Первое стихотворение
старушки всегда спрашивают про первый стишок.
потому что если жизнь — это стихотворение,
а так и есть, то первая строчка/стишок это
как первый аккорд. поэтому старушки
всегда спрашивают про первый стишок,
будто всё, что ты пишешь, — это роман,
пансион из бальзаковских книг,
дом, в котором жильцы по этажам.
так что не удивляйся — старушки всегда спрашивают
про первый стишок, всегда смотрят в сторону
первой строчки. и видят там осень
и мышиные хвостики (старушки —
маленькие девочки под портретом Сталина),
спрашивают тебя про первый восторг, старушки,
которые вырастили своих сыновей —
когда-то делавших первые шаги,
выговаривавших первые слоги.
старушки спрашивают, откуда ты, —
не смейся. они всегда спрашивают
про первый стишок и желают участвовать
в рождении поэта, а ты не любишь
этого слова, оно для них —
Тувим. и всё же старушки
всегда упорно спрашивают про первый стишок
а ты знаешь, что он как набросок углем,
как подростковый пушок, ты предпочёл бы, чтобы поэтом
тебя называли друзья в говнодавах,
бушующие во ржи, для которых поэт —
это Светлицкий, Гинзберг, Буковски,
но ты в районной библиотеке, а в ней —
старушки, которые всегда спрашивают
про первый стишок, и стесняющиеся школьницы,
первое стихотворение приносящие на листочках.
ведь если жизнь — это стихотворение, а
так и есть, то первая строчка/стишок
должны быть тобой. а ты
ловишь себя на строчках, которых не понимаешь, и
теряешься. тем временем
здесь старушки, которые неизменно спрашивают
про первый стишок. вокруг пустые строки
района, ветер гуляет с востока на запад
и опять возвращается на восток,
кривой тротуар, сорняки, бетон, а они
со своим первым стишком, вопросом,
и эти мышиные хвостики,
носатый портрет старого Тувима.
что-нибудь ты им сейчас ответишь,
какую-то первую строчку из себя выдавишь,
не важно, о чём, ведь старушки ждут
твоего голоса по вопросу о первом стихотворении
и что тебе вспоминается?
Время домашних телефонов
уехать. сначала на край города и моря, в Елитково,
под лезвия мороза в пробеле ноября.
или: зайти в студенческий клуб в десять утра,
в феврале, когда заканчивается зимняя сессия.
играть в бильярд в пустом зале. пойти в библиотеку и обнаружить ее
закрытой. пойти к Тадеушу на Поморскую и не застать его.
первые несерьёзные игры с Экклезиастом,
время домашних телефонов (а Бартек дома?)
кто-то скажет: только тогда мы жили по-настоящему;
можно и так — закоснеть в молодости; из года в год
всё больше становиться собой, а ведь это больнее всего —
отрицание и несбывшаяся надежда. ты готов к этому, жучок?
да, готов. только немного позже.
34
Андрию Бондару
мне тридцать четыре года
и матчи на Евро вгоняют меня в тоску:
самые старшие футболисты — моего возраста,
в ЭТОМ ВОЗРАСТЕ профессиональный спорт заканчивается.
еще несколько лет назад старше меня были Фигу, Зидан,
и я вступал в июнь с уверенностью, что будущее за мной,
если не в футболе, то по крайней мере на поле поэзии.
а сейчас, лишь сейчас всё громче моё тело,
моя внешняя оболочка, всё сильнее теряющая форму,
всё чаще получающая травмы
кричит всеми мышцами
кричит всеми мышцами
кричит всеми мышцами
NO FUTURE!
и как будто этого мало, на неделе Тела Господня
я ломаю руку во время дворового матча,
а в день игры Польша-Россия ругаюсь с девушкой.
унизительно, что в ЭТОМ ВОЗРАСТЕ приходится участвовать
в абсурдных дриблингах ни о чём.
ты уверен, что знаешь, как к ней относишься,
что не раз это говорил и доказывал,
а она всё равно заставляет тебя забивать голы престижа,
отбирает уже завоёванные очки, пункты,
сажает на скамью запасных, не берёт трубку.
ну честно скажи, ведь это же глупость,
я согрешил только тем, что на один вечер
больше всего любил футбол
больше чем литературу культуру и жизнь
никогда уже тебе не выйти из сказки,
в которую зашёл мальчиком
и навсегда им останешься
будь то Евро 2012
или Чемпионат мира в Мексике.
хорошо хоть Польша не проиграла России,
а Андрий Шевченко
поднялся — пишут, воскрес, —
и забил два гола Швеции.
13.06.2012
Падающий лист
например, Рышард Тарасевич из Силезии Вроцлав.
невысокий, с копной кудрявых волос, очень сильный удар
с дальней дистанции. эти голы называли падающими листьями дуба.
мяч летел высоко, а потом вдруг попадал в ворота.
вратари всегда были уверены, что будет аут, а он
вдруг влетал им за шиворот. Рышард Тарасевич —
футболист потерянного поколения. тот, что в матче с Бразилией
угодил в штангу. или, помнишь, его штрафной со шведами
на стадионе Росунда. о таких голах говорят —
на стадионах мира. потом он уехал на Запад —
играл в средних клубах Франции и Швейцарии. и
медленный спад формы. не знаю, где теперь
Рышард Тарасевич, и не знаю, когда он вернется —
каким ударом, маневром. это как из офсайда,
не изменить неминуемого, как счет, приговора.
только мечта пари́т, всё так же пари́т высо́ко:
чтобы в смутное время мне быть тем листом дубовым,
падать красиво.
Починка вечных перьев
ржавая вывеска около станции «Сопот Скачки»:
«Починка вечных перьев, Гдыня, ул. 10 февраля, 30».
я подумал о десятках и сотнях перьев,
которые были с нами за партой, по дороге домой и в школу,
о перьях, оставивших след в наших тетрадях
по природоведению и контурных картах по географии,
в дневниках одноклассниц
запечатлевших наш неустоявшийся почерк.
и правда, вечными и неизменными были те перья,
и непонятно, как их починить теперь спустя многие годы?
по указанному адресу я не нашёл
Тадеуша Фиевского*, который бы мог воскресить
моё мёртвое перо (думаю, именно Фиевский
отлично бы справился с ролью, ведь он играл старого приказчика),
а там, на ул. 10 февраля, 30
было совсем другое, так что не было «там»,
и было так, словно ничего не было, и никто
даже в интернете не знал,
куда переехал починщик вечных перьев.
— сейчас он на вокзале, писали одни, — уже перебрался
на новое место, — отвечали другие,
я спросил у них, но форум был неактивен,
кто-то писал кому-то, кто уже ни логина, ни пароля не помнил.
Барабаны Яцека Ольтера*
барабаны Яцека Ольтера звучат непрестанно.
послушай — говорит Давид —
сейчас будет нереально.
и тут из кишок музыки третья рука
вырастает, как куст.
барабаны Яцека Ольтера звучат непрестанно.
божок перкуссии с архивных плёнок.
в начале была перкуссия, удары дождя,
многоголосый поток.
барабаны Яцека Ольтера звучат непрестанно.
подключается саксофон — дух над ритмичными
водами перкуссии, мелькание клавиш.
рывки струн. и все остальные
инструменты пойдут
за барабанами Яцека Ольтера (они звучат непрестанно)
все голоса пойдут
за покойным ударником
по оставленным тропкам,
по запечатленным звукам.
барабаны Яцека Ольтера звучат, звучат
непрестанно. Ольтер здесь, с нами, как на
спиритическом сеансе. как в ритмическом трансе.
какие духи им двигали. какие
демоны. они ли
вошли ему в кровь (звучали непрестанно),
соскакивали с палочек, чтобы нестись в тишине
оглушительной лавиной?
барабаны Яцека Ольтера звучат непрестанно.
играет блочное тело длинной многоэтажки,
той музыкой, что рождается из серости, серости
коридоров, бурых туч над районом.
музыка, заключающая ночные кварталы Пшиможа*
в скобки редких огней и неона.
барабаны Яцека Ольтера звучат непрестанно.
среди заплетающихся на газонах
извивающихся трамваев;
непрестанно, непрестанно
ночь гаснет и зажигается снова.
52 
