На последнем развороте

ТЮ-ТЮ

1.

— Где его взять? Наскрести по сусекам?

Вывернуть старых мешков уголки?

Мышь раскулачить и дать вадемекам

белого хлеба из черной муки?

— Нет ни мышей, ни мешков, ни сусеков,

от вадемеков — ни меков, ни беков,

вот и глотай всухомятку куски

черного хлеба из белой муки.

2.

      Стоит дуб, на дубе клуб,

      на клубе семь дыр

И дуб не дуб,

и клуб не клуб,

и дыры все навылет.

И каждый день

тень-тень-тень-тень

их пилит, пилит, пилит.

Пили, пили

свои нули,

пока такое дело,

чтоб все сошлось

на эту ось

и все насквозь свистело.

Свистулька — фьють,

фистулька — чуть,

ну, извините: проба…

Ни дать, ни взять,

сквозняк опять

из ангельского клоба.

3.

Какого цвета ваш клубок?

Какая будет вязка?

Жилетка? Водолазка?

Спицы? Крючок?

А если шерсти впрок,

не откажусь от шапки.

Вяжите, дедки-бабки,

мерзнет внучок.

4.

Д и Н не говори,

Ч и Б не называй,

вот тогда и посмотри,

что там вылезет за край,

что там вывезет скорей,

что скорей заговорит,

прям с порога, у дверей,

у кого чего болит.

5. (Из Шостаковича)

Сумма не изменилась

от перемены мест:

может, и не выдаст,

если свинья не съест,

может, и не выдаст,

а возьмет на зубок,

а может, и выдаст —

еврейский вальсок.

6.

Как в последнюю минуту

оживает маньяк,

и бегут как по батуту

tutti quanti кто — как,

и берет за жопу tutti

оркестровое дам,

и от ужаса у путти

не виден срам,

так и мне бы tutti frutti

в этом диком саду,

чьи хро(а)нические прутья,

будто шило в заду,

перепробовать бы сразу,

как мальчишки — дичок,

резань эту, и заразу,

и кислячок!

7.

Ну, это очень тихо,

хоть и рот до ушей,

такое хи-хи психа,

хоть и завязочки пришей.

Тихий такой покер

при джокерном лице.

Будь спок. Джокер

выпадет в конце.

И вот тогда без пуха

и без пера полетишь,

ну, в смысле, — псюха,

летучая мышь.

8.

И была ли там юность прекрасная

бывала ли

что осталось одно лишь неясное:

«мало ли»?

И была ли та юность оставлена

убога ли

что осталось одно не объявлено:

«много ли»?

9.

Всё по форме: как французы,

не теряя головы,

на правах гражданской музы

обращаюсь к Вам на «Вы».

Но, отпрыгнув рикошетом

от разумной высоты,

возвращается ответом:

ву-ву-ву, тю-тю, ты-ты.

10.

Ну почему бы и не под этими

ветками янтарными сейчас

и не быть нам сам-третьими,

раз это про нас?

Вот и я подошел отсюдова,

вот и ты — из темноты,

вот и ты подошел оттудова,

вот и мы — из тьмы.

МУСА

                  Д.

      Ну вот, опозорил меня перед всем сообществом

            (Из отзыва читателя)

      К безднам им воскликну я

            Баратынский

1.

Есть, есть и у меня

чем к безднам,

раз выдали огня

в обрез нам.

За малым так и так,

раз мало,

раз тики-тики-так,

тут стало.

Один ответ — S/Z

(знак вкуса?..),

конечно, Музы нет,

есть Муса.

2. (Из Катулла)

В нагло-русский словарь посмотри,

как там сердцу неклево внутри

между рожицей и требухой

на какой-то латыни бухой,

и оно там на сердце твоем

полкиловым сидит воробьем,

зерна воздуха часто клюет

и сипит: чет-нечёт, чет-нечёт…

3.

— Женский рот

единственного числа,

поворот

винта, взмах весла,

у кого

хватит сил — руки.

— И чего?

— Дальше — плавники.

4.

                  (В. и Т.)

Чайка раскрывается тузом

где-то между верхом и низом,

а внизу веревочка-волна

вьется на ветру, и не одна,

хоть у нас все на руках,

все равно мы будем в дураках,

лучше мы сваляем дурака,

сбросим их на спину ветерка…

Cпинкой повернется чайка к нам,

а лицом к веревочкам-волнам.

5.

Всё короче письма с позиций

и солдаты всё неизвестней.

Что там хайку, что танки —

всё хаки, всё танки!

Мысль о пении птицы

сама становится песней,

по словам писателя Хандке.

Это всё похоронки,

но погибшим не числи.

Птица при этой мысли

поет и со дна воронки.

6.

Там? А как медом намазано.

Дом, как сказано, новый.

Что еще? Арфы. Но я, как сказано,

арфист довольно хреновый.

А тут прокатит, ну, понимаешь,

нету на нас закона,

сам поджигаешь, сам зажигаешь,

вроде Нерона.

Но час неровен (вот и серьезно),

час-через-пень-колоду,

как ни прижмись, а оно всё розно,

кроме арфы и меду.

7.

Не выговоришь — пе-ре-бодр-ство-вать!

Не проще ли пере-спать?

Не то чтоб в плоскости упорствовать,

а так, в наклонной на кровать.

И всё острее угол втачивать

в лён, что пока неделён,

и карандашик не отачивать,

пока не затупится он.

8.

Старость — брр-рр —

в глубине квартир,

кривизне углов,

плоскости столов,

рамке пустоты.

Может, это ты,

может, это я

там стою стоймя,

там лежу лежмя,

там сижу, бубня.

9.

Жизень, говоришь,

филем, пелемени…

Остаются лишь

звуков тени,

остается лишь

подтасовка,

Аполлона мышь,

огласовка.

10.

Ну куда нам Каллиопа

(не сравнится с пальцем попа),

плод лексического сдвига,

наша Муса — Каллипига!

АЗБУКА ЧЕРВЯКОВ

         — Червяки хорошие. Очень мрачные.

         — Это похоже на разговор двух рыбаков. Червяков-то накопал? Покажи. Хорошие. Очень мрачные.

                   (Из переписки с читателем)

1.

В черном теле, в черном теле

земляной реки,

еле-еле в черном теле

реют червяки,

как флажки на мачтах реют

в розовой заре,

как тире и точки реют,

точки и тире.

Нету света, нету света

розовой зари.

Чья-то альфа, чья-то бета —

газа пузыри.

Альфа Девы, бета Лиры

(Спика, Шелиак).

В черном теле — дыры, дыры,

в каждой жив червяк.

От евоной закорючки,

буковки его,

электричества колючки

колют вещество.

И фонарщиком висит он

высоко внизу,

и просеивает ситом

синюю слезу.

Кто наплачет, не наплачет —

каждому туда,

где концы речевок прячет

общая вода.

Что прочтется, не прочтется —

каждый знаменит,

остается, остается

алфавит.

2.

«Где» не будь, «когда» не будь —

пишется, как слышится,

как подергивает чуть

боевая мышица.

«Где» не будь, «когда» не будь —

слышится, как силится,

как подергивает чуть

боевая жилица.

3.

— Что вы ели ночь и день?

— Ели солнце, ели тень.

— Что вы ели день и ночь?

— Ели сына, ели дочь.

(Съели даже Ирода —

ничего, не вырвало.)

— Что вы ели день и год?

— Ели голос, ели рот.

— Что вы ели год и век?

— Ели сорок человек.

(Съели даже Ирода —

ничего, не вырвало.)

— Что еще не ели вы?

— Щёчек-ямочек листвы,

кудеряшек вечерка,

потеряшек ветерка,

точек-черточек твоих,

чертострелочек двойных,

чернопяточек босых,

частоперышек косых…

4.

На ветке, как на турнике,

качается без рук,

без рук, без ног, на ветерке —

пурпурный чингачгук.

Висит малиновый червяк

на ветке вечерком,

а хвост его шуршит в кустах

шарлаховым чулком…

(Баллада эта ни к чему,

но что за хрень там, не пойму?

Наверно, просто шарики,

бумажные фонарики.)

5.

Где-то слева, где-то слева

неумышленная крева

запекается.

Где-то справа, где-то справа

релевантная халява

намечается.

Только ветра — ниоткуда.

Никакого, что ли, чуда

не предвидится?

Кто из племени духов-то?..

Ну, тогда всего делов-то —

не обидеться.

Дух проходит надо мною

самой тёсанной, ночною,

самой тесною,

самой честной половицей,

и скрипит она скрипицей

неизвестною.

Хоть и слышно, а не видно.

Так зато и не обидно

за бемолию

в этой шерсти, дыбом вставшей,

шевелиться недоспавшей

черной молию.

6.

В кармане Святогора — лес

и камни — крошки хлеба,

и неба маленький отрез,

а больше и не треба,

чтоб вытереть себе глаза

от ветра небольшого

и снова зырить, зырить за,

и утираться снова.

* * *

                        Л. В.

Как в залитых зенках алкоголика,

двоится, троится всё…

Неужели не найдется нолика —

приписать в расход на то, на сё:

на какую-нить водичку сольную,

каких-нить волнушек хор,

на такую нитку, чтоб не больную,

если недобор и перебор?

Где ее ссучили, где навощили,

тебе ли не знать о том.

Ну, не все равно ли, «в ощип», «во щи» ли,

если наливают «суп с котом».

* * *

Это — «pro» и это — «за»,

Но не больше полстраницы,

Это где-то стрекоза,

Та, большущая, с косицей,

С той закладочкой-косой

На последнем развороте,

Красной, грязной, косой,

Растрепавшейся в полете.