Два рассказа

Просыпайся

— Эй ты, сонный тетерев, просыпайся! — по пологу палатки зашуршал брошенный горстью песок.

Мне двенадцать лет, я пошел в поход со своим классом и с двумя параллельными, для меня в целом мире нет страшней пытки, чем вставать по утрам, и именно здесь и сейчас я впервые встретил ее.

Она тогда была девчонкой с двумя хвостиками или косичками — когда как, — с вечно оцарапанными коленками и слишком пронзительным голосом, особенно, если слышать его сквозь сон рано утром. Это был первый раз, когда она меня разбудила. Не помню подробностей,  но, наверное, я вылез в конце концов из палатки и попытался ей накостылять. Так мы и познакомились.

Она жила дальше от школы, но идти ей приходилось мимо моего дома, так что пущенный меткой рукой в окно снежок — я жил на втором этаже — нередко и правда будил меня. У родителей хватало своих забот и за все годы они слишком уже утомились воевать со мной каждое утро. Однако седьмой-восьмой классы были тем недолгим светлым периодом, когда я нередко находил в себе силы и просыпался сам — все ради того, чтобы тащить, кроме собственного, еще и девчачий портфель до школы.

Случалось, что мы ссорились, дрались, ругали друг друга в глаза и за глаза на чем свет стоит, но наша дружба все продолжалась. Я по-прежнему ненавидел, когда меня будят — родители просто перестали давать мне будильники, устав вести счет сломанным, — но ей прощал даже это. А минула пара лет, и кроме того, что она периодически поднимала меня по утрам, даже одной мысли о ней стало хватать, чтобы поднять кое-что другое во мне самом.

На выпускном я, напившись дешевым вином и шампанским, заснул в углу спортзала на матах. И даже тогда именно она нашла меня ближе к утру, и именно она разбудила. На тех самых матах тотчас же и произошло то, что я столько раз уже видел во сне, который из-за ее метких бросков в окно (когда не было снега, она приноровилась носить с собой маленький мячик) мне не удавалось никогда досмотреть до конца.

Не помню, где она оказалась потом — то ли у родственников в деревне, то ли еще где — но экзамены в институт я проспал. Следующие два года меня будила отнюдь не она, хотя пока спал, я ночи напролет продолжал видеть спортзал и те маты. Вернувшись из армии, я решил претворить в жизнь бывшее в свое время обидным прозвище, преследовавшее нас все последние несколько лет в школе — «тили-тили тесто, жених и невеста».

К детям вставала всегда только она и она же будила меня каждое утро. Иначе, в ее отсутствие я запросто мог не проснуться и не пойти на работу. Годы шли, проблем бывало немало, как и все, мы ругались, но непременно мирились. Сначала только когда мы били в ссоре, потом и просто в качестве грубоватой шутки, она стала награждать меня разными нелестными эпитетами, когда будила.

«Вставай, ленивая морда!» или «просыпайся, зараза!» — слышал я по утрам, но не обижался.

Жизнь шла и шла дальше, и так получилось, что ее закончилась раньше моей. Ничего особенного — болезни, возраст. Ни на какую работу мне уже, конечно, не нужно было вставать, потому что я давно был на пенсии, но даже старческая бессонница меня не настигла. Никем не потревоженный я вполне мог проспать до обеда; по-своему это было счастливое время. Мне снились красочные увлекательные сны, но заканчивались они все одинаково: появлялась она и приказывала вставать. И я повиновался.

Было бы странно, если бы я ушел как-то иначе, кроме как попросту не проснувшись. Это была темнота без снов, но потом свет затмил все. Я увидел ее в каком-то сиянии и белой то ли простыне, то ли рубашке, под мышкой она держала штуку, похожую на пионерский горн.

— Поднимайся, сволочь! — услышал я сопровождавший меня всю мою жизнь резковатый голос.

Мы ищем таланты

— Алло, мы ищем таланты!

— Вы не туда попали. Здесь таких нет, — ответил он и бросил трубку.

За окном показывали оранжевый закат, зарево поднималось прямо над домами, словно солнце так измоталось за день, что не достигло края горизонта, а рухнуло прямо на спальный район, который теперь и полыхал на радость окрестным зевакам. Скорее всего обладатель незнакомого голоса на другом конце телефонного провода сказал нечто совершенно другое, но это ничего не меняло. На фоне девственно чистого листа вордовского документа выскочило окно аськи.

— Привет! Ну как ты, работаешь?

Он вздохнул, сунул дотлевший до фильтра бычок в переполненную пепельницу и напечатал:

— Работал. Теперь отдыхаю.

— Какой молодец! Я тебе позвоню! — тут же появилось в окне, а спустя всего пару секунд в комнате вновь раздался телефонный звонок.

Сперва она что-то щебетала о том, как прошел ее собственный день, но скоро начались расспросы о том, сколько за сегодня он написал, сколько еще времени, по его расчетам, ему потребуется, насколько он доволен собой. С ненавистью глядя в пустой лист на экране, он в миллион первый раз посетовал, зачем же она все время пытается его контролировать, на что как всегда последовал ответ: ну я же переживаю! В голосе при этом слышалась искренняя обида.

— Да, но от того, что ты все время спрашиваешь, ничего не изменится. Когда что-то хорошее произойдет, я тебе сам обязательно расскажу. А так закончится тем, что я начну говорить неправду.

Он был по-своему слишком честен, ему не стоило слишком большого труда соврать, чтоб от него только отстали, но потом мог и намекнуть, что излишняя настойчивость не способствует тому, что бы он говорил все, как есть.

— Слушай, пошли лучше гулять, — неожиданно выпалил он. — Тут такой закат, как будто солнце свалилось где-то между домами. Ай да проверим — вдруг правда?

— Ну тебе и мысли приходят в голову!

— А что, чем не сюжет для романа? — внутри него уже шевельнулась надежда.

— Но ты же пишешь совсем о другом!

Он тяжело вздохнул: если б еще помнить, какой белиберды он наплел ей пару дней назад, чтобы только она успокоилась.

— На самом деле мой роман о правде, лжи и проблемах взаимопонимания.

«А еще о том, как быстро заканчивается аванс, который пока еще так и не удалось отработать», — уже мысленно добавил он.

Гулять они так и не пошли, еще поболтали и распрощались. Стоило нажать отбой, как телефон тут же заверещал.

— Алло, мне Ищенко Татьяну! — безапелляционно потребовал ставший уже чуть более знакомым и явно более сердитым нерусский голос.

— Извините, я его в землю зарыл, — раздраженно пробормотал он и, как в предыдущий раз, бросил трубку.

Он уже окончательно отчаялся что-нибудь написать и лег спать, когда раздался звонок в дверь. «Надо же, как родина беспокоится о своих творческих людях», — подумал он, с недоумением разглядывая в глазок стоящих на лестничной клетке ментов.