ISSN 1818-7447

об авторе

Мария Мартысевич (Марыя Мартысевіч; род. в 1982 г.) — белорусская поэтесса и переводчица. Окончила филологический факультет Белорусского государственного университета (2004). Дебютировала в 2008 году книгой стихов и эссе «Драконы летят на нерест» («Цмокі лятуць на нераст»), получившей высокую оценку ведущих белорусских литераторов. Перевела с чешского языка две книги прозы.

Борис Херсонский родился в 1950 г. Окончил Одесский медицинский институт, заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Публикации в журналах «Арион», «Воздух», «Крещатик», книги стихов «Восьмая доля» (1993), «Вне ограды» (1996), «Семейный архив» (1997), «Post Printum» (1998), «Там и тогда» (2000), «Свиток» (2002), а также переложения библейских текстов, собранные в «Книге хвалений» (1994) и сборнике «Поэзия на рубеже двух заветов. Псалмы и оды Соломона» (1996). В 2006 г. издана первая книга в России («Семейный архив»). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2007).

Новая карта русской литературы

Другое наклонение

Роберт Лоуэлл ; Мария Мартысевич ; Кристиан Лундберг

Мария Мартысевич

Barbara Radziwill's Livejournal Отрывки из интернет дневника barbara_r

1.

Затертое столетьями таро

Седой хазарки. Губы поскорее

Подкрашу в лифте и — в свое метро,

В утробу электрического змея,

И гордый банкомат, как будто в цель,

Плюет наличку — как обычно, точен.

Предсказано: священник и постель,

А смерть косу неподалеку точит.

Варшава (по дороге в Геранёны), 1542 г.

2.

Я стояла с ключами

Перед огромным домом,

Кладовки и клети сдавала

Его экономам.

Когда он вошел, меня

Как кипятком — по коже.

А он сказал,

Что в трауре я моложе.

Воздух загустевал

В гортани — комом.

А я — о погоде и

Приветы общим знакомым.

Ворóны спаривались в нишах,

Звонко грая.

А он сказал, что у него

Дома — жена больная.

А я выходила из дома

И бесцельно блуждала по парку,

Временами теряла сон

И ночью читала Петрарку.

Я должна была до Рождества

Траур по мужу блюсти,

А он подарил мне розу, и роза

Продолжает цвести.

Прелат рассуждал за обедом,

Но я ему не внимала,

Ладонь положила рядом,

А взгляда — не поднимала.

Вороны в окна стучали клювами,

Неугомонный грай.

А он сказал — двери в спальню

Ночью не запирай.

Геранёны, 1542 г.

3.

Мой Сигизмунд, мой юный Жигимонт

на целый мир — мальчишеской войною

собрался, эпатируя beau monde

кислотною прическою и мною.

Мой юный Сигизмунд стыдится слов

«оральный секс» и маме без запинки,

страшась, плетет про сеймы и послов,

когда в палаццо Пацев вечеринки.

Мой Сигизмунд — чеканный острый «Г»,

Как взрыв во рту, что переполнен страстью,

O mon petit prince, je suis très fatigée,

Мой Сигизмунд! Уйдем отсюда, счастье!

Мой Сигизмунд! Неповторимый дар!

Его правленье будет эпохальным.

Ну а пока мой славный государь

Ко мне крадется через ход подвальный.

Но вот что неминуемо, но вот

Что остается тайною заботой:

Мой Сигизмунд уже во мне живет

Стеснительною маленькой зиготой.

Вильна, 1547 г.

4.

Мы жили так, как раньше и не мечтали.

К утренней мессе ходили по воскресеньям.

Вставали в шесть или в семь. А вечера коротали

дома за чтеньем.

Балкон выходил на юг. Там пробивалось к свету

лимонное деревце в старом вазоне.

Там мы читали о дивной Янцзы, и секреты

Поднебесной нам открывались на этом балконе.

И еще мы играли на детской площадке.

прятались в подворотне, знакомых шаги поджидая,

оформили визу литовскую, чтобы краткий

уикэнд проводить, по улицам Вильны шагая.

А весной наблюдали, как трава повсеместно

из непролазной грязи растет, замышляя что-то

вроде поляны — трава-мурава, чебрец, но, честно

говоря, мы больше любили болото.

Заблудиться, обнявшись, на зыбкой почве

во тьме, вот-вот конец, но не знаешь срока,

молишь Бога послать огонек полночный,

и радуешься, услышав гомон хуторян издалёка.

И еще мы летели по трассе со скоростью двести,

над Балтикой видели краски рассветного небосклона,

в городе каждую лавку облазили вместе,

смотрели на пестрые ткани, скатанные в рулоны.

И еще любили спорить с друзьями своими,

толковать о Литве и Польше — где Слуцкие, помнишь, ворота.

Или на площади выкрикнуть чье-то имя

просто так, а вдруг отзовется кто-то?

Как старик-францисканец, покинувший монастырские стены,

мы были одни в толпе, не видя идущих рядом.

А отцовский парк золотел и рдел попеременно,

украшаясь сентябрьским нарядом.

Ветер веял-напоминал о свекрови, ее похожих

на форель осклизлых глазах, платьях Версаче, пицце,

мы складывали в кладовую шезлонги, о, до чего ж их

жаль! Но зиму мы проводили в столице.




5.

Ну, вот и всё. Секира при стволе.

Отрава в жилах. В воздухе — угроза.

Отчаиваюсь, будто на земле

Вдоль каждой из аллей увяла роза.

У изголовья книга — лишь одна,

и эту до конца не дочитала,

одна любовь, и та — не прочтена,

пора уйти — и не узнать финала.

И соберутся ль братья у плиты,

сдавившей грудь, — лежишь и не осудишь.

Они придут. Но не пришедший ты

меня, как ни печально, не забудешь.

Ну вот и все. Господь нажал на Shift.

А дальше легче. Утихают муки.

Так из коляски мать, при входе в лифт,

заботливо дитя берет на руки.

Шоссе блестит от изморози. Лес

построек может с толку сбить кого угодно.

Скажите, как доехать до небес?

Съезд на Голгофу. А потом — на Гродно.

— Dzień dobry,

rajska straż graniczna.

Proszę państwa o przygotowanie paszportów

i otworzenie ich na zdjęciach.

— Мамочка, а почему

они говорят «День добрый»?

Сейчас ведь ночь и темно.

— А у них там, доченька,

всегда, как днём, светло.

Краков, 8 мая, 1551 г.

Перевод с белорусского: Борис Херсонский