Голоса:
Гольдшмидт
Боттари
Джиральди
Эмилио
Габриэла
Фрау Винтер
Анджелика Боттари
Антония
Люция
Лена
Мария
Бьянка
Первая сцена
Габриэла. Вставай! Вставай!
Гольдшмидт (просыпаясь). Что, Габриэла?
Габриэла (шепотом). Шаги на лестнице!
Гольдшмидт. Шаги?
Оба прислушиваются.
Гольдшмидт. Ничего страшного. Какие-то люди ходят вверх и вниз. Мы ни при чем.
Габриэла. Я так и подумала.
Гольдшмидт. Меня, однако, разбудила.
Габриэла. Лучше не спать. Это твои, дед, слова.
Гольдшмидт. Да, лучше.
Габриэла. Я никогда не сплю. А мне ведь нужен сон, правда? В мои семнадцать.
Гольдшмидт. В твоём возрасте полезно много спать.
Габриэла. А в твоём, дед?
Гольдшмидт. Нужно совсем немного сна.
Габриэла. Какие мудрые мысли!
Гольдшмидт. Что ты хочешь этим сказать?
Габриэла. Опыт уборки прошлогоднего снега. Ежедневная чушь, которую я должна выслушивать.
Гольдшмидт. Ну, не так уж это ужасно, Габриэла.
Габриэла. Картошку надо брать вилкой, а в семьдесят спят мало. Признайся, мой мудрый дед, что спишь ты с удовольствием. Можно даже сказать, с жадностью.
Гольдшмидт. Я рад, что ты меня разбудила
Габриэла. Не хотела, чтобы мне одной было страшно.
Гольдшмидт. Когда я открыл глаза, мне почудилось на миг, будто я где-то в другом месте.
Габриэла. Полосатые обои ты не мог не узнать.
Гольдшмидт. Они мне незнакомы.
Габриэла. 365 полос, я сосчитала. Дурацкое совпадение, да?
Гольдшмидт. Вероятно.
Габриэла. Или?
Гольдшмидт. Или что?
Габриэла. Столько полос, сколько дней в году.
Гольдшмидт. Теперь я понял. Как ты сказала, дурацкое совпадение.
Габриэла. Я в это не верю. Что в году 365 дней — такая же точно ерунда, как и всё, что вы мне рассказываете, ты и фрау Винтер. В году — 365 полос.
Гольдшмидт (вздыхая). Конечно, конечно. Монотонность нашего добровольного заточения…
Габриэла. А ты бы, дед, хоть возразил!
Гольдшмидт. Ох, Габриэла!
Габриэла (передразнивая его). Ох, Габриэла!
Гольдшмидт. Когда я проснулся…
Габриэла. Ты находился где-то в другом месте. Это я уже слышала. Наверное там, где мы в действительности.
Гольдшмидт. В действительности мы, к сожалению, здесь, в Берлине, на Принцрегентштрассе.
Габриэла. Октябрь 1943-го. Всё неправда.
Гольдшмидт. Что именно?
Габриэла. Адрес, дата, полосы на обоях. Я этому не верю.
Гольдшмидт. На миг я почувствовал то же, что и ты.
Габриэла. Когда проснулся. А я никогда не верила. Всё здесь какое-то ненастоящее. Когда я гляжу в окно, мне кажется, идет дождь. Серая стена соседнего дома, ты говоришь. Разве это объяснение?
Гольдшмидт. А что я должен сказать?
Габриэла. Скажи наконец, что это дурной сон! Семидесятилетний мужчина и его внучка прячутся три года в квартире порядочнейшей домовладелицы и не смеют выйти на улицу — скажи же наконец, что все эти тайны старой девы1 — слишком неудачная выдумка, чтобы хоть на секунду быть правдой!
Гольдшмидт. Ох, Габриэла!
Габриэла (всхлипывая). Я больше не выдержу. (Берет себя в руки.) Ты проснулся — и что?
Гольдшмидт. Я тебя не узнал. Решил, что ты девушка по имени Антония.
Габриэла. Антония?
Гольдшмидт. А сам я —
Габриэла. Неужели нельзя, чтобы меня звали Антонией? Чтобы всё по-другому, чтобы другие обои и без фрау Винтер? И чтобы была совсем другая жизнь?
Гольдшмидт. Я был учителем. Я даже помню свое имя: Пьетро Боттари.
Габриэла. Пьетро?
Гольдшмидт. Боттари. Мы все были из Витербо.
Габриэла. Эта действительность такая же прекрасная, как имена, которые ты называешь.
Гольдшмидт. Школьницы из женской школы. Мы поехали в Рим, а могли бы — и в Неаполь.
Габриэла. Послушай, дед, давай проснемся в Неаполе или Риме.
Гольдшмидт. Ну да, Неаполь или Рим. Мы были в катакомбах и не сумели найти выход.
Габриэла (задумчиво). Откуда же мне всё это известно?
Гольдшмидт. Могу тебе сообщить.
Габриэла. Это действительность, да?
Гольдшмидт. Иллюстрированный журнал, детка. Старый номер из тех, что дала нам фрау Винтер. Репортаж о катакомбах, помнишь?
Габриэла (чуть не плача). Не хочу ничего помнить.
Гольдшмидт. В нем шла речь о школьном классе, который заблудился в подземных ходах. Думаешь, это лучше, чем находиться здесь?
Габриэла. Да, лучше.
Гольдшмидт. Ну разумеется.
Габриэла. Боже, воспоминания из журнала! И только?
Гольдшмидт. Нет, не только. Потому что одновременно мы были из Берлина, из этого дома, из этой квартиры.
Габриэла (со злостью). У тебя слишком разыгралась фантазия! Как поднимают настроение твои россказни!
Гольдшмидт. В семнадцать лет я еще воздерживался от иронии.
Габриэла. С чего бы это? Себя не сделаешь глупее, чем ты есть. Неужели ты не понимаешь, что я хочу забыть о нас, хотя бы на мгновение?
Гольдшмидт. Я понимаю.
Габриэла. Но?
Гольдшмидт. Разве я сказал: но?
Габриэла. У тебя оно было на уме.
Гольдшмидт (помедлив). На сны больше нет времени, Габриэла.
Габриэла. В семнадцать нет времени на сны?
Гольдшмидт. Этот сон показался мне последним. Больше снов, пожалуй, не будет.
Габриэла (с решимостью в голосе). Рассказывай!
Гольдшмидт. Таков привкус этого сна. Он остался на языке как заключительное слово. Но рассказывать особенно нечего.
Габриэла. А катакомбы и Берлин?
Гольдшмидт. Мы покинули Берлин и приближались к границе.
Габриэла. Не хотелось бы снова обижать твою фантазию, но она откапывает старые журналы и селится в убогих квартирах. А сейчас…
Гольдшмидт. Ничего лучшего ей опять-таки не вообразить — лишь Зигфрида Израэля Хиршфельда и Эдит Сару Хиршфельд2.
Габриэла. Хиршфельды приснились. Откуда же возьмется приятный привкус во рту.
Гольдшмидт. Мы добрались до границы.
Габриэла. Мы?
Гольдшмидт. И написали открытку девушке по имени Габриэла.
Габриэла. Габриэле Саре Гольдшмидт.
Гольдшмидт. И ее деду, что всё прошло хорошо.
Габриэла. Та самая открытка от Хиршфельдов, о которой мы договорились. Она, впрочем, должна бы уже прийти. Она, может быть, уже в сумочке у фрау Винтер.
Гольдшмидт. Но после…
Габриэла. Говори, говори, мой изобретательный пращур! Ставь свое воображенье с ног на голову, позволь ему разные кульбиты, дай пройтись колесом! Начнешь со вчерашней сводки вермахта или с хлебных карточек фрау Винтер? Чего ж ты тянешь?
Гольдшмидт. После что-то произошло. Теперь уже не помню, что именно.
Габриэла. Ты во сне кричал.
Гольдшмидт. Думаю, нас искали в катакомбах.
Габриэла. Или в Берлине? Или на границе?
Гольдшмидт. Нас нашли. Непонятно: хорошо или не очень, что нашли.
Габриэла. Но ты кричал.
Гольдшмидт. Должно быть, дело приняло плохой оборот.
Габриэла. Когда находят — что может быть хуже?
Гольдшмидт. Как это было? Не могу вспомнить. Только горький привкус остался во рту.
Издали слышится бой часов.
Габриэла. Пять, шесть.
Гольдшмидт. Темнеет.
Габриэла. Ты так говоришь, потому что пробило шесть. Разве есть здесь что-нибудь, кроме темноты? В лучшем случае — ее оттенки. Тебе их не различить.
Гольдшмидт. Возможно.
Габриэла. Ты же ко всему равнодушен. Ни чувств, ни потребностей не испытываешь. Я вот, например, голодна.
Гольдшмидт. Скоро придет фрау Винтер.
Габриэла. Потому что уже шесть.
Гольдшмидт. Я редко ощущаю голод — тут даже есть свои преимущества.
Габриэла. Роберт Израэль Гольдшмидт! Дед!
Гольдшмидт. Чего тебе?
Габриэла. Я ненавижу тебя за то, что ты редко ощущаешь голод.
Гольдшмидт. Знаю.
Габриэла. Ничего ты не знаешь! Ведь это неправда.
Гольдшмидт. Иногда, наверное, правда. Порой я этого боюсь: взаперти становишься злым.
Габриэла. Знать бы мне, что у меня хватит времени стать злой! Тогда бы я, точно, злой не стала. Ну… может, чуть-чуть. Представляешь себе, дед, такую добродетельность, когда полстолетия впереди!
Гольдшмидт. Да, моя девочка.
Габриэла. Я опущу затемнение.
Гольдшмидт. Было бы неплохо.
Габриэла. Это не неплохо, а совершенно бессмысленно. К тому же я заметила, что заранее оповещаю обо всём, что собираюсь сделать. Думаю, если бы встретилась с самой собой — нашла бы, точно, себя несносной.
Гольдшмидт. Так с каждым бывает.
Габриэла. Ох, эти житейские мудрости! Берешь какую-то глупость, обобщаешь — и ты уже мудрец. Все хорошо, что хорошо кончается. Кто это сказал? Наверное, повешенный.
Сирены. Воздушная тревога.
Гольдшмидт. Это третья тревога сегодня.
Габриэла. Всех хороших вещей — по три. Хвали день вечером. Всё подходит. Особенно нам, раз мы днем спим, а ночью бодрствуем. Да и утро вечера мудренее. К вечеру работа и лентяя боится… Пойду посмотрю, достаточно ли в ведрах воды.
Гольдшмидт. На фрау Винтер можно положиться.
Габриэла. На самом деле это не имеет значения. Однако я всё же посматриваю. Это задает нашей жизни какой-то ритм и поддерживает порядок.
Гольдшмидт. Иди и не болтай слишком много.
Габриэла. Я тебе надоела наконец-то? Вот еще слова старика Гете впридачу: Что сокращает времени теченье? Труд и движенье!3 Тот же примерно уровень фантазии, что и у тебя. Он понятия не имеет, как много еще есть возможностей сократить время. Я ухожу. Но не надейся: я вернусь через минуту.
Почти неслышно уходит. Дверь тихо скрипнула.
Гольдшмидт. Побыть пару секунд одному. Поразмыслить, скажем, стоит ли надевать галстук. Нужно ли быть при галстуке, когда заберут? Наверняка нужно, галстук имеет значение. Очень многое наверняка зависит от его наличия. Или отсутствия. Именно об этом необходимо спешно и в одиночку поразмыслить, потому что всё произойдет сегодня. Сегодня — не какой-нибудь день между вчера и завтра, сегодня — мыс Финистерре, самый край земли, обрывистый выступ утеса. Это привкус соли на губах, долетевший из морской глуби. Заключительный привкус, другого, как известно, не будет.
Габриэла возвращается.
Габриэла. С ведрами — порядок.
Гольдшмидт. А всё прочее как?
Габриэла. Похоже, что только с ведрами в мире порядок.
Гольдшмидт. Я так масштабно вопрос не ставил. В доме тревожно?
Габриэла. Да не особенно.
Звонок в дверь.
Если не считать каких-то гостей.
Гольдшмидт (шепотом). Это швейцар или дежурный из ПВО.
Габриэла. Швейцар. Знаю я, как он звонит. Ему недостает Фрау Винтер.
Гольдшмидт. Хватился бы он ее, если бы налет был не таким сильным?
Габриэла. Зря я не включила радио.
Гольдшмидт. Упаси тебя Бог, Габриэла.
Габриэла. Ну да, правила игры мне известны. Делать маленькие ставки, чтобы много не проиграть.
Гольдшмидт. Слышишь? Он уже уходит.
Габриэла. Знаешь, при каждом звонке меня так и тянет открыть. Мне, дед, правда, хочется самой видеть и быть увиденной! Раз и навсегда!
Гольдшмидт. Ты ведь понимаешь, к чему это приведет.
Габриэла. С жизнью надо обходиться бережливо. Кто за пфеннигом не наклонится, тому и талер не сгодится… Подозреваю, что даже пфенниги теперь не настоящие, не говоря уже о талерах.
Гольдшмидт. В мире есть не только фальшивомонетчики.
Габриэла. А что еще?
Гольдшмидт. Ты всё это не всерьез говоришь.
Габриэла. К своим желаниям я отношусь всерьез.
Гольдшмидт. Повремени пока с желаниями, Габриэла.
Габриэла. Повременить, пока они засохнут. Чтобы составить из них гербарий и, преклонив колени, предъявить Господу Богу. Гляди, какой я была добродетельной, какой бережливой.
Уже в конце последней реплики слышен рев моторов, выстрелы зениток, отдаленный грохот разрывов.
Гольдшмидт. Фугасными бомбят.
Габриэла. Фрау Хиршфельд сказала, что еще один налет, пережитый в этой квартире, — и она сойдет с ума. Мило попрощалась с нами — ничего не скажешь.
Гольдшмидт. Я уже тебе говорил…
Габриэла. Мы тоже не можем спуститься в подвал.
Гольдшмидт. Фрау Хиршфельд очень нервная.
Габриэла. Не следует быть нервной, если хочешь нелегально пробраться в Швейцарию.
Гольдшмидт. Теперь они уже по ту сторону.
Габриэла. И я была бы не прочь спятить.
Гольдшмидт. С прошлой ночи.
Габриэла. Ну а мы! Мне всего семнадцать. Я еще не жила совсем.
Гольдшмидт. Очутиться в Швейцарии. В Шафхаузене. А может, уже в Цюрихе.
Габриэла. Разве ты не видел во сне, что их нашли?
Гольдшмидт. Девушек из Витербо.
Габриэла. Школьный класс, да? Этим девушкам, наверно, столько же лет, сколько мне. По вечерам в Витербо они прогуливались, взявшись за руки. Вдвоем, втроем.
Гольдшмидт. На прошлой неделе в городском театре на гастролях был молодой тенор.
Габриэла (удивленно). Что?
Гольдшмидт. Представь, они говорят о нем и хихикают. Это вечер перед поездкой в Рим. Театральная площадь, теплый вечер.
Габриэла. Дед, неужели ты все это придумал?
Гольдшмидт. Всему можно научиться.
Габриэла. Просто чудо.
Самолеты теперь приближаются.
Гольдшмидт. Я вспомнил про галстук и тут же подумал об этом теноре.
Габриэла смеётся.
Гольдшмидт. Знаешь, у меня есть галстук в синюю и красную полоску.
Габриэла. Очень симпатичный.
Гольдшмидт. Никак не могу сообразить, стоит ли его надеть.
Габриэла (смеясь). А почему бы и нет?
Гольдшмидт. Ты, значит, так считаешь? Когда я был Пьетро Боттари, я тоже носил галстук.
Габриэла. Неужели?
Гольдшмидт. Ситуация у них не очень заманчивая. Ты представляешь, как эти девушки себя чувствуют?
Габриэла. Так же, как и мы. Или даже чуть лучше. На них ведь не падают бомбы.
Гольдшмидт. Не прислушивайся. Думай о катакомбах и о девушках из Витербо.
Габриэла (задумчиво). Могу их себе очень ясно представить. Для поездки они надели свои самые красивые платья. Многие в розовом, или в голубом, или в желтом, а одна — даже в белом. Красивые платья с воротничками, с поясками, и к ним бусы. Больше уже никто ими не восхищается.
Внезапно грохот налета обрывается.
Вторая сцена
В катакомбах.
Боттари. Свечу нужно поберечь. Задуй ее, Бьянка!
Бьянка. Свечи разве не хватит, пока нас найдут?
Боттари. Конечно, хватит.
Бьянка. Сейчас задую.
Мария. Нас уже ищут.
Лена. Пока нас найдут, еще пройдет, наверно, какое-то время. А если мы не успеем на последний поезд?
Мария. Что тогда наши родители скажут?
Люция. На то, что мы появимся завтра утром. (Смех.) Очень мне интересно.
Бьянка. А мне — нет. Я боюсь.
Боттари. Боишься? Какая чепуха.
Люция. Вот видишь!
Боттари. Но я хочу понять, как это могло случиться. Я шел последним. А кто в цепочке шел первым?
Мария. Не ты, Люция?
Люция. Я была третьей или четвертой.
Боттари. Кто шел перед тобой?
Люция. Они всё время менялись.
Боттари. Как получилось, что мы потеряли из виду людей перед нами и патера?
Молчание.
Кто шел первым, когда мы это заметили?
Люция. Мне кажется, мы в какой-то момент остановились и стояли все вместе.
Боттари. Почему вы остановились?
Лена. Потому что вдруг получилось, что мы больше никого впереди не видим.
Боттари. Ни одна, значит, не была первой?
Бьянка. Теперь этого уже не поймешь.
Боттари. Теперь этого уже не поймешь. Вот оно как. Тогда всё ложится на меня.
Бьянка. Господин Боттари, вы совершенно не виноваты. Вы шли последним в цепочке.
Боттари. Ваших родителей будет мало интересовать, был я первым или последним.
Люция. Я скажу моим родителям, что вы здесь ни при чем.
Бьянка. Я тоже.
Мария. Мы все скажем. Можете на нас положиться господин Боттари.
Боттари. Моя была идея побывать в катакомбах. И мне это поставят в вину.
Антония. Почему мы об этом говорим? Что такого случилось? Мы заблудились и приедем домой на несколько часов позже. Вот и всё.
Лена. Антония права.
Мария. Который сейчас час?
Боттари. Без четверти семь.
Мария. Тогда нас должны вскоре найти. В восемь — последний поезд.
Лена. Тише! Мне кажется, кто-то зовет нас.
Тишина. Дальнейший разговор очень тихо.
Люция. Антония?
Антония. Люция?
Люция. Хочу тебе кое-что сказать.
Антония. Ну?
Люция. Это была я.
Антония. Что — ты?
Люция. Я была первой. Я нарочно свернула в другой проход. Никто не заметил. Думаешь, это очень плохо?
Антония. Нет. Но зачем ты свернула?
Люция. Не знаю. От скуки. Мне всё скучно, вся жизнь скучная. Ты это можешь понять?
Антония. Да, я понимаю.
Люция. Но теперь мне страшно.
Антония. Чепуха.
Люция. А если нас не найдут?
Антония. Найдут, обязательно.
Дальше снова в полный голос.
Боттари. Кто там всё время шепчется? Ну-ка помолчите.
Лена. Который час, господин Боттари?
Боттари (чуть помедлив.) Уже ведь было без четверти семь?
Лена. Ваши часы стоят?
Боттари. Кто-нибудь знает, который час?
Лена. Никто, думаю, не знает.
Бьянка. Наверное, и прежде было позднее.
Мария. Тогда мы точно не успеваем на поезд.
Боттари. Мы побудем до утра в зале ожидания. Это не самое худшее.
Лена. Или — здесь.
Антония. Это тоже не самое худшее
Люция. Может, нам всё-таки лучше идти вперед.
Антония. Пусть решает господин Боттари.
Мария внезапно начинает плакать.
Боттари (раздраженно). Что такое? К чему этот плач?
Бьянка. Мария, что с тобой?
Лена (хихикает). Проголодалась.
Мария. Я не голодна.
Боттари. Тогда что?
Мария. А если нас не найдут?
Боттари. Перестаньте говорить глупости.
Антония. Давайте поедим, а потом ляжем спать!
Бьянка. Ляжем? Не стану я ложиться в грязь, у меня светлое платье.
Лена. Ну так стой. Мы все тут внизу запачкаемся.
Бьянка. Мне жалко платья. Я его специально для Рима купила. Как лечь? Здесь сыро, и холодно, и еще сквозняк. Вроде и со стен капает?
Боттари. Фантазии.
Люция. Давайте что-нибудь споем.
Бьянка. Споем?
Лена. Чтобы мы вообще ничего не услышали?
Люция. Чтобы у вас не испортилось настроение.
Боттари. А оно ни у кого не испортилось. Мы все довольны, не так ли?
Антония (другие молчат). Да.
Боттари. В конце концов, это приключение. Вы ведь жаждете приключений! Только представьте, как вы будете об этом рассказывать родителям, братьям, сестрам. Вы вдруг станете самыми интересными девушками в Витербо. Недурно, правда? О вас напишут в газетах.
Мария. Дела наши, значит, плохи.
Боттари. Приключения, как правило, связаны с неудобствами.
Лена (словно обращаясь к себе). Бывают и очень удобные приключения.
Кто-то хихикает.
Боттари. Почему вы смеетесь?
Бьянка. Бывают приключения очень удобные — так говорит Лена.
Лена (поспешно). Во всяком случае, это приключение удобным не назовешь. Мне сидеть здесь довольно жестко.
Люция. Мои родители сейчас на вокзале и собираются меня встречать.
Мария. Мои — тоже.
Люция. Потом они решат, что мы приедем последним поездом.
Антония. Последний поезд приходит в Витербо около двенадцати ночи. Все родители будут ждать на вокзале.
Люция. Они еще не знают, что мы и последним поездом не приедем.
Боттари. Теперь тихо!
Люция. Ладно. Зачем только я завела этот разговор?
Боттари. Я буду кричать. Это, во всяком случае, не помешает. (Кричит.) Эгей! Эгей! Эгей!
Крики постепенно замирают. Пауза.
Третья сцена
Сигнал «Отбой воздушной тревоги».
Габриэла (сразу после сигнала). Ну вот.
Гольдшмидт. Отбой?
Габриэла. Всё имеет конец, только…
Гольдшмидт. Перестань!
Габриэла. А может, тебе больше нравится: чего не случалось —
может случиться.
Гольдшмидт. У меня, Габриэла, есть ужасная надежда…
Габриэла. Ты меня перещеголял.
Гольдшмидт. Что мне вообще не придется думать о галстуке.
Габриэла. Твоя шутка мне непонятна.
Гольдшмидт. Она к тому же глупа.
Габриэла. В том-то и дело.
Гольдшмидт. Дело в том, что у меня не сходит c языка этот скверный привкус.
Габриэла. Твои сны из-за голода. Где же фрау Винтер?
Гольдшмидт. Ее задержала тревога.
Габриэла. Она могла бы еще до тревоги прийти. Зачем тогда часы, которые бьют шесть? Ни крошки хлеба в хлебнице. Подозреваю, что она нарочно замешкалась.
Гольдшмидт. Она всё для нас делает.
Габриэла. До сих пор мы за это платили.
Гольдшмидт. Платили? А риск, которому она себя подвергает? Как ты его оценишь?
Габриэла. Когда говорят такое, остается лишь закатить глаза и пасть на колени. Вот за это я ее ненавижу, и не одну только фрау Винтер.
Гольдшмидт. Твоего деда тоже.
Габриэла. Всех.
Гольдшмидт. Ненавидеть всегда было удобней всего.
Габриэла. Особенно я ненавижу себя.
Гольдшмидт. Патетично, словно тебе столько лет, сколько на самом деле.
Габриэла (забавляясь). А как у меня насчет глупостей?
Гольдшмидт. Так, будто ты только что научилась говорить.
Габриэла. При этом, по моему ощущению, мне семьдесят. Да что я говорю? Сто семьдесят! Ах, дед, милый дед, ты прав!
Гольдшмидт. В чем?
Габриэла. Мы с тобой оба почти одного возраста. Разница в пятьдесят лет несущественна, здесь каждый день засчитывается за год.
Гольдшмидт. Слишком мало.
Габриэла. А еще прежние годы? Когда они отца убили, когда мать забрали? Тетю Эстер еще нужно прибавить и незнакомого молодого человека из соседней квартиры, который звал на помощь. Вместе наберется на пару столетий. Присмотрись ко мне: я древняя старуха с лохматыми космами.
Гольдшмидт. А как у тебя с желаниями?
Габриэла. Я не прочь превратиться в семнадцатилетнюю. Но чего бы я себе тогда пожелала? Слишком всё неопределенно.
Гольдшмидт. Может, прогуляться ночью по парку?
Габриэла (серьезно). И чтобы рядом шел кто-то, кто меня любит. Но меня никто не любит.
Гольдшмидт. Ты преувеличиваешь.
Габриэла. Я — уродливая?
Гольдшмидт. Нет.
Габриэла. Но и не особенно симпатичная, а жаль! Я бы хотела быть первой красавицей. Чтобы в опере все наводили на мою ложу бинокли. А на улице смотрели мне вслед и шептали: «Та самая Гольдшмидт».
Гольдшмидт. Да, Габриэла Сара.
Габриэла. Ты находишь это имя не слишком привлекательным? Ничего, моя красота его преобразит. Оно зазвучит совершенно по-новому: Гольд-шмидт. А кроме того…
Гольдшмидт. Тише!
Габриэла. Шаги на лестнице?
Гольдшмидт (шепотом). Это может быть фрау Винтер.
Они прислушиваются. Дверь в квартиру открывается. Шаги в коридоре.
Габриэла. А вдруг она принесла рыбу. Треска бы меня утешила.
Шаги останавливаются перед дверью комнаты. Дверная ручка медленно поворачивается, дверь открывается.
Фрау Винтер. Ага — вы здесь.
Гольдшмидт (усмехаясь). Вас это как будто удивляет.
Фрау Винтер. Нет, я просто так сказала. Люди говорят много бессмыслицы.
Габриэла. Мы с радостью были бы где-нибудь в другом месте.
Гольдшмидт. Пожалуйста, не поймите Габриэлу превратно.
Габриэла. Вовсе не это имелось в виду, мы очень вам благодарны и всё такое.
Фрау Винтер (приветливо). Короче говоря, ничего особенного не случилось.
Габриэла. Только три налета, и два раза звонили в дверь. Мы же друг друга понимаем.
Гольдшмидт. А у вас как, фрау Винтер?
Фрау Винтер. У меня?
Гольдшмидт. Что-нибудь особенное?
Фрау Винтер. Да нет.
Гольдшмидт. У вас какой-то растерянный вид.
Габриэла. У нас, наверное, тоже. Всё-таки только что был налет.
Фрау Винтер. В основном на Лихтерфельде, с южной стороны.
Габриэле. Отсюда далеко.
Гольдшмидт. Для многих — довольно близко.
Габриэла. Какие слова, они трогают, и остается лишь растроганно замолчать. Гоп-ля, дед, наша очередь еще придет!
Фрау Винтер. Я сейчас приготовлю ужин.
Габриэла. Я пока поищу подходящие поговорки.
Гольдшмидт. Лучше помоги фрау Винтер!
Габриэла. Ты же знаешь, она этого не хочет. Слишком близко от квартирной двери.
Фрау Винтер. Будет треска.
Габриэла. Ну? Что ты скажешь теперь, дед? Мои предчувствия получше твоих.
Гольдшмидт. Вкуснее.
Фрау Винтер (выходя из комнаты). Вот! Открытка от Хиршфельдов.
Габриэла. Дед, дай ее мне.
Гольдшмидт (читает вслух). «Рихард и Клара шлют с дороги сердечный привет. У нас всё в порядке».
Габриэла (смеется). Рихард и Клара.
Гольдшмидт. Как мы и договорились.
Габриэла. А вдобавок еще маленький симпатичный вид! О нем мы не договаривались. Удача одна не ходит.
Гольдшмидт. Дай взглянуть.
Габриэла. «Зинген, вид на скалу Хоэнтвиль»4.
Гольдшмидт. До Зингена они добрались.
Габриэла. Тебе известен такой город — Зинген? Название какое-то неправдоподобное. И Хоэнтвиль, с этими «т» и «в». Так не бывает.
Гольдшмидт. Однако им уже пора быть по ту сторону.
Габриэла. Узнать бы это наверняка! Послушай дед, сегодня я целый день думала, что, если придет открытка, это будет для нас знаком. Знаком того, что мы всё превозможем.
Гольдшмидт. Ну да.
Габриэла. Или ты, дед, так не считаешь?
Гольдшмидт. Почему фрау Винтер не рада открытке?
Габриэла. А она не рада?
Гольдшмидт. Мне так показалось. Она нам дала ее, выходя уже из комнаты. И ни слова от себя не прибавила.
Габриэла. Она, наверно, хотела бы, чтобы и мы оказались в Швейцарии.
Гольдшмидт. Ну конечно, она — добрая душа.
Габриэла. Поскольку Швейцария у черта на рогах. Я не могу упрекать в этом ее добрую душу.
Гольдшмидт. Габриэла, ты опять начинаешь?
Габриэла. Разве не всё равно, рада фрау Винтер или нет? Мы-то рады. Всё идет отлично. Школьниц из Витербо нашли.
Гольдшмидт. Их не нашли.
Габриэла. Что?
Гольдшмидт. Они больше не увидели света.
Габриэла (немного помедлив). Я не верю, что в катакомбах можно заблудиться. Это выдумка для читателей иллюстрированных журналов. Нет, дед, у них всё закончится хорошо, как и у нас.
Гольдшмидт. У нас?
Габриэла. Сегодня — первоклассный счастливый день.
Гольдшмидт. Главным образом из-за трески.
Габриэла. Не издевайся!
Гольдшмидт. Потом — из-за открытки, которой не рада фрау Винтер.
Габриэла. А я рада — ведь я сказала. И уверена, что смогу спасти школьниц из Витербо. Сегодня я чувствую себя наделенной правом на это и властью.
Гольдшмидт. Так употреби свою власть, Габриэла! Стало быть, школьниц ищут?
Габриэла. Их ищут.
Гольдшмидт. Один из монахов…
Габриэла. Нет, эта история должна иметь конец получше.
Гольдшмидт. Еще лучше?
Габриэла. Точнее: такой, чтобы хотелось плакать.
Гольдшмидт (со смехом). Ни монахов, ни пожарников, ни полицейских?
Габриэла. Ни в коем случае. Профессионалам их не спасти.
Гольдшмидт. На это способна только любовь, не правда ли?
Габриэла. Да, любовь.
Гольдшмидт. Любовь их отыщет.
Габриэла. Я это утверждаю.
Гольдшмидт. Даже если никто их не найдет.
Габриэла. Что ты имеешь в виду?
Гольдшмидт. У любви нет ни веревок, ни фонарей, она никого не может вытащить из-под земли. Она бессильна.
Габриэла. Нет, не бессильна. Я одарю ее силой.
Гольдшмидт. Одари ее удачей.
Габриэла. Удача не бывает случайной — так меня учили. А теперь слушай!
Четвертая сцена
В катакомбах.
Люция. Антония, ты спишь?
Антония. Тоже не спишь, Люция?
Люция. Слишком много мыслей. А ты о чем думаешь?
Антония. Не знаю. Я вообще не знаю, что мне делать с такой прорвой времени. Она меня страшит.
Люция. А меня страшат мои мысли.
Антония. Я даже не знаю — есть ли у меня мысли.
Люция. Например, я думаю… Антония, ты думаешь о своем отце?
Антония. Я думаю об отце.
Люция. И о маме?
Антония. О маме тоже.
Люция. И о твоих сестрах?
Антония. Думаю и о сестрах.
Люция. А о ком еще?
Антония. О ком еще? (Через какое-то время, спокойно.) О Пьетро Боттари, нашем учителе.
Люция. Ах!
Антония. Ну как, довольна?
Люция. А Боттари что? Он знает?
Антония. Откуда? Я сама узнала только сейчас, когда ты меня спросила.
Люция. Ты меня дурачишь?
Антония. Думай, что хочешь.
Люция. Мне так хочется, Антония, чтобы ты стала моей подругой.
Антония. Есть ли у нас еще время на это?
Люция. Я могла бы тогда с тобой разговаривать, всё тебе рассказывать.
Антония. Ну, рассказывай.
Люция. Если о ком-то думаешь больше, чем о других…
Антония. Тогда что?
Люция. Значит, его любишь?
Антония. Откуда мне знать? Спроси у Маргариты, она знакома со всеми мальчиками в Витербо.
Люция. Потому-то я и подозреваю, что ничего она не знает.
Антония. А мы обе, думаешь, знаем лучше?
Люция. Не смейся надо мной. Скажи просто: это и есть любовь?
Антония. Предположим.
Люция (торжествующе). Значит, я люблю Эмилио Фостино.
Антония. Да?
Люция. На тебя это, похоже, не произвело впечатления.
Антония. Я ведь с ним незнакома.
Люция. Ему семнадцать лет, он подручный в столярной мастерской через несколько домов от нас. Я тоже с ним почти незнакома.
Антония. Возраст подходящий.
Люция. Однажды у него свалился комод с тележки — как раз перед нашей дверью. Я хохотала — не могла сдержаться.
Антония. И он был восхищен тобой?
Люция. Он был в ярости. Меня это до сих пор мучит.
Антония. Я слышала кое-что о ярости и смехе. Кто решится утверждать, что любовь не может начаться с опрокинутого комода?
Люция. Ты вправду так считаешь, Антония?
Антония вздыхает.
Люция. Ты меня не слушаешь?
Антония (удрученно). Уже слушаю.
Люция. О чем ты думаешь?
Антония. Я вообще не думаю. Мне хотелось бы знать, о чем думает Пьетро Боттари.
Люция. Он спит.
Антония. Ты уверена?
Вне определенного пространства.
Боттари. Бильярдная партия с господином бургомистром в какой-нибудь будний день около пяти вечера. Встречаемся — один вроде круг. Именно в это время Анджелика навещает господина Джиральди. О чем знаешь и не знаешь, смотря по потребности. Снаружи под запыленным солнцем проходит мимо окна директор школы. Он за стеклом приветственно машет рукой, сейчас войдет. Марио, кофе! Как вам погода? Что ваша госпожа супруга? Полусумрак бильярдной соответствует уважению со стороны города. Учитель, 45 лет, женат, детей нет. Ничего не сделал, чтоб попасться на глаза Богу или людям. Шары сталкиваются, голосов почти не слышно, только шорохи темноты. Я всегда жил в пещерах. Партнер мелит кий и надеется сыграть серию. Цифры на доске умножаются, подводится итог. Достиг — чего должен был достичь: какого-то места в темноте. В бильярдных, в расселинах, в катакомбах — приветствую вас, мои пещеры, мои последние жилища! Я здесь. Иллюзии исчезают. Стул, спички, часы — где они были, не остается пустот, темнота легко заполняет их место. Колени подтянуть, голову прислонить к камню — поза для засыпания, идиллия среднего качества. Неудобно ровно настолько, что удовольствие еще позволительно. Красные и белые шары, фигуры, образуемые ими на ярко-зеленом поле. С кем сегодня играет господин бургомистр? Марио, счет! Как раз в эту минуту ступни Анджелики снова проскальзывают в туфли. Тетрадки проверены, кофе выпит, ничья голова больше не вынырнет на свет лампы. Момент упущен, не выйдет умереть незаметно, никого ни к чему не обязывая. Никогда не ощущал потребности привлекать к себе внимание, а теперь вокруг меня это пятнадцатикратное дыхание. Шуршания, вздохи, крахмальные юбки или сон. Достиг — чего должен был достичь: места в этой вине. Пятнадцать раз виноват, ни одна вина не снимается, не остается пустот, которые могла бы заполнить темнота. Избран — но почему я, неплохой бильярдист с отличиями в пределах дозволенного? Даже если случалось задолжать за кофе, ко мне относились с тем же уважением. Старался жить, как удобнее, а кто не старается? Повинен в грехах безучастности и уныния. Но кому ж это известно? Анджелике, наверное, но она не в счет. Она знает, что у всех других есть преимущества, которых я лишен. Особенно, пожалуй, у Джиральди, у коллеги Джиральди. Уж он-то сумеет организовать для нас спасательную операцию. Этот болван отлично все организовывает, ему даже удастся нас не найти. Официант открывает дверь. Сквозняк — это твое дыхание, Господи, оно сдует меня отсюда, я его уже чувствую. Господин Боттари, добрый вечер. Меня заметили, что само по себе — равнозначно приговору. Могу это понять, соглашаюсь и принимаю. Но пусть это будет только для меня, а не для тех, кто со мной. Стулья перевернуть и поставить на стол, свет погасить — не так уж все это просто, господин бургомистр. А как полагаете вы?
В катакомбах.
Люция. Ляг поближе ко мне, Антония.
Антония. Боттари говорит во сне.
Люция. Обними меня!
Антония. Лучше теперь?
Люция. Да. Не так страшно. Помнишь, что сказал патер: прах.
Антония. Помню.
Люция. И остатки костей. То и другое смешано.
Антония. А что он должен был сказать?
Люция. Тебя это не тревожит?
Антония. Он проводил экскурсию, а не пророчествовал.
Люция. Может, и то, и другое? Смешанное, как прах с костями. Ах, Антония, я бы предпочла траву.
Антония. Траву? Мои мечты обойдутся без лужаек. Такой прах мне
вполне подходит.
Люция. Подходит — да. Тебе хорошо!
Антония. Разве мне лучше, чем другим?
Люция. Ты в двух шагах от Боттари.
Антония. Это дальше, чем до Витербо. Расстояния изменчивы, тебе не кажется? Например, твой Эмилио…
Люция. Что — Эмилио?
Антония. Намного досягаемей, его отдаленность — просто случайность. Она граничит со счастьем.
Люция. А близость Боттари?
Антония (задумчиво). Ну, это уже физика с другими совсем законами.
Люция. Теоретическая физика или, может, катакомбная?
Антония (не обращая на нее внимания). Целые области в этой физике выпадают: учение о теплоте, оптика — Боже ты мой! Но зато есть магнетизм, формулы меланхолии…
Люция. Могу в них ввести кое-какие неизвестные величины, а потом еще подавленные вздохи и фразу вроде: «Вот если буду снова в Витербо!»
Антония. Вставить такое трудно. И с каким знаком — плюс или минус?
Люция (внезапно). Послушай, Антония, я пошлю известие Эмилио.
Антония. Ну конечно, Люция. Наверху, у входа, даже висит почтовый ящик.
Люция. При чем тут почта к нашей науке? Разве ты не сказала: у нее другие законы? Эмилио! А если я сейчас изо всех сил буду о нем думать?
Антония. Что я натворила!
Люция. Разве он это не почувствует?
Антония. Непременно почувствует. И ты объяснишь ему, как до нас добраться.
Люция. А почему бы и нет?
Антония. Повернуть три раз влево, три — вправо. Уж не говорим ли мы о рисунках для вязания?
Люция. Чтобы добраться до нас! Нужно провести эксперимент. Это — прикладная физика.
Антония. Попробуй.
Люция. От него ко мне и от меня к нему потекут мысли, как звуки на магнитофонной ленте.
Антония. Не смеши меня, Люция!
Люция. Пока Эмилио их будет слышать, он не собьется с пути.
Антония. Возможно, он это уже знает. А если он только сейчас начнет учиться?
Люция. Такую науку можно освоить за несколько минут.
Антония. Я бы очень хотела, чтобы ты оказалась права. Думай об Эмилио. (Со вздохом.) А я пока подумаю о Боттари.
Люция. Чушь всё это, я знаю.
Антония. Чушь или не чушь — почти всё равно в нашем положении. Вообще в нем есть что-то забавное.
Люция. Мне так не кажется.
Антония. И снаружи так никому показаться не может. Но нам? Дорогая Люция, ты не поверишь, какой дурочкой я кажусь самой себе. Увлечься Боттари! Если, конечно, Боттари — не просто имя, которым я назвала кого-то другого.
Люция. Кого другого?
Антония. Тебе интересно? Но я даже не знаю, существует ли тот другой. А вот госпожа Боттари существует.
Люция. Говорят, что госпожа Боттари…
Антония. Мало ли что говорят.
Комната в доме Боттари.
Анджелика. Делаем ли мы всё, что в наших силах?
Джиральди. Ты же убедилась в этом, когда была в Риме. Пожарные, полиция, саперы, поисковые группы. Всё организовано наилучшим образом.
Анджелика. Я имею в виду нас. Всё ли мы делаем?
Джиральди. Что мы, Анджелика, можем сделать? Мы мало на что способны. В подобных случаях должны быть задействованы государственные спасательные службы. Это обязанность государства перед своими гражданами.
Анджелика. Но я говорю именно о нас.
Джиральди. Нам, Анджелика, необходимо набраться терпения.
Анджелика. Короче…
Джиральди. Прошло уже пять дней. Давай обратимся к фактам как таковым: в спасательной операции используются самые современные приборы, участвуют несколько сот человек. Ты видела этих людей, их серьезные сосредоточенные лица под шлемами и фуражками, видела их волю, их решительность. Они понимают, о чем идет речь. Разве ты не ощутила, что на них можно положиться?
Анджелика. Прибавь сюда еще блеск солнца на шлемах, и станет ясно, что всё закончится хорошо. Составляются планы, распределяются солдаты и спасательные команды, на которые можно положиться. А можно ли положиться на нас, Лоренцо?
Джиральди. Позволь мне договорить. Даже действия таких значительных сил до сих пор не привели к успеху. Катакомбы — очень разветвленные, никому эти подземные ходы во всей протяженности неизвестны, и потом — у них там нет продовольствия.
Анджелика. Какими же перспективами ты меня успокаиваешь?
Джиральди. Да нет! Я лишь к тому, что сами мы можем сделать еще меньше, вообще ничего не можем. Даже находясь в Риме. Туда поехать…
Анджелика. И делать вид, будто что-то делаешь…
Джиральди. Нам остается лишь ждать.
Анджелика. Чего ждать?
Джиральди. Чего ждать?!
Анджелика. Надо обратиться к фактам как таковым — так ты говоришь! Ну, и каковы же они? Блестит еще солнце на шлемах? И что выражают теперь сосредоточенные лица?
Джиральди. А наши отношения, ты думаешь…
Анджелика. В Витербо о нас уже ходят слухи. Джиральди и госпожа Боттари, госпожа Боттари и Джиральди — болтают и то, и это.
Джиральди. Твои слова делают меня счастливым.
Анджелика. Перестань, это факты как таковые, без перламутрового глянца. Краски давно поблекли.
Джиральди. Уже?
Анджелика. У тебя теперь есть возможность беспрепятственно меня навещать, ничто не мешает. Непредвиденный случай помог. Муж на неопределенное время — скажем так — уехал. Может, и навсегда. Чего нам еще желать, Лоренцо?
Джиральди (неуверенно). Ну да.
Анджелика (хрипло). Я постоянно слышу этот голос: еще пару дней, пару дней еще, потом отдохнешь, потом свобода. Пойми, голос звучит внутри, где нет больше никаких лиц и солнце не сияет на шлемах. Скажи мне, Лоренцо, а ты чего ждешь?
Джиральди. Тебя.
Анджелика. Это разумно, не так ли? Факты как таковые. Поворот судьбы — (Тише.) — подстроенный Богом.
Джиральди. Нам Его помыслы неведомы. Но, насколько мы можем судить…
Анджелика. Они для нас утешительны.
Джиральди. Лучше об этом не думать.
Анджелика. А что же?
Джиральди. Просто забыть обо всем, существовать друг для друга.
Анджелика. Не более того?
Джиральди. Перешагнуть через всё это.
Анджелика. Вот именно. Но потом — куда?
Джиральди. Сюда же, ни в какое другое место. Время драгоценно для нашей любви. Не будем отвлекаться. Только волосы, брови, кожа, объятия — хватит с нас конца света!
Анджелика. Хватит, Лоренцо.
Джиральди. Что ты имеешь в виду?
Анджелика. Теперь уходи!
Джиральди. Я тебя не понимаю.
Анджелика. Хочу побыть одна.
Джиральди. Ты меня в чем-то упрекаешь?
Анджелика. Скорее, себя. Мне нужно было остаться в Риме, по меньшей мере. Но я свои заботы переложила на пожарных, на полицию. Мои слезы были притворными, а ожидание перед катакомбами меня тяготило. Я внимательно слежу за собой, следы моих поспешных шагов ведут через дебри прямо в скрытую трясину. Несколько грязных пузырей на болоте — вот что от меня останется.
Джиральди. Анджелика, ты меня огорчаешь.
Анджелика. Огорчаю? Не более того?
Звонок в дверь.
Джиральди. Еще секунду!
Анджелика. Ни секунды больше! (Выходит из комнаты, проходит коридор и открывает дверь.)
Эмилио. Я хочу, синьора, с вами поговорить.
Анджелика. Какое-то известие?
Эмилио. Нет, не известие.
Анджелика. Что же тогда? Кто вы?
Эмилио. Меня зовут Эмилио Фостино, я работаю в столярной мастерской Руджеро.
Анджелика. Что-то не припомню.
Эмилио. Это и не связано с тем, чего я хочу.
Анджелика. Чего же…
Эмилио. Я подумал, что если госпожа Боттари откроет дверь, я ей это просто скажу, и она поймет.
Анджелика. Ну и? Чего вы хотите?
Эмилио. Тысячу лир. (После короткой паузы.) Я хотел попросить, чтобы вы одолжили мне тысячу лир — я бы смог тогда поехать в Рим.
Анджелика. Там кто-то из вашей семьи?
Эмилио. Нет. Я только знаком с одной из этих школьниц, чуть-чуть. Простите, но сейчас и мне самому кажется, что моя затея бессмысленна.
Анджелика. После того как я открыла дверь и вы меня увидели?
Эмилио. Нет — нет! Вовсе нет!
Анджелика. Подождите.
Эмилио (кричит ей вслед). А может быть, и потому… Вы так на меня посмотрели… Синьора, я всё отдам! Это так же верно…
Анджелика ( возвращаясь). Я еду с вами.
Эмилио (счастливый). Так же верно, как то, что мы их найдем.
Дверь захлопывается. На улице.
Эмилио. Когда я сегодня ночью проснулся, я это уже знал, с сегодняшней ночи знал — узнал совершенно внезапно, приподнялся в постели, и это уже было во мне! (Учащенно дыша и как бы уже издалека.) Я и подумал: нельзя все перекладывать на пожарных и полицию.
В катакомбах.
Лена. Сколько прошло дней? Как по-вашему?
Бьянка. Пять.
Мария. Шесть.
Люция. Четыре, может быть.
Боттари. Если нет разницы между днем и ночью, легко ошибиться.
Лена. В других случаях тоже легко. (Тише.) Особенно — учителю.
Боттари. Пропадает ощущение времени. Я полагаю: мы здесь не более трех дней.
Мария. Если так легко ошибиться — может, и восемь дней.
Лена. Если бы был у нас свет!
Антония. Тогда бы мы всё равно не знали, сколько прошло дней.
Лена. Но могли бы играть в карты.
Антония. Если бы они у нас были.
Люция. Довольно всяких «если»! Кто может что-то сказать без «если»?
Лена. Через какое время можно умереть от голода? Это ведь без «если», правда?
Бьянка. Мировой рекорд — 45 дней.
Мария. Тогда у нас еще есть время.
Боттари. Оставьте этот циничный тон!
Лена. Жаль, но не получается думать ни о чем другом. В голове красные помидоры, спагетти, пармезан. Вообще-то я пармезан терпеть не могу.
Бьянка. Кукурузный пирог и кофе.
Антония. Неважно, сколько времени мы пробудем здесь, — нас освободят. И каждый день приближает наше освобождение.
Мария. Я в него больше не верю.
Люция. Кто это сказал?
Мария. Я, Мария. И повторю еще раз: я в него больше не верю.
Другие школьницы. И я не верю. И я.
Антония. А я — верю.
Люция. Я тоже.
Лена. Только вы вдвоем?
Люция. Почему вы молчите, господин Боттари?
Боттари. Потому что я должен прислушиваться, из-за вашей дурацкой болтовни это очень трудно.
Антония. К чему вы прислушиваетесь?
Лена. Вам, господин Боттари, всегда что-то слышится.
Бьянка. Господин Боттари уже сказал: если нет никакой разницы между днем и ночью, легко ошибиться.
Хихиканье.
Тихо!
Тишина.
Мне показалось, будто меня зовет жена.
Лена смеется.
Антония. Лена, чего ты, дуреха, смеешься?!
Лена. Сама дуреха! Надутая гусыня!
Люция. Мне показалось, будто меня зовет Эмилио.
Бьянка. Кто такой Эмилио?
Мария. Эмилио!
Смех.
Лена. Каждому свое.
Мария (насмешливо). Давайте и мы прислушаемся! Возможно, тогда мы все…
Боттари. Тихо!
Слышны очень отдаленные крики.
Вы что, не слышите?
Лена. Нет, я ничего не слышу. Как бы мне ни хотелось!
Бьянка. Ничего.
Люция. А я слышу!
Общее волнение.
Боттари (кричит). Есть там кто-нибудь? (Еще громче.) Эй, там кто-нибудь есть?
Анджелика (издалека). Мы идем!
Эмилио (уже ближе). Мы идем, господин Боттари!
Школьницы кричат наперебой.
Люция. Эмилио!
Бьянка. Кто такой Эмилио?
Лена. Они, надеюсь, захватили с собой еду!
Мария. Монахи?
Смех.
Лена. Они нас нашли!
Антония. Они нас нашли!
Эмилио (всё ближе). Мы идем… идем…
Тишина.
Пятая сцена
Гольдшмидт. Спасены.
Габриэла. Да.
Гольдшмидт. Рад слышать.
Габриэла. Ты что, дед, имеешь в виду?
Гольдшмидт. А кем спасены?
Габриэла. Разве неясно?
Гольдшмидт. Эмилио. Эмилио Фостино.
Габриэла (смущенно). Я ему дала такое имя.
Гольдшмидт. Всё очень мило придумала. И имя, и что он подмастерье у столяра, и упавший с тележки комод, и тысячу лир…
Габриэла. Что же ты хочешь сказать? Почему спрашиваешь: кем спасены?
Гольдшмидт. Не Эмилио спас, а ты, Габриэла.
Габриэла (неуверенно). Поскольку я эту историю придумала.
Гольдшмидт. Да, придумала. И хорошо придумала. В ней почти незаметен трюк. Знаешь, раз, два, три — и из шляпы выскакивает кролик. Три, два, один — и он опять исчезает в рукаве или в вырезе платья.
Габриэла. Кролик? Это уже кое-что. Но у меня не было никакого кролика.
Гольдшмидт. Волшебный фокус. Но рассказывают ли фокусники истории? А у тебя — легко получилось.
Габриэла. Мне это далось очень трудно.
Гольдшмидт. Далось трудно, и потому вышло легко. Однако в таком виде эта история неправдива.
Габриэла. Пусть остается, какая есть.
Гольдшмидт. По-моему, ты должна рассказать ее еще раз.
Габриэла. Должна? Кто меня может заставить?
Входит фрау Винтер.
Фрау Винтер. Вот и ужин.
Пока накрывают на стол.
Габриэла. Рыба!
Фрау Винтер. К ней еще картофель и соус с петрушкой.
Гольдшмидт. Действительно, сегодня особенный день.
Фрау Винтер. Не надо про особенный день.
Гольдшмидт. Я имел в виду лишь треску.
Фрау Винтер. Даже если вы имели в виду треску…
Габриэла. На этот раз, дед, ты проштрафился.
Гольдшмидт. Виноват и прошу прощения.
Габриэла. Да еще твоя глупая шутка. Сегодня у тебя всё невпопад.
Фрау Винтер. Опять: «сегодня».
Габриэла. Теперь и я попалась. Значит, мы снова сравняли счет. День, как любой другой. Приятного аппетита!
Фрау Винтер. Если бы он был…
Гольдшмидт. У вас его тоже нет?
Габриэла. Не беспокойтесь! У меня аппетит есть.
Едят.
Габриэла. Как сегодня прошел день у вас в конторе?
Гольдшмидт. Дай фрау Винтер спокойно поесть.
Фрау Винтер. Два часа стенографировала. Семнадцать писем. Всё как обычно.
Габриэла. Ваш стол стоит у окна, и вы иногда поглядываете на улицу, правда?
Фрау Винтер. Иногда, совершенно машинально. Всюду коричневые мундиры, серые мундиры, синие или черные. Смотреть не имеет смысла.
Гольдшмидт. Еще — машины и дождевики. Окна на самом деле себя не оправдывают. Есть страны, где их облагают налогом. И правильно делают. Кстати, мои комплименты: соус с петрушкой превосходен. Такой соус -благодатная тема для беседы.
Фрау Винтер. Спасибо. Мамин рецепт.
Габриэла. Нужно его записать, потом пригодится. Но, боюсь, я учиться готовить не буду.
Фрау Винтер (поспешно). Это и необязательно. При наличии ресторанов, поварих и консервов.
Габриэла. Фрау Винтер, на вашей улице есть деревья?
Фрау Винтер. Есть. Кажется, платаны.
Габриэла. Сейчас ведь осень, да?
Гольдшмидт. Пятое или шестое октября. Что за дурацкие вопросы, Габриэла?
Фрау Винтер. Седьмое.
Габриэла. Осень.
Гольдшмидт. Теперь это вроде бы понятно.
Габриэла. По платанам заметна осень?
Гольдшмидт. На них желтеют листья. Ты в своем уме, Габриэла? Можно подумать…
Фрау Винтер. Ну да, листья уже желтые. На улице только это и приятно.
Габриэла. В самом деле? Они теперь желтые?
Фрау Винтер. Могу тебя уверить…
Габриэла. Мне это придает бодрости.
Гольдшмидт. Ты о чем, Габриэла?
Габриэла. Листья желтеют, а потом что?
Фрау Винтер. А потом они опадают.
Габриэла. Опадают?
Фрау Винтер. Пока еще нет. Только некоторые. Но скоро все опадут.
Габриэла. Вы ведь это говорите не для того, чтобы меня успокоить?
Фрау Винтер. Что тут может успокоить?
Габриэла. Это точно, что листья желтеют и опадают? Такое бывает, такое случается каждый год?
Гольдшмидт. Разумеется.
Габриэла. Слава Богу.
Фрау Винтер. Ты сомневалась?
Габриэла. Я была уже не совсем уверена: так происходит в действительности или я сама это выдумала. Есть много вещей, в которых я не уверена, только боюсь спросить. Бомбы и тюрьмы, они действительно существуют. А деревья? Или вот зверек, крот называется, живет в земле и почти слепой? А страна, которую называют Швейцария, существует? Я могла бы предположить, что всё это мои фантазии.
Фрау Винтер кладет вилку на тарелку.
Габриэла. Что с вами, фрау Винтер?
Фрау Винтер. Я сыта.
Габриэла. Тут никто не в силах доесть. А мне ведь положили больше, чем другим!
Фрау Винтер. Между прочим, кроты существуют, и Швейцария — тоже.
Габриэла. Расскажите еще что-нибудь!
Фрау Винтер. Ничего хорошего не происходит.
Габриэла. Не беспокойтесь, это я усвоила.
Фрау Винтер. Вдруг объявили тревогу. Я уже шла домой, пришлось спуститься в убежище у зоопарка. Там темно было. Нет, рассказывать, действительно, нечего.
Габриэла. А открытка, фрау Винтер? Зинген со скалой Хоэнтвиль.
Фрау Винтер. Да, я видела.
Габриэла. Мы рады, что Хиршфельдам повезло.
Фрау Винтер. Ты уже поела, Габриэла?
Габриэла. Да, фрау Винтер. А вы?
Фрау Винтер. Тогда я убираю со стола.
Габриэла. Вы не рады?
Фрау Винтер. Рада ли я?
Габриэла. Ну да!
Фрау Винтер. Нет, я не рада. (Молчание.) Сегодня у меня был разговор с одним человеком. Он видел Хиршфельдов.
Габриэла. В Зингене?
Фрау Винтер. В Берлине.
Габриэла. В Берлине?
Фрау Винтер. В следственной тюрьме Моабит.
Габриэла. А открытка как же?
Гольдшмидт. Разве она ничего не означает? И они не пересекли границу?
Молчание.
Фрау Винтер. Тихо!
Габриэла. Шаги, ничего особенного. Мимо проходят.
Фрау Винтер вздыхает.
Гольдшмидт. Сегодня мне приснилось, что я хотел перейти через границу.
Габриэла. Тебе снилось, что ты был учителем и сопровождал группу школьниц из Витербо. Их нашли.
Гольдшмидт. Нас нашли, и я кричал во сне. Хотя нас нашли — или потому что нас нашли? Габриэла…
Габриэла. Что?
Гольдшмидт. Я теперь вспомнил.
Габриэла. Что ты вспомнил?
Гольдшмидт. Нас спросили, где мы находились раньше. Я назвал наш адрес.
Габриэла. Наш адрес?
Гольдшмидт. Не раздумывая. Но после я сообразил, что делаю, и закричал: мне было горько, что я его выдал.
Габриэла. Выдал наш адрес.
Фрау Винтер. Об этом я и думаю весь сегодняшний день.
Габриэла. Теперь вы, фрау Винтер! Действительно, сегодня особенный день: сны, треска, открытка из Зингена и наш адрес. Чего еще недостает?
Гольдшмидт. Может быть, он ошибся, и это были не Хиршфельды.
Фрау Винтер. Может быть.
Гольдшмидт. Может быть, их не спросят про адрес.
Фрау Винтер. Да, и это возможно.
Гольдшмидт. А если их спросят — может, они назовут какой-то другой.
Фрау Винтер. Да, конечно.
Габриэла. Столько «может быть», столько возможностей! (После паузы.) Но вы не верите ни в одну.
Гольдшмидт. Нам нужно уходить отсюда.
Фрау Винтер. Куда?
Габриэла. Жить под открытым небом. По мне, так хоть в лесу.
Фрау Винтер. Где он, твой лес?
Гольдшмидт. Ни паспортов, ни денег, чтобы купить фальшивые.
Фрау Винтер. Чего стоят эти паспорта? Сами видите.
Габриэла. Вы же весь день думали, фрау Винтер, весь этот особенный день…
Фрау Винтер. Найти на несколько дней другое прибежище. Пока опасность минует.
Гольдшмидт. Но как нам уйти, чтобы никто не видел?
Фрау Винтер. Оставаться здесь опасно. Думаю, даже для меня.
Габриэла. Прощайте — треска, еда без карточек и иллюстрированные журналы.
Гольдшмидт. Ты, Габриэла, невыносима.
Габриэла. А главное, дорогой дед, здесь стало уютно. Фрау Винтер нас избаловала.
Фрау Винтер. Наверняка будет еще и неуютно.
Габриэла. Вот видишь!
Гольдшмидт. Но откуда возьмется другое прибежище? Мы здесь не знаем никого.
Фрау Винтер. Я тоже пока никого не знаю.
Габриэла. «Пока» — сказала фрау Винтер. Я всегда считала ее архангелом.
Фрау Винтер (отрешенно). Только бы я могла спать, лишь бы здоровый сон до конца моих дней. И я не уверена, что смогу тут чего-то достичь. В восемь часов — а сколько сейчас?
Гольдшмидт. Полвосьмого.
Фрау Винтер. Иду немедленно. В восемь — фрау Кальморген дома.
Габриэла. Кальморген ее зовут.
Фрау Винтер. Я вернусь между десятью и одиннадцатью.
Гольдшмидт. И глянете, здесь ли мы еще.
Фрау Винтер. Не думаю, что до полуночи…
Гольдшмидт. Кто знает.
Фрау Винтер. Всё как обычно — никакой суеты, но будьте наготове. Минимум вещей, только пальто и небольшая сумка.
Гольдшмидт. Светло на улице?
Фрау Винтер. Не очень. Убывающая луна в последней четверти.
Габриэла. Здорово. Ночная прогулка.
Фрау Винтер. Минут двадцать пешком.
Габриэла. Так мало.
Фрау Винтер. И даже в этом нет уверенности. Фрау Кальморген может не согласиться. А никто, кроме нее, мне в голову не приходит. Вы тоже подумайте, как еще мы могли бы выйти из положения. И я подумаю — по дороге к ней.
Гольдшмидт. И по дороге обратно, наверное.
Габриэла. Кальморген звучит неплохо. Вполне многообещающе.
Фрау Винтер. Помою еще быстро посуду. При ополаскивании тарелок у меня появляются самые лучшие мысли. Не надо, Габриэла, я сама этим займусь. (Выходит.)
Габриэла. Она сказала: вы тоже подумайте. Я лучше бы посуду помыла и похвалила день. Могу уже считать вечер законченным.
Гольдшмидт. Он не закончится до полуночи.
Габриэла. А как хорошо день начался.
Гольдшмидт. Хорошо начался?
Габриэла. Мне так показалось сегодня утром. Я вообразила, будто это один из тех дней, которые можно упредить, заранее заглянуть в него, — понимаешь, дед? Еще когда обуваешься, — между тобой и туфельками полоска воды, блеск.
Гольдшмидт. Давай останемся при таком упреждении.
Габриэла. Трудно это сегодня.
Гольдшмидт. Похоже, что стоило бы.
Габриэла. Но тогда не должны ли мы уйти? Тихонько отворить коридорную дверь и, взяв в руки ботинки… А грязная посуда и журналы пусть остаются здесь.
Гольдшмидт. Куда уйти?
Габриэла. Про мои леса ты и слышать не хочешь? А как насчет Ландвер-канала?
Гольдшмидт. Туда мы еще успеем.
Габриэла. Предложи ты!
Гольдшмидт. Может быть — в нашу историю?
Габриэла. Цепляешься ты за эти журналы, дед! Еще в программе партия в шашки и пение дуэтом.
Гольдшмидт. Забыть о шашках и журналах. И не уклоняться в сторону — никаких известий, никаких фантазий. Нет, только история сама по себе!
Габриэла. Рассказывать истории! Час назад — это еще можно было понять. А сейчас как?
Гольдшмидт (помедлив). Именно сейчас их и надо рассказывать.
Габриэла. Школьниц нашли. Дальше что?
Гольдшмидт. Мы ведь уже говорили о просчетах.
Габриэла. Значит, их не нашли. Ну и ладно.
Гольдшмидт. Мне неизвестно: нашли их или нет.
Габриэла. Да, нам это неизвестно. А известно лишь фрау Кальморген.
Гольдшмидт. Начнем еще раз! Уравнение пока не решено.
Габриэла. Мы стараемся, но в конечном счете выходит: уравнение равно нулю.
Гольдшмидт. Ну, попробуй!
Габриэла. Попробуй ты! Мы же одного возраста.
Гольдшмидт. Но у тебя глаза получше. Я больше не вижу деревьев — один только лес.
Габриэла. Лес неприветливый и деревья неласковые, детский лес какой-то — со страхами и разбойниками в кустах. Эта история чего-то от меня требует.
Гольдшмидт. Возможно, мы обнаружим, в чем тут дело. В зарослях, должно быть, прячется малинник.
Габриэла. Скорее, колючий терн, дед. Что ж, идем, если у тебя все еще не пропало желание. Обопрись на мою старческую руку.
Шестая сцена
Лена. Может, господин Боттари, нам лучше разделиться?
Боттари. Одна идея лучше другой.
Бьянка. Или: одна идея хуже другой.
Лена. Может, тогда хоть кого-то найдут.
Боттари. Может, тогда кого-то не найдут.
Мария. Мне кажется, мы уже целую вечность здесь.
Антония. Ты забываешь, что мы уже пять раз переходили с места на место.
Боттари. Ну да. И какое же из них лучше?
Лена. Будь это место особенно хорошим, нас бы уже тут нашли.
Боттари. Возможно, они уже направляются сюда. А если мы куда-нибудь уйдем, нас не найдут.
Лена. Или — наоборот.
Боттари. Может быть и так.
Бьянка. Послушай, Лена, пусть решает господин Боттари .
Лена. Он же ничего не решает. Мы тут сидим, сложа руки. Надо, может, время от времени хоть кричать? (Кричит.) Эгей!
Боттари. Перестань. Горло пересохнет.
Люция. И пить захочешь еще сильнее.
Бьянка. Лена, положись во всём на господина Боттари!
Лена. Тогда мы здесь будем торчать, пока не умрем с голоду.
Боттари. Нам хватит сил продержаться, пока нас найдут.
Лена (насмешливо). Пока нас найдут! А я хочу, чтобы меня поскорей нашли. Я ухожу. Кто со мной?
Мария. Можно подумать, мы тут в игры играем!
Бьянка. Это нам еще предстоит.
Люция. Я остаюсь здесь.
Антония. И я.
Несколько голосов. А я ухожу. Я тоже. Я здесь не выдержу. Мы все уйдем!
Бьянка. Пусть решает господин Боттари!
Мария. А что скажете вы, господин Боттари?
Тишина.
Боттари. Я уже сказал: разумнее, по-моему, оставаться здесь.
Лена. О том, что разумнее, вы знаете так же мало, как и мы.
Бьянка. Лена, останься!
Лена. Мы уходим. Возьмитесь за руки. (Отдаляясь.) Пригнитесь, здесь направо. Проход становится ниже.
Бьянка. Лена!
Мария. Оставь ее, Бьянка.
Бьянка. Но ведь когда мы вернемся домой, Лены и других не будет с нами! Это будет ужасно, господин Боттари.
Антония. Когда мы вернемся домой…
Бьянка. Вам еще их слышно?
Мария. Я больше ничего не слышу.
Боттари. Кто ушел с Леной?
Мария. Маргарита, Клара, Анна…
Бьянка. Эльвира.
Мария. Еще четверо.
Бьянка. Господин Боттари, вы не должны были это позволить.
Боттари. Ты так считаешь?
Антония. Но господин Боттари позволил.
Бьянка. Именно, и я этого не понимаю.
Антония. Я — понимаю.
Боттари. Помолчи, Антония!
Бьянка. Что вы имеете в виду?
Мария. Да, что вы имеете в виду?
Люция (медленно). Что ты сказала, Антония?
Антония. Извини, Люция, я ничего не сказала.
Люция (так же медленно). Ты вот что имела в виду: господин Боттари позволил, потому что позволит он или нет, значения не имеет. Потому что не имеет значения, находимся ли мы здесь или где-нибудь в другом месте.
Мария. Что ты такое говоришь, Люция?
Люция. Потому что мы в любом случае здесь пропадем.
Мария. Пропадем!
Бьянка. Господин Боттари, по-твоему, считает, что мы погибнем.
Мария. Господин Боттари, скажите хоть что-то!
Боттари. Я не считаю, что мы погибнем.
Мария. Если бы вы считали иначе, господин Боттари, разве позволили бы Лене и другим уйти?
Пауза.
Мария. Вы что-то сказали, господин Боттари?
Боттари. Я ничего не сказал.
Бьянка. Ничего?
Молчание.
Но мне лишь всего шестнадцать. Это же нелепо, даже смешно…
Боттари. Что нелепо?
Бьянка. Нелепа сама мысль, что я здесь умру от голода. Из-за короткой экскурсии в Рим незадолго до больших каникул…
Мария. Скажите же, наконец, что-нибудь, господин Боттари!
Боттари. Вашей болтовней я сыт по горло. Каждые три минуты вы спрашиваете одно и то же — это невыносимо.
Бьянка. Вы слышите!
Боттари. И невыносимо вновь и вновь отвечать одно и то же: мы не умрем от голода, нас найдут.
Мария. В этом-то как раз и дело!
Бьянка. Вы сами больше не верите в то, что говорите, господин Боттари.
Мария. Это заметно уже по вашему голосу.
Боттари. Пусть так. Но тогда я могу надеяться, что вы прекратите наконец задавать вопросы. От непрерывного повторения мои ответы убедительней не станут. С повторениями так всегда. Больше я ничего не скажу.
Мария. Выходит, вы всё же верите…
Боттари (с отчаянием в голосе). Да, да, да…
Бьянка. Вы же ведь знаете так же мало, как и мы.
Боттари. Я и не говорил, что знаю больше.
Бьянка. Вы так же беспомощны, как и мы.
Боттари. И так же надеюсь.
Мария. Знай я это раньше, я бы никогда не поехала с вами. Ведь если вы рядом, то думаешь…
Бьянка. Вы виноваты, господин Боттари, из-за вас мы сбились с дороги.
Боттари. Вот как.
Люция. Господин Боттари не виноват.
Антония. Люция, замолчи!
Люция. Виновата я. Я была первой в цепочке. Я нарочно свернула в другой проход.
Бьянка. Что ты сделала?
Люция. Мне захотелось пошутить, только и всего.
Бьянка. Так это была ты?
Люция. Да, я.
Мария. Я что-то не могу понять. Мы здесь, Люция, из-за тебя? Потому что ты решила позабавиться?
Люция. Да.
Тишина.
Мария. Я убью тебя. Слышишь?
Боттари. Глупости это, Мария!
Мария. У меня тут отличный тяжелый камень, он вполне подходит. Постой, сейчас я до тебя доберусь.
Антония смеется.
Мария (вне себя). Каждая пусть возьмет камень!
Боттари. Держите ее крепче!
Люция. Отпустите ее. Можешь спокойно меня прибить, Мария.
Антония. Смысла нет. Мы и так все умрем.
Тишина.
Бьянка. Кто это сказал?
Антония. Я, Антония.
Бьянка. Четко и ясно, во всяком случае. Не как господин Боттари…
Люция (в отчаянии). Только не подумайте, что я просто-напросто свернула в сторону смерти.
Мария. Люция Торрини — единственная в классе, с кем я никогда не общалась, единственная, на кого не обращала внимания. Нет, Люция, это не рука судьбы. (Тяжело дыша и устало.) Пока могу дышать, буду тебе твердить, что ты во всем виновата.
Антония. Мария, твоя горячность граничит с глупостью.
Люция. Оставь ее.
Мария. Теперь я знаю, зачем еще дышу этим темным воздухом: Люция, ты виновата! Ты виновата, Люция Торрини с третьей парты от конца, в среднем ряду…
Люция. Прости меня!
Бьянка. Пустая болтовня! Я иду догонять Лену и других, меня не интересует, кто виноват.
Антония. Не уходи, Бьянка!
Бьянка. Пусть мне даже придется ползти на четвереньках — но я хочу снова наверх, к свету, хочу в Витербо, хочу жить. (Кричит.) Лена, Лена!
Антония. Они тебя уже давно не слышат.
Мария (спокойнее). Ты, Бьянка, права. Мы уйдем. Пусть даже мы умрем, но только не вместе с теми, кто в этом виноват. Идемте, идемте все!
Люция. Простите меня!
Бьянка. Что толку тебе и мне в прощении? Я тебя прощаю.
Люция. Скажи, Мария, что ты меня прощаешь.
Мария. Я буду говорить, что ты виновата, всегда. Пока у меня хватит сил. (Кричит.) Где вы, Лена? Бьянка, София!
Слышны неуверенные, спотыкающиеся шаги. Они удаляются. Крики замирают вдали.
Боттари. Остался здесь кто-нибудь?
Антония. Я, Антония.
Люция. Люция.
Боттари. Больше никого?
Тишина.
Люция. Больше никого.
Боттари. Ага, трое. Всё в порядке.
Люция. В порядке?
Боттари. Мы сочтены, это успокаивает. А может, вы хотите пойти следом за ними?
Антония. Не хочу.
Люция. Не хочу.
Боттари. Мне это не нравится.
Антония. Почему?
Боттари. Для меня возможностей больше не осталось. Но вы же — другое дело?
Антония. Либо есть возможности, либо их нет. Мы не знаем, где нас найдут, если вообще найдут. Так что мы остаемся. Принцип здесь очевиден.
Люция. Мы бережем силы. Скажи ему это, Антония. Господин Боттари, кажется, позабыл о своем благоразумии.
Боттари. Рад это слышать. Но прибегну к лукавству, которое еще при мне, и спрошу: а что, если нас не найдут?
Антония. Тогда всё равно.
Люция. Так что мы остаемся.
Боттари. Но разумно ли это? Я от вас другого ожидал. (Помедлив.) В такой ситуации, как у нас, полагаются не на голову, а на ноги.
Антония. У нас есть свои причины. У меня — романтическая.
Люция. А у меня… догадаться нетрудно.
Боттари. Но вы же еще надеетесь, правда?
Антония. Знать бы мне это. Я даже и себя не знаю. (Немного погодя.) А что, позволительно только отчаиваться или надеяться? По-другому нельзя?
Боттари. Да. Все другое превосходит задачи учителя.
Антония. Трудно отказываться от старых учебных планов?
Люция. Нам легче, ведь ваши планы нам еще неизвестны. Для нас и следующий урок математики может принести немало неожиданного.
Антония (пренебрежительно). Но это лишь средняя школа для средней жизни.
Боттари. Ну-ну, не надо так высокомерно.
Антония. А если происходящее здесь и есть наш следующий урок? И необычное — вполне в порядке вещей?
Боттари. Такой урок не включен в программу.
Антония. Мне кажется, тогда нет смысла поднимать вокруг этого много шуму. Урок темноты. Вполне обычный. Самое большее — факультатив, послеобеденные занятия, опустевшая школа, за окном вечереет.
Боттари. Ты, Антония, последняя ученица в классе?
Антония. Предпоследняя.
Боттари. Позволь мне тогда присесть позади тебя. Я плохой ученик. Моя единственная надежда: покой водворится во мне словно сам собой. И я, второгодник, смогу, ничего не делая, освоить вместе со всеми этот учебный материал и перейти в следующий класс.
Седьмая сцена
Гольдшмидт. Так что, Габриэла, — покой?
Габриэла. Тебе известно что-то получше?
Гольдшмидт. Твой господин Боттари полагает, что он водворится сам собой, как сон. Стоя на такой позиции, можно одновременно удобно на ней сидеть.
Габриэла (смеясь). Вот точка зрения, учитывающая мою любовь к удобствам и слабость к мягким креслам.
Гольдшмидт. Но кто из нас настолько хороший акробат, чтобы запрыгнуть в кресло, где он сам уже сидит?
Габриэла (устало). Это зависит от твоего воображения.
Гольдшмидт. Да, может быть.
Габриэла. И от шанса под названием Кальморген, но тут особая мудрость не нужна. Это и неудивительно. Скоро пробьет десять.
Гольдшмидт. Ночь надвигается. А я всё жду чуда. Чуда там внизу, в катакомбах…
Габриэла. Там сейчас все спят. Они достигли сна.
Гольдшмидт. Нам нужен не сон, а нечто иное.
Габриэла. Что за игру ты задумал?
Гольдшмидт. Игру? Сон, бридж и футбол оставь людям, которые стареют.
Габриэла (чуть не плача). Но я хочу стареть. И я буду стареть. Фрау Винтер скоро будет здесь. Она торопится, у нее торопливые шаги, она торопливо говорит, а фрау Кальморген торопится услышать. Они еще доберутся до нас. Больше я ничего не знаю. А чего хочешь ты?
Гольдшмидт. Чтобы ты нас нашла — прежде, чем мы, может быть, будем найдены.
Габриэла. Это больше, чем я умею.
Гольдшмидт. Наверняка.
Габриэла. Фрау Кальморген — женщина с белыми волосами, она сама доброта. Фрау Кальморген, — ах, я повисла на этом имени, как на страховочном канате. Дед! Нет, даже так уже нельзя — это лишь обращение, а не обозначение родства. Как мне тебя называть?
Гольдшмидт. Ты это замечаешь? На пути к тому, кто ты есть на самом деле. Контуры набросаны невидимыми чернилами, это как детская игра: подержишь над огнем, они проступают: дом, лицо, возможности счастья.
Габриэла. Какие возможности, какие контуры? Если сказать одним словом — несчастье, дед.
Гольдшмидт. Одного слова здесь недостаточно.
Габриэла. Тише!
Гольдшмидт. Что?
Габриэла. Никого. Это всё наш разговор, он вынуждает меня прислушиваться. Я вдруг подумала…
Гольдшмидт. Теперь и я слышу. Шаги. Фрау Винтер, должно быть.
Габриэла. Фрау Кальморген. Нет, таких имен не бывает, ее придумали. (Смеется.)
Гольдшмидт. Я слышу топот сапог, Габриэла.
Габриэла. Да?
Они прислушиваются. Звонок в дверь.
Гольдшмидт (спокойно). Ты права. Фрау Кальморген выдумана, ее больше нет. Ну а катакомбы? Быстро! Что говорит Антония?
Звонят сильнее.
Восьмая сцена
Антония. Кто меня зовет?
Боттари. Никто не зовет.
Антония. Я слышала какой-то сигнал.
Люция. Тише!
Боттари. Никого.
Антония. Он, должно быть, предназначался лишь мне. Так звонят в нашу квартирную дверь, когда приходит гость. Голоса отца и матери, они приветствуют гостя.
Люция. Голоса, Антония? Плохой знак.
Антония. За мгновение до того, как его пригласят войти!
Люция. Не забывай, что твои сны тебя покинут. Они подступают так близко прежде, чем уйти.
Антония. Я понимаю.
Люция. У меня слух не такой тонкий. Я слышу лишь тишину, вонзающую в меня свои когти.
Антония (будто обращаясь к себе). Спасение. Нет ни воды больше, ни фонарей, ни хлеба. И ни снов, ни голосов. Лишь спасение, не преуменьшенное ничуть. (После паузы, возбужденно.) Та другая сторона луны, которая мы никогда не видели! Там я хочу жить.
Боттари (насмешливо). Что ж, приятного путешествия!
Антония. Я бы с радостью взяла вас с собой, господин Боттари.
Боттари. Меня?
Антония. Вас, и Люцию, и весь наш класс.
Боттари. Спасибо. Но я предпочитаю полагаться на свои пять чувств и слабую надежду.
Люция. А я — на свою ярость, она всё еще меня греет. Другая сторона луны, говоришь? Нет, Антония, и там не будет светлее.
Антония. Там темнее: достаточно темно, наконец. Тьма сверкает. Мне кажется, будто всё в моей жизни — и школьные задания, и детские песенки — вело к этому мгновению, я его принимаю.
Люция. Не забывай, Антония, что мы умрем от голода, от жажды, что будем цепляться за эту землю, как мухи цепляются за свою последнюю стену, и то же будет с тобой.
Антония. У меня есть единственное преимущество перед вами: я не испытываю страха, и от этого ощущение какого-то счастья. (Немного помедлив.) Я помню, как все молились, пока еще надеялись, что нас тут найдут.
Боттари. Тогда в этом было так же мало смысла, как и сейчас.
Антония. Я думаю, что молиться можно только, если ты ничего больше не хочешь от Бога.
Боттари (с яростью). Так молись!
Антония. Да, Боже, да, да, да.
Девятая сцена
Звонки в дверь.
Гольдшмидт. Всё же до полуночи.
Габриэла. Да.
Гольдшмидт. Они, может быть, сейчас уйдут.
Габриэла. Да, может быть.
Гольдшмидт. И вообще это, может быть, фрау Винтер, которая забыла ключи.
Габриэла (почти весело). Или фрау Кальморген, которая пришла без ключей!
Удары в дверь.
Слышишь?
Гольдшмидт (спокойно). Они выламывают замок.
Габриэла. До сих пор это не практиковалось. Как жаль, что мы — исключение.
Гольдшмидт. Не беспокойся, мы — вовсе не исключение.
Габриэла (с иронией). Фрау Винтер сказала: не суетитесь.
Гольдшмидт. Будь наготове, Габриэла!
Габриэла. Не беспокойся. Я — готова.
Шаги приближаются. Кто-то рывком распахивает дверь.
Гольдшмидт. Да, мы здесь.
Die Mädchen aus Viterbo, вторая редакция, 1958 г. Перевод выполнен по изданию: Günter Eich. Gesammelte Werke, Bd. III. Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main, 1973, 1991. Частично опубликован в Интернет-журнале «Просторы» (экспериментальная публикация: германские сцены в русском переводе, итальянские — в украинском).
46 
