый роман — с графиней, внучатой племянницей императора, показавшей ему бумаги, с которыми не то что курсовую… на две докторские материалов хватит, со свиданием на кладбище, намёком на родственные связи с графиней, внучком называла, и пр.
К его разочарованию историю приняли спокойно, никто из сокурсников не заахал, не засомневался в правдивости, ну бумаги и бумаги, до сентября о курсовых можно не думать, только случайная в их компании девица, вроде бы актриса, сказала с энтузиазмом, ой, как интересно, а можно посмотреть, ну не потащу же я такие бумаги на пьянку, сказал студент, на что девица с ещё большим энтузиазмом предложила встретиться на следующий день, так что, скорей всего, её интерес был вызван не историей, а самим рассказчиком.
Что и подтвердилось на встрече, она согласилась пойти к нему домой и терпеливо разглядывала книжки, пока он метался, разыскивая штопор и чистые стаканы. «Слушай, а ты думаешь, они настоящие», — спросила девица, когда он в очередной раз прибежал с кухни, притащив наполовину съеденный вафельный торт и подвядшую зелень, доставленную с дачи родителями, чтобы ребёнок и в их отсутствие получал витамины. «Кто?» — спросил он рассеяно. Весь нацеленный на то, чтобы поскорей покончить с хозяйскими обязанностями и приступить к главному. «Эти документы», — сказала девица. «Где ты их взяла?» — заорал он в изумлении, разглядев, что она держит в руках. «Здесь, — ответила она обиженно, — не надо сверху бросать, если не хочешь, чтобы их читали. В любом случае ты меня для этого и позвал, а сам орёшь». — «Ну не только для этого, — забормотал ошалелый студент, — не только… я только, я только думал, я их на место… Дай я посмотрю, все ли здесь». — «Ты что же думаешь, я твои бумаги пришла украсть?» — совсем обиделась девица, и тут, конечно, пришлось её успокаивать, и всё было совершенно великолепно, было бы, если бы…
…нет, слушай, а правда, ты их где взяла, — спросил студент отдышавшись. Мысли об этих проклятых документах, придуманных им и так внезапно превратившихся в пачечку потрёпанных бумаг на его столе, не оставляла его даже во время так внезапно, так великолепно обретённого знакомства. «Ты серьёзно думаешь, что я по твоим ящикам лазила», — ещё раз обиделась девица по имени Майя. И поскольку они так сроднились за последние полчаса, он не колеблясь рассказал ей всю правду. «А ты уверен, что она тебе приснилась, может, она на самом деле к тебе подходила, пока ты дремал, тем более ты говоришь, что встречал её раньше». — «Ну подумай сама, как я мог очутиться на кладбище, не выходя из метро, подумай». - «Ты же где-то был два часа, сам говоришь». — «Не мог я съездить на кладбище и в метро вернуться, не проснувшись, что я, по-твоему, псих обдолбанный», — обиделся уже студент. «Ты место запомнил?» — «Вроде запомнил». «Слушай, надо попробовать…» — В глазах у Майи солнце, брызнувшее через окно, золотом обрисовало горизонтальное и вертикальное переплетение оконных рам, уверив студента в том, что на свете зазря не происходит ничего, и нищенка, и сон были посланы ему затем, чтобы заинтересовать Майю и привести её к нему домой. А уж теперь, когда они вместе будут искать кладбище…
Женщина с синяком смотрелась в зеркало и видела себя молодой, стройной, с модной причёской, платье декольте зелёного цвета, глаза горят и синяк исчез. Она собиралась на бал. Пуховкой проводила по щекам, убирая остатки серовато-багровой несвежести вынужденной жизни, придирчиво выщипывала незаметный пушок на верхней губе. Сейчас за ней приедут, надо торопиться, вот только ещё вытащить из флакона хрустальную пробку, обтереть её об шею, по границе волос, банку из-под масляной краски с деньгами засунуть под ванну, прикрыть половой тряпкой, и готово, можно ехать.
…хорошо-то как. Студент проводил Майю — надо, дома ждут, и завтра тяжёлый день. Ты в кино или театре? — спросил он, Майя дёрнула плечом: всюду, хочешь у нас подработать? Ещё бы, я давно хотел статистом попробовать. Легко, устрою, ты видный. Хорошо-то как! — проводил и на обратном пути вылез из троллейбуса поискать знакомых в клубе, в котором всегда можно было кого-нибудь найти, похвастаться, чтобы не лопнуть от восторга, а заодно посмотреть, не стоит ли у метро давешняя нищенка с синяком, никаких других особых признаков он не заметил и синяк должен был исчезнуть, но выдающаяся картонка, полив, рассчитанный либо на идиотов, либо на людей с чувством юмора, наверняка уникальна. Зачем ему эта нищенка понадобилась, он и сам бы не сказал, сон есть сон, и бумаги эти — подделка явная, кому-то захотелось поморочить его, кто-то из однокурсников, наверняка, так что и попрошайка ни при чём, но всё равно, если бы не она, так и Майи бы не было.
Нищенки в переходе не было, да он по-настоящему и не рассчитывал встретить её, так, из интереса, но когда он выбрался на поверхность, с другой стороны, у бульвара, он заметил в толпе, — сердце у него подскочило, — вероломная, сказала же, что дома ждут, а сама куда? тоже в клуб? и не одна, кто-то рядом болтается, в руку вцепился, знакомый профиль, тот, что ли, который на вечеринке её окучивал? Побежать за ними и уличить изменщицу или как ни в чём не бывало прийти в клуб и не замечать, подсесть к кому-нибудь, знакомых там немерено. А вдруг не туда идут? А они и в самом деле шли не туда, пока он стоял, раздумывая, бежать, не бежать, да соображая, когда же она переодеться успела, платье длинное, зелёное, с голой спиной, наверняка на такси приехала, мелькнули впереди уже в середине бульвара, а когда решился и побежал — исчезли из вида, ни на улице, ни в проходном дворе не появились. Он пометался — оказалось необходимым догнать её и сказать всё, что думает, обманщица, коварная, шлюха, из одних рук в другие, и вообще, — забежал в клуб, там повертелся, его останавливали, тянули за рукав, усаживали за столик, он от всех отбился и выскочил на улицу, бежать в никуда, во все ближайшие кафе и рестораны, к реке топиться, домой к телефону, ждать обещанного звонка, за бутылкой водки и из горла на бульваре, куда ноги несут — глаза глядят, добежал до поворота и почти сбил с ног, врезавшись в поддерживающую под локоть руку. Она отскочила, а он застыл. Она? не она? Не она. Не она, но как похожа. Она. Она смотрела на него с удивлением, явно неприятным удивлением. И ты здесь… И дёрнула кавалера за руку. Все слова примёрзли к глотке — какой смысл, и вообще эта вечерняя, высокомерная показалось чужой и неприятной, и если она такая, так и чёрт с ней, не топиться же в самом деле. Бутылку он всё же купил и добросовестно выпил почти до дна, слегка захлебываясь, так быстро, что начал пьянеть, только отойдя на приличное расстояние от скамейки, на которой сидел. Трамвай удобно подкатил к остановке и долго возил его, осоловевшего, но не окончательно заснувшего, пока его не дернул за плечо старик, одетый, несмотря на тёплое время года, в толстое пальто с меховым воротником и на голове что-то серое. Давай, приехал, выходить пора, — и подпихнул к двери застрявшего в тупой несбалансированности студента. Хватаясь за что придётся, студент спустился на землю, за его спиной немедленно захлопнулась дверь, погас свет и трамвай уехал. Где это я, спросил себя студент, потому что спросить у других было решительно невозможно — их, других, не было. Никого не было на этой проклятой площади. Пусто, темно, холодно. Даже палатки, торгующие круглосуточно, казались пустыми, потому что были развёрнуты к трамвайной линии задом.
Палатки — спросить — купить — недопита — в сумке — сумка — где — забыл — трамвай — кошелёк — ужас.
Он обхлопал и обшарил карманы, хотя ясно, что ни сумка, ни даже кошелёк не могли застрять неприметно в кармане летних брюк, выудил 10 копеек, подобранные Майей во время прогулки и подаренные ему на счастье, — вот оно счастье. Студент швырнул монетку, она звякнула пару раз и замерла в темноте. И немедленно пожалев о ней, как о единственном компаньоне, он отправился подбирать её, низко наклоняясь над кривым и косо поставленным асфальтом, за который цеплялись ноги.
Довольно скоро он понял, что бредёт мимо сонных палаток и закрытого метро в переулок. Холодно, где-то совсем недавно он видел зимнее пальто. Хорошо бы найти его. В поисках тёплоты он перелез низкую ограду, в очередной раз споткнулся о вставшую дыбом землю, холодную и скользкую наощупь, заморозки на почве, то ли подумал, то ли вспомнил услышанное студент, перевернулся на бок, подремлю чуть-чуть и пойду дальше, а то замёрзну, решил он почти сознательно, подтянул колени поближе к животу и заснул.
Вот и полагайся, вот и полагайся на людей! Куда ж его в таком виде представлять, в переход его, ногу мы ему оставим левую, а руку — правую, с костылём так удобнее, пусть пока тени держится, а там уж и займёт своё положенное место. Зачем в переходе, я не хочу в переходе, забеспокоился студент, и ногу не хочу. Внимания на слова его не обращали, и хотя разглядывали внимательно, но как предмет неодушевлённый, вроде стула или стола — отпилить ножку или оставить, подвинуть в угол или на середину комнаты.
— Я бы всё-таки рискнул, такой случай, всем сразу и представим, и её Высочество…
— Хлебните, Ваше превосходительство, да бокал ему подайте, не из канистры же.
Потеплело. Внутри сначала, а потом уж и вообще, всему телу, вкус у питья был мерзкий, будто керосин, но жгучий, как спирт, хотя кто его знает, может, керосин и должен быть жгучим, и горит от того, что в нём градусы. Пока студент обдумывал свойства керосина, питьё продолжало своё волшебное странствие по телу, скрюченные холодом суставы приобрели несвойственную им и в нормальном состоянии эластичность, тело независимо от воли хозяина действовало, и необычно. Подскочило, выбрало того, кто готов был рискнуть, поклонилось, почтительно, но достойно, вот видите, сказал человек ласково. Ободрённый, студент осмотрелся, уже целиком — тело и сознание объединились и работали вместе, как им и положено, так что студент осмотрелся и понял, что забрёл на чей-то праздник, маскарад, люди вокруг были одеты причудливо и разнообразно, оборванцы, дамы в старомодных платьях с круглыми юбками, волочащимися по полу, цыганки, военные формы, белые, цветные, с галунами и аксельбантами, пятнисто-защитные, солдатские, и кто-то уж совсем в лохмотьях, надетых одни на другие, как Робинзон Крузо. «Скорей, скорей, представлять, приготовьте его!» Студента стали вертеть, крутить, переодевать, подмазывать, он понял — кино, снимают кино, вероятно, Майя помогла. Повинуясь голосу режиссёра, двигался, поднимал руку, кланялся. Слов было мало, но всё-таки не статист, если справится, может, и дальше приглашать будут. Вставай на колени, вот сюда, давай, давай быстренько. Студент послушно исполнял. Ну вот, поздравляем, всё благополучно прошло, теперь готовьтесь, в любой момент вызвать могут. Нарядная толпа исчезла, юпитеры погасли, доставьте куда ему надо, приказал женский голос, и сейчас же студента затормошили, защекотали ласковые руки, он открыл глаза — над ним наклонялась, улыбаясь, Майя, шептала в ухо, ты с ума сошёл, можно ли спать на лавочке, простудиться можно, а я тебе звоню, звоню, куда делся, обиделась уже, а потом сообразила…
Студент напрягся, пытаясь отсеять шелуху сна, но зыбкая реальность была не более весома, да и что такое реальность, решил он, пробираясь сквозь щекочущие волосы к губам, двигающимся навстречу.
— Как ты меня здесь нашла?
— Ты же сумку у нас в подъезде забыл, пока прощались, я вышла, она у двери стоит, я тебе звонить стала, а тебя нет, потом сообразила, что ключи в сумке и ты в квартиру попасть не можешь, ну вот…
— Этого быть не может, я сумку потом забыл, она со мной, я помню, она у меня на плече висела, когда я тебя догонял, ты с кем? ты куда шла? Ты почему от меня убегала?
— Кто убегал, куда убегала? Ты ещё спишь. Что тебе снилось?
Студент честно попытался сосредоточиться, на пересказе, на обиде, но мысли расползались, только что происходившее превращалось в фантастический сон, и где и когда он начался, определить становилось всё менее возможным.
Казалось бы, тело должно было занеметь после многих часов спанья на лавочке, однако вскочил он легко и, шагая в обнимку с Майей к собственному подъезду, уже не думал ни о чём, не помнил ничего.
Женщина с синяком под глазом сняла туфли, отчего сразу вернулся синяк и бальное платье превратилось в зелёный лыжный костюм.
37 
