ISSN 1818-7447

об авторе

Ирина Ковалева родилась в 1961 г. Закончила филологический факультет МГУ, преподала там же; кандидат филологических наук. Специалист по древней и новой греческой литературе, переводчик греческой поэзии (в т.ч. К.Кавафиса). Автор статей о поэзии Мандельштама, Бродского, Ольги Седаковой и др. Публикации в периодике (преимущественно зарубежной), изданы три книги стихов. Умерла в 2007 г. Посмертно отмечена специальной премией «Гильдии переводчиков».

Страница на сайте «Поэзия Московского университета», тексты в Журнальном зале.

Само предлежащее

Ирина Ковалева ; Катя Людвиг ; Маргарита Меклина ; Александр Анашевич ; Аркадий Драгомощенко ; Дмитрий Данилов ; Сергей Щурин ; Михаил Федотов ; Павел Лукьянов ; Игорь Булатовский ; Александр Радовский ; Юрий Цаплин

ОТ РЕДАКТОРА

Поэт, переводчик, филолог и замечательный человек Ирина Ковалева умерла в 2007 году. Она долго болела, — но те, кто общался с ней и знал о ее болезни, испытывали не ужас, а восхищение — тем, сколько в ней было мужества и жизненных сил, которых хватало не только на то, чтобы бороться с болезнью, но и работать — все более интенсивно! — и поддерживать окружавших ее людей. Она занималась исследованием и переводами новогреческой литературы ХХ века, мало известной в России. Подготовила и издала том прозы Кавафиса — в отличие от его поэзии, вовсе у нас непрочитанной. Писала исследования об античной и новой русской литературе, издала книгу «Иосиф Бродский. Кентавры. Античные сюжеты» (СПб., 2001) — стихотворения Бродского в ней сопровождаются в ней большим, стоящим монографии, предисловием и подробными комментариями профессионала-античника. Много переводила стихи с английского, открыла — она и здесь была первооткрывательницей — для русского читателя Ага Шахида Али, выдающегося англоязычного поэта индийского происхождения, соединившего традиционные формы мусульманской поэзии с верлибром и очень современным мировоззрением. А еще Ковалева переводила первую поэтессу английских колоний в Америке Анну Брэдстрит (ок. 1612—1672), Шекспира, Джона Донна… Она еще успела подготовить том своих статей о Кавафисе и сборник переводов «Мои поэты» — и то, и другое вышло в 2006 году (за несколько дней до ухода Ковалева успела увидеть еще одну книгу — переводы стихотворений Георгиса Павлопулоса, переведенные ею и Анной Новохатько). А одновременно с этим — писала собственные стихи, которые публиковались в журналах и выходили отдельными книгами.

Мы предлагаем вниманию читателей подборку никогда не публиковавшихся ранее стихотворений Ирины Ковалевой. Она основана на материалах сборника произведений разных лет, над составлением которого И. Ковалева работала в последние месяцы жизни — насколько можно судить, она завершила эту работу лишь вчерне. Этот корпус текстов, как и остальные журнальные подборки и книги И. Ковалевой, составлен «вразбивку»: рядом в нем могут оказаться стихотворения, написанные с разницей в десять — двадцать лет; видимо, поэт соединял их по неочевидным ассоциациям, которые читатель может  реконструировать гипотетически, как варианты смысловых лейтмотивов. Стихотворения, набранные курсивом, набраны так в авторском файле — насколько можно судить, поэт планировала сделать их эпиграфами к разделам сборника. Николь, по имени которой назван цикл «Книга Николь», впервые составленный именно в набросках книги, — героиня романа Хулио Кортасара «62. Модель для сборки».

И.К.

Ирина Ковалева

Все спасены и спасутся

* * *

Ты книжка с картинками, сердце,

В шкатулке чудесный букварь:

Откроется крышка, как дверца,

И светит волшебный фонарь.

 

Приблизишь глаза — там смеются,

Танцуют, подняв кружева,

Там все спасены и спасутся

И старая сказка жива.

2003

Из «Книги Николь»

* * *

Поначалу каждый человек кажется мне тобой

и я улыбаюсь

Вблизи я вижу, конечно, что это не ты

но уже улыбаюсь

Иногда кто-то из них говорит со мной улыбается дарит цветок помогает сесть

И тогда

кажется мне тобой

чуть дольше.

1987

* * *

Душистый горошек и дождь.

Стеклянные окна и капли.

Лето. Кафе в Риге.

1987

* * *

Как легко дается ему это слово:

«Я люблю тебя», — говорит он и смеется.

«Повтори, это же так просто:

Я лю-блю тебя».

А ты молчишь и крепче сжимаешь окаменевшие губы.

1987

* * *

Меня во мне становится все меньше

Тому, кто меня окликнет,

Отвечает

               его же собственный голос

1989

* * *

Сколько вокзалов

сколько продрогших платформ

затягивает дымок струится

твоя сигарета

мой кофе

сколько размокших дорог

невымытых стекол

чужих городов

хмурых спросонья

однажды увиденных лиц

тут же забытых

ее сигарета

их кофе

все еще льется

вода из опрокинутого кувшина

все еще длится

единственная любовь

единственное небо

1995

Из книги «Отпечаток»

* * *

Какая дивная устроена обитель

для нашей юности — она всегда жива.

Немыслимых садов нечастый посетитель,

в незапертую дверь вхожу без волшебства,

 

И там всегда горит любви укус пчелиный,

и оттого светло, как северной весной.

И полый ствол поет одним дыханьем длинным,

и падают слова, как ливень льет, — стеной.

2005

* * *

Не то, что здесь подумают; не только.

Не только ложь и слабость, нет: душа —

Беглянка, нищенка, знакомка конокрадов —

В такую полночь, на таком подворье

Глядит на гостя дивного и с ним

Заговорить, спросить, откуда нас

Украли в детстве, и — еще важнее —

Промолвить — прорубь, промолчать — петля…

И бродит в нас наречие родное

И взламывает память: так река

Могучая и под глубоким льдом

До дна не промерзает и в себя

Неутоленным бьется вопрошаньем…

Но слов не вспомнить, звуков не связать.

Тогда — сглотни внезапную обиду,

То за одним, то за другим вбегай,

То самовар вноси, а то дрова

Подкладывай в огонь и притворись —

От беготни, от жаркого огня

Горит лицо… Смотри — еще покуда

Заря не занялась, еще в окно

Не стукнули, не кликнули в дорогу…

 

Еще огонь пылает в очаге.

1981

* * *

Летними вечерами Москва

окунается в сумерки как богиня

напоминая

любимейший на планете город

целую четверть мгновенья

бьется в груди бабочкино крыло счастья

а потом боль

2004

* * *

Теперь это будет не сад, не сад,

не жар, не огонь — и не путь, не шаг.

Теперь это будет — как длится взгляд,

теперь это будет — дышать, дышать.

 

Теперь это будет — не бег, но круг,

трамвайный звонок, оборот колес.

Шарманки простой дребезжащий звук,

вращенье светил, мировая ось.

 

Теперь это будет всегда когда

пока это есть это есть пока

сейчас здесь зима и лежат снега

но солнце уже поворот строка.

2003

La Bellissima Citta

I

 

О, сюда было надо

        приехать в юности,

когда долгого вдоха

        на полет хватало,

 

когда воздух будущего

        дул в лицо

и негромко трубили

        трубы надежды.

2003

II

 

                   Вертикальный пейзаж

делает вас счастливее, даже если

вы несчастливы. Лестницами холмов

взгляд взбегает к складкам небесных лестниц,

заставляя — в буквальном смысле слов —

держать выше голову.

                                   Солнце смотрит из облаков,

а если не смотрит — довольно настежь открыть

дверь Баптистерия: свет, запасенный впрок,

точно мед, зимующий в шестигранных сотах…

 

Здесь у нас ноябрьский идет снежок

на равнине, плоской, как вымученная острота.

2003

III

 

Попугай на старинной фреске — зеленый, алый,

Точно такой, как его собрат, населивший клетку.

«Coda lunga!» — вопит младенец, вцепившись в сетку.

Попугай поджимает лапу, прищуривается устало.

 

Человек, который не очень здоров и не очень молод,

Расплатившись в кафе, берет, как рюкзак, на плечи

То, что время, вопреки поговорке, не лечит —

И шагает в другой, чуть менее знаменитый город.

2006

* * *

Давай отметим Новый Год

и Старый тоже,

а после и зима пройдет,

как гость в прихожей,

 

вдруг обнажится пестрый сор

фламандской школы —

бутылки, банки, всякий вздор

от кока-колы.

 

И где-нибудь в календаре

— поди, в апреле, —

поставишь крестик на числе

в конце недели.

2003

* * *

Зачем ты, любовь-невеличка,

в груди у меня прижилась? —

чуть больше, чем просто привычка,

но больше — влюбленность и страсть.

 

Ты в сердце видна еле-еле,

но ты в нем и будешь живой,

ведь сестры твои улетели,

а ты остаешься со мной.

2004

* * *

Ну, давай скорей: насыплешь,

Набормочешь, наметешь —

И как будто слезы вытрешь,

И как будто боль уймешь.

 

Фонари в метели тают,

Занесен трамвайный круг…

Как же мы с тобой остались

Зимовать без этих рук?

 

Будут лампочки цветные

И смолистый колкий ствол…

Ну какие мы смешные —

Наш трамвай давно ушел.

 

Будут шарики и свечки,

На стекле крупинки льда…

Ну скажи, что не навечно!

Ведь еще не навсегда?

2004

* * *

Еще —

          голубятни,

старые гаражи.

Уже —

          красные башни,

стеклянные этажи.

 

Еще —

          статуи в нишах,

облупленный уголок,

еще —

          небо на крышах,

как слоеный пирог.

 

Уже —

          забирают в сетки,

ставят иную снасть.

Борей

          по оранжевой ветке

мчится

          ливнем упасть.

 

Еще —

          каштаны и клёны,

запах, шелест и тень.

Еще —

          исступленно

бушует сирень.

 

Уже —

          подобрав рубаху,

свернув из нее капкан,

город, как черепаху,

уносит злой истукан.

2006

* * *

Так вот и было. Любила тебя?

— В этом ли дело? —

Бездну в лице твоем, взгляд отводя,

Видеть умела.

 

Свет был большой обитаемый дом.

Белые своды.

Можно войти и вернуться потом —

Сколько свободы.

 

Ставнями забраны окна, а вход —

Вход заколочен.

Был и у нас свой Тринадцатый год.

Пропуск просрочен.

 

Мокрой щекой к ледовитой стене —

В самом ли деле

Бальные шорохи чудятся мне,

Дальние трели?

 

Сыплет нарядный пушистый снежок,

Ставит кавычки.

Выпал из пальцев пустой коробок.

Кончились спички.

2006

Исправления в рукописи

Не за него —

                    писаны не про вас свадебные венцы.

Но неделю — лепеты страсти слушать у самых уст…

А потом одной, скорее всего: мешал бы вкус

Губ; и мысль, что все они подлецы.

 

Впрочем, ребенок был бы; не скажу — от него,

Но уж точно не от того, от кого он сейчас.

В остальном, что ни делай, выходит такая же масть.

Ты ведь и не уехала не пойму отчего.

 

Ты бы вытянул первую,

                                  а лучше вторую любовь.

Ездил бы на работу на черненькой BMW

И любил бы теннис, гольф и хоккей на траве.

Посмотреть, естественно. А сам бы играл в пейнтбол.

 

А когда начиналось бы, как бывает у мужика —

Ноет где-то в душе, как под коронкой зуб, —

Ты бы шел в какой-нибудь кокаинистый клуб,

А потом напивался до полного свинюка.

 

Ты бы встретил ту, что была бы тебе под стать.

Поднимала бы вверх, а не водила впотьмах.

И ты жил бы, наверное, в Гималайских горах,

Куда не добираются родственники; особенно мать.

 

Ты бы просто была жива, жива — и он был бы жив, и он.

И ты была бы здорова — и он был бы здоров, и он.

Я бы танцевала в кордебалете в Большом.

В «Лебедином», в «Щелкунчике» и в «Жизели» — с крыльями и с венком.

XII. 2006

Подготовка текста и публикация А. Нестерова