Жизнь на Марсе
1.
Тина говорит: а вдруг темная материя — это пространство между людьми,
Которые связаны чем-то таким, что любовью не назовешь, и мне кажется,
Это похоже на правду — бывает такое сильное притяжение, словно какое-то
Высшее знание не дает вам так запросто разойтись, и чувствуешь себя
Такой маленькой и тяжелой, вращающейся на месте.
Анита чувствует это притяжение — ее тянет к трубке, хотя она знает —
На том конце уже не слушают. В своей комнате она будет биться
Головой об углы, пока та не треснет, а вытекающий белый шум
Ее укачает, и во сне он будет идти чуть впереди
Рядом с женщиной, чей оперный смех проливается длинными О.
Но Тина говорит не о мужчинах и женщинах, не о том, что зарождается в наших телах,
А по прошествии радости пробивается куда-то наружу, неизвестно куда.
Она имеет в виду семьи. Скажем, две сестры теряют друг друга из виду,
Перестают слышать общий язык и словно ошпаривaются каждый раз,
Когда идут на сближенье. Что живет среди нас, выдавая себя за воздух?
2.
В прошлом году в новостях сообщили об отце, который много лет подряд
Держал свою дочь в подпольной камере. Она жила у него под ногами,
Готовила, смотрела телевизор. Его жизнь заполняли трубы, которые
Вели к ней и от нее. Шагов внизу прибавлялось с каждым годом.
Младенцы выли по ночам. Дети вопили, просились наружу.
Каждый день человек украдкой спускался вниз, приносил еду,
Ложился с дочерью, у которой не было выбора. Как божество
Он перемещался в мире, где каждое лицо смотрело на него украдкой
И тут же отводило взгляд. Они его ругали за глаза. А он не слышал.
Они его просили дать им воздух, а он только различал тела на коленях.
Какой близкий подпол. Какая духота. А жена его наверху, слыша
Всю эту подножную возню, представляла себе, что их дом
С годами оседает.
3.
Тина говорит, темная материя это только теория. Что-то такое,
О чем мы догадываемся, но не можем окончательно доказать.
Мы движемся внутри ее границ, чувствуем, как она выхватывает всё,
Что мы хотим сказать, и перебирает в своих руках,
Словно отсеивает морские стёклышки. Она ходит берегом,
Наблюдая игру преломлённого света на каких-то предметах…
А потом кидает их обратно в прибой.
4.
Иначе как бы мы смогли всё настолько запутать,
словно разрубили рассказ и сложили в обратном порядке?
5.
Он схватил мою кофточку за воротник.
Единственной мыслью было Это же моя нарядная кофта
Он ее порвет. Ветер, грязь, эти руки,
В меня вцепившиеся. Я слышала, как остальные
Толкались, чтобы лучше видеть, и ждали
Своей очереди.
Они делали это без радости,
Но с энтузиазмом.
Каждый хотел, и боролся
За право быть первым.
Мы вернулись к повозке,
Где остальные сидели и ждали.
Они засмеялись, и показалось,
Что это тучи взрываются
Ночью над пустыней.
Дорогу назад я нашла
По вони от того, что еще догорало.
Так забавно было увидеть свой дом
Вот таким — будто кто-то,
Играя в куклы,
Крышу поднял и унес.
6.
Кто понимает мир, и когда он наконец
Заставит его стать понятным? Или она?
Может, их там парочка, сидят и смотрят
На сливки, заполняющие кофе,
Как атомный взрыв. Это равно тому, говорит один,
Располагая целый рой координат
На гигантской сетке. Они обмениваются улыбками.
Всё так просто, они управятся к обеду,
И вторая половина дня освободится, чтобы давать названия
Промежуточным местам между местами, которые они
Уже умеют различать. Ничто от них
Не укроется. А когда некое ничто
К ним подкрадется с тем, чтобы его
Нащупали, они его нащупают. А потом набросают
Множество уравнений, улыбаясь друг другу
Плотно стянутыми губами.
7.
Некоторые заключенные свисали с потолка
Своих камер, как говядина. «Гаса»
Водили на цепи. Точнее, волокли.
Других седлали как ишаков. Надзиратели
Работали под сильным удовольствием.
Я хотела сказать, под давлением. Прямо противно. От
Американцев такого обычно не ждешь.
Шучу. Просто хотела рассказать о людях,
Которые умеют расслабиться, оторваться по полной.
8.
Земля под нами. Земля
Вокруг и сверху. Земля
Подпирает наши дома,
Заодно с притяжением. Земля
Извечный наблюдатель наших взлетов и увяданий.
Наших заступов, наших волов, зарубин,
Которые мы прорезаем в грязи. Земля,
Размеченная и нарезанная территория.
Порубленная и выщербленная. Закупоренная.
Растяжка мины. Земля отстукивает время,
Спокойно ждет своего часа. Земля
Плывет, вращается, подвешена во мраке.
Земля несется вокруг солнца.
Земля, которую мы оседлали, и скачем, удивляясь.
Земля, которую мы разграбили.
Земля, налипшая грязью в животе
Деревни, оставшейся без продовольствия. Хоронящая нас.
Земля, сходящая с наших сапог.
9.
Тина говорит, это нечто такое, что мы проделываем друг с другом, каждый день,
Умышленно и нет. Если это нечто — любовь, тогда
Случившееся представляется нам дурацким совпадением.
Если нет, тогда испещряет пулями, простреливает нас, как уток.
Каждый день. С собой, друг с другом. А что если
И оно само, и то, что его насылает, не связано с тем,
Что мы не можем увидеть? Ни капли не связано
Ни с какими силами, кроме мускулов, воли, сущего страха?
О Боже, сколько звезд
1.
Мы часто думаем, что это похоже на то, что мы знаем,
Только больше. Человек против властей.
Или человек против города зомби. Человек,
Который даже не человек, засланный осмыслить
Всю свору людей, преследующих его, как красные муравьи
В штанах у Америки. Человек в бегах.
Человек, которому нужно успеть на корабль, доставить груз,
Это послание обращено ко всему космическому пространству… Хотя,
Может, это больше похоже на жизнь под водой: тихую,
Плавучую, причудливо безобидную. Останки
Устаревшего дизайна. Кто-то представляет себе
Космическую мать, смотрящую сквозь осколки звезд,
Шепчущую да, да, пока мы учимся ходить на свет,
Закусывающую губу, когда мы пошатнемся на карнизе. Она
Так хочет нас прижать к своей груди, так надеется на лучшее,
В то время как отец бушует за стеной
И пустословит на чём свет стоит,
Забыв о том, что нас, возможно, караулят чьи-то челюсти.
Иногда мне представляется деревенская библиотека.
Ряды высоких полок в открытом помещении. И карандаши
В стакане на абонементном столе, изгрызенные всем населением.
А книги жили тут всегда, иногда переходя
На несколько недель во владенье той или иной
Фамилии из небольшого списка и разговаривая (по ночам)
С лицом, с глазами. Замечательные враки.
2.
Чарлтон Хестон ждет, когда его впустят. Сперва он просит вежливо.
Потом погромче грудным голосом. А в третий раз
Как Моисей: вознесши руки, с апокрифически белым лицом.
В чистой сорочке, подогнанном костюме, на входе он немного наклоняется,
Потом встает во весь рост. Оглядывает комнату. Ждет, пока я жестом не предложу
Ему присесть. Птицы приступают к своей вечерней трескотне. Кто-то разжигает
Угли внизу. Он, пожалуй, будет виски, если найдется. А если нет, то воду.
Я прошу его начать сначала, но он возвращается к середине рассказа.
Вот каким было будущее, говорит он. Пока мир не встал с ног на голову.
Герой, оставшийся в живых, главный помощник Бога, я знаю, он видит пустую
Поверхность луны там, где я вижу речь, возведенную из кирпича и костей.
Сидит он прямо, вдыхает медленно, как настоящий трагик,
И выдыхает. Должно быть, я был последним человеком на земле. Затем:
Можно я закурю? Стихают голоса снаружи. Самолеты сигают мимо туда-обратно.
Кто-то плачет, что еще не хочет спать. Наверху шаги.
В соседнем дворе бормочет фонтан, и вечерний воздух
Заносит эти звуки в дом. Другое было время, он продолжает,
Мы были первооткрыватели. А ты бы здесь хотела выжить и мчаться на планете
К Бог-весть-неведомым краям? Я думаю об Атлантиде подо льдом, она
Исчезла в одночасье, и берега ее застыли ледником.
Наши глаза привыкают к темноте.
3.
Пожалуй, мы глубоко ошибаемся, считая, что мы здесь одни,
Что другие пришли и ушли — коротким сигналом, —
На самом деле космос, возможно, напичкан движением,
По швам расходится от мощи, а мы ее не чувствуем,
Не видим, у нас под носом живут, умирают, решают,
Стопами твердыми ступают на разные планеты,
Поклоняются великим путеводным звездам, бросают камни
В свою луну. Живут и гадают,
Неужели они здесь одни, зная только желание знать
И великую черную даль, в которой они — мы — мерцаем.
Может, мертвые знают, их глаза наконец распахнулись
При виде дальнего света миллионов галактик, мигнувших
Из сумерек. При звуке ревущих моторов, гудков
Непрерывных, остервенелого бытия. Мне бы хотелось,
Чтобы царил чуть не бедлам, как радио без настройки,
Открытый нараспашку, и чтобы все приливало одновременно.
И закупоривалось, чтобы ничто не утекло. Даже время,
Пусть оно завернется само на себе, и закружится кольцами дыма.
Тогда бы я сидела сейчас рядом с отцом,
Подносящим горящую спичку к чаше трубки
Впервые зимой 1959 года.
4.
В тех последних кадрах кубриковского 2001,
Когда Дэйва заносит в центр вселенной,
А та распускается зарей оргиастического света,
А потом раскрывается, как джунглевая орхидея
Перед влюбленной пчелой, затем становится жидкой,
Как акварель, затем струится, как кисея,
А под конец ночной порой самосветится
Чуть заметно, и завихряется далее, далее…
В тех последних кадрах, когда он парит
Над ущельями и морями Юпитера,
Над равнинами лавы и горами, окованными
Льдом, все это время он не мигает.
Пока, в своем звездолётике, он несется слепо
По широкому экрану нераздробленного времени,
Кто знает, что мелькает у него в голове?
Своею жизнью он еще живет или
Это конец, потому что кончилось то, что он умеет назвать?
На площадке снимают дубль за дублем, наконец Кубрик доволен,
Костюмы возвращают на вешалки,
И большой мерцающий павильон гаснет.
5.
Когда отец мой работал на телескопе Хаббл, он рассказывал, что они
Там как хирурги в операционной: вымыты до скрипа, закутаны с головы до ног
В зеленое, в комнате холодной от чистоты и ярко белой.
Дома читал он Ларри Нивена, потягивая скотч со льдом,
С глазами красными от усталости. У власти тогда был Рейган,
Страна жила с рукой на Кнопке и смотреть старалась
На врагов своих как на детей. Отец мой проводил весь год
В поклонах перед оком оракула, жадно ожидая открытий.
Его лицо светилось, когда его просили рассказать, он поднимал руки,
Как будто был невесом и спокоен в бесконечной
Ночи космоса. А на земле мы посылали открытки с шариками в небо,
За мир. Принц Чарльз женился на Леди Ди. Рок Хадсон умер.
Мы учили новые названия предметов. Десятилетие менялось.
Первые дошедшие снимки были размыты, и мне было стыдно
За всех веселых инженеров, за отца и его компашку. А во второй раз
С оптикой все сложилось. Мы заглянули за самый край, и все увидели
Такое грубое и живое. Казалось, оно нас тоже изучает.
Музей изжившего себя
Как многого мы когда-то желали. Как многое
Могло бы нас спасти, но вместо этого
Лишь отжило свой скорый срок и вернулось
В непригодность, с немой покорностью
Сошедшей кожи. Смотрит, как мы смотрим на него:
Своими дефективными глазами, нас обличающим теплом, сердцами,
Что тикают у нас из-под рубашек. Мы тут
хихикаем над безделушкой, над безыскусным инструментом,
Макетами макетов, нагроможденными друг на друга.
Вот зеленеют деньги, вот нефтепродукты в бочках.
Вот мед в горшках — стащили из гробницы. Книги
О старых войнах, карты выдохшихся звезд.
В южном крыле есть маленькая зала —
Там экспонат живого человека. Спроси его,
И он тебе расскажет про старые поверья. Если ты
Вдруг засмеешься, он опустит голову в ладони
И вздохнет. Когда умрет он, вместо него
Поставят видео по кругу ad infinitum.
Иногда проходят временные выставки. «Любовь»
Простояла целое лето, потом открылась «Болезнь» —
Всё сложные понятия. Последний экспонат
(А предпоследний — зеркало; наверно, кто-то пошутил?) —
Снимок нашей старой планеты, сделанный из космоса.
На выходе вам втюхивают майки, три за восемь.
Вселенная — домашняя вечеринка
Вселенная расширяется. Смотри: открытки
И женские трусы, в помаде горлышки бутылок,
Ничейные носки, салфетки, ссохшиеся в узел.
Быстро, без лишних слов, сметаются в шеренгу,
На волнах радио прошлого поколения
Дрейфуют к бесконечному пределу,
Как воздух в шарике. Она сияет так,
Что мы зажмуримся? Она расплавлена,
И атомна, как столкновенья солнц? Как будто вечеринка
У соседей, а вас позвать забыли: трубы
Сквозь стены грянули, все пьяные на крыше
Болтаются. Мы линзы натираем до небывалой мощи,
Наводим их на будущее, грезим существами,
Которых поразим своим гостеприимством:
Как чудно, что вы к нам заглянули! Мы не поежимся
От острогубых ртов и от наростов вместо рук. Мы будем ве́рхом
Изящества и стойкости. Мой дом — твой дом. Да так чистосердечно,
Как никогда. И, видя нас, они поймут, о чем мы.
Конечно, наша. Она, конечно, наша, чья ж еще.
Сай-фай
Углов не будет, будут дуги.
Четкие линии, ведущие только вперед.
Потрепанную историю в твердом переплете
Заменят мелкие детали,
Как в свое время динозавры
Уступили бессчетным глыбам льда.
Женщины останутся женщинами, но
Различие утратит смысл. Секс,
Всё же не исчезнув как понятие, будет радовать
Лишь разум и только в разуме пребудет.
А для прикола мы будем танцевать себе
Перед зеркалами с золотыми лампочками.
Те, кто из нас постарше, этот свет узна́ют —
Но словом SUN называется уже другой предмет:
Стандартный Урановый Нейтрализатор —
Используемый дома и в домах престарелых.
Ах да, мы будем жить гораздо дольше, благодаря
Всеобщему согласию. Невесомы, неприкаянны,
За миллиарды лет от собственной луны, мы будем дрейфовать
В тумане космоса, который, наконец,
Доступен станет нам и безопасен.
Погода в космосе
Бог существо или сплошная сила? Сам ветер
Или то, что движет им? Когда замедлят наши жизни ход
И всё любимое мы сможем взять на руки, оно
Тотчас же куклой неуклюжей раскинется. Когда же буря
Поднимется и пусто на руках, тут мы спешим догнать
Все то, что точно потеряем, так оживленно —
Лица в ужасе сияют.
Мы и Ко.
Мы по сути здесь — несколько часов,
от силы день.
Наощупь определяем местность,
и новые конечности свои,
Толкаемся, толчемся в стаде тел,
пока одно из них не обживем.
Мгновенья улетают. Прогибается трава
и снова научается стоять.
Она и Ко.
Мы часть Её. Не гости.
Она есть мы, или в себе вместила нас?
И может ли быть чем-то кроме замысла,
Тем, что болтается на острие
Числа i? Она и элегантна
И скромна. От наших пальцев,
Тычущих в нее, она бежит. Мы
Везде Её искали:
В Святом Писании, в частотах,
Что расцвели как рана на океанском дне.
Она же не поддается суждению о ложном и реальном.
Не доверяя нашему усердию, Она не-
Укротима. Как иной роман:
необъятна и нечитабельна.
42 
