ISSN 1818-7447

об авторе

Василий Чепелев родился в 1977 г. в Свердловске. Публиковался в журналах «Урал», «Уральская новь», «Новое Литературное Обозрение», «Воздух», альманахе молодой литературы «Вавилон», антологии «Нестоличная литература». Лауреат премии журнала «Урал» за лучшую поэтическую публикацию 2000 года. Участник Второго Московского международного фестиваля поэтов. Переводил с английского стихи Гэри Снайдера (совместно с А. Шатуновым). Живет в Екатеринбурге.

Тексты в Журнальном зале

Предложный падеж

Алексей Масалов о стихах Галы Пушкаренко ; Виталий Чернецкий о поэме Александра Авербуха ; Василий Чепелев о стихах Александра Маниченко

Василий Чепелев

Поэт неловкости О стихах Александра Маниченко и его книге «Ну или вот о нежности»

                                             я-то думал наше время прошло

                                             мы уже своё отгуляли

                                             все задницы отсидели

                                             все тихие дворики отбухали

                                             а оно вот так вон оно как вышло

                                             всё возвращается снова приходит к нам

                                            «и время послушной памятью подкатывается к ногам»

Разговор об Александре Маниченко приходится начинать с банальной, но, к сожалению, неизбежной констатации непрочитанности, с утверждений об удивительном, непонятно почему сложившемся неуспехе. Об этом говорят и авторы, опять же, немногочисленных отзывов на книгу «Ну или вот о нежности» (Екатеринбург; Москва: Кабинетный ученый, 2020. — 64 с. — Серия «InВерсия»; вып. 2), и автор послесловия к этому сборнику Данила Давыдов.

На исходе нулевых, прямо в эпицентре Москвы литературной, в кругу важнейших фигур тогдашней молодёжи (Андрей Черкасов, Ксения Чарыева, Эдуард Лукоянов…) Маниченко был совершенно свой1[1] Об этом периоде жизни, в частности, Маниченко рассказывает в интервью Ю. Подлубновой («Артикуляция», №7, Октябрь 2019). — но получились из этого, почти за полтора десятка лет, три публикации в «Журнальном зале» («Волга» и «Урал»), три подборки на «Полутонах»  да три появления в «Воздухе». Премиальный успех — победа в «ЛитератуРРентгене» 2009 года — позволил Александру купить пальто и принять участие в нескольких крупных поэтических вечерах, но кардинально ситуацию не изменил ни в столице, ни на Урале, куда он затем вернулся.

я затерянный под москвой

ни одной ни другой рукой

шевельнуть не могу в пыли

на самом центре земли

Не скажу, вслед за послесловием Данилы Давыдова, будто «всё то, что составляет нерв немалой части инновационной новейшей поэзии, было предсказано в свое время поэтикой Александра Маниченко»: тропинки его, как мне кажется, были и остались индивидуальные, не для всех (а вот другому уральскому поэту, ещё менее замеченному и уж точно опередившему своё время, — Денису Сюкосеву я бы замечание Давыдова переадресовал). Но своего-то поколенческого круга он был полноправной частью — разве что медийное поле для этого круга сложилось не сразу, да и яркие лидеры-локомотивы, способные спровоцировать новый уровень интереса, появились не сразу — а когда появились, в лице Галины Рымбу и Оксаны Васякиной, то к этим лидерам поэту Маниченко примыкать было непросто и поздно.

В результате первая книга Маниченко выходит, когда автору уже за 30, включает в себя в том числе тексты, написанные и пять, и десять лет назад, и читается с неслучайным ощущением некоторого ретро. Название книги, «Ну или вот о нежности», задаёт определённую ноту — и она проходит через всю книгу: первый, концептуально важнейший текст начинается словами «или вот например о любви», разделы озаглавлены «вот например о боли», «вот например о неловкости», «вот например о памяти». Эти защитные оговорки выводят в фокус внимания неуверенность говорящего — в себе вообще и в важности своего высказывания в частности. Маниченко — поэт неловкости. Минимум декларативности, речь, заходящая исподволь, уклонение от проблематики травмы, сверхосторожность в обращении к телесной конкретике («слон по имени секс» как символ чего-то неуместного даже не в тексте, а в жизни) составляют базис поэтики Маниченко — и эта манера отсылает нас, скорее, к поэзии рубежа столетий.

Денис Ларионов, откликаясь на книгу Маниченко в книжной хронике «Воздуха» (2020, №40), помещает её в контекст «квир-прочтения поэзии Елены Шварц и даже Ольги Седаковой, начатого в девяностые Дмитрием Воденниковым и Александром Анашевичем». Но и более широкий контекст той эпохи, от Линор Горалик и Марии Степановой до Алексея Денисова, в стихах Маниченко даёт о себе знать то цитатой, то интонационной отсылкой, — а дальше уже множится интертекст самой различной природы, от Эдуарда Багрицкого до Янки Дягилевой (особо отметим вольный перевод знаменитого «Остановившись у леса снежным вечером» Роберта Фроста — не столько на русский язык, сколько на язык постконцептуализма), и всё ради того, чтобы закамуфлировать болезненно важное высказывание или снизить его градус и пафос. Из относительных ровесников Маниченко, как ни странно, оказывается ближе всего к Валерию Леденёву, который также выстраивает в своих текстах из неуверенности, боли и умолчаний зону условного комфорта. Но если Леденёв стремится к лаконичности, как будто оставляя от описанного Ильёй Кукулиным микромонтажа смысловых жестов2[2] Илья Кукулин. «Создать человека, пока ты не человек…» // Новый мир, 2010, №1. максимум жест или два, то Маниченко как раз говорит много — но, как и Леденёв, всё больше вокруг да около, охотно стимулируя логическими и коммуникативными лакунами читательскую фантазию. При этом многоговорение Маниченко не сводится ни к повествовательной исповедальности формата «говорить всё» (от Кирилла Медведева до Екатерины Симоновой), ни нагромождению деталей в оптике нового эпоса (от Андрея Родионова и Федора Сваровского до Никиты Иванова).

твой твёрдый клюв детка способен и на нежность

и на жестокость

давай что ли испытаем его во втором впереди врагов целые тучи

я рассказывал тебе о японских пилотах которые шли на таран

мы должны быть хуже

мы должны быть опасней

твоими когтями и клювом рвать и терзать и ранить и убивать

в волшебном безоблачном небе

Возвращаясь к контрапункту «ну и вот / например» в основе композиции книги: показателен сам набор категорий, требующих такого подступа, — нежность, боль, неловкость, память. Кажется, что такая комплектность отсылает к определенным возрастным периодам: отрочеству (с памятью как важнейшими обращениями к опыту детства) и старости (с памятью как с важнейшими обращениями к опыту юности). К подростковому опыту в книге апеллирует многое — от остро переживаемого одиночества (одна из тематических доминант во втором разделе) до подмены прямого высказывания цитатами и условными мемами. С другой стороны, память у Маниченко — как будто заблаговременная тоска по утрачиваемому, ностальгия по недавнему (преимущественно по несколько бесцельным прогулкам с друзьями и знакомыми) как по давнему. Наложение инфантильного на преждевременно старческое тематизирует в книге Маниченко обречённость, бессмысленность борьбы за лучшее. Характерно, что Маниченко обращается к военной метафорике, говоря о ситуации поражения, тотального провала, не отпускающего в дальнейшую жизнь.

пока лучшие погибают на поле боя

чё мы здесь стоим как дебилы

почему охотники за привидениями

одни пошли на врага?

супермэн летит над домами

чип и дейл спешат на помощь

и штирлиц как цой жив

На фоне старательно сниженного пафоса в книге выделяются несколько текстов с наиболее недвусмысленным пафосом. Это, конечно, цикл «Логоцентрический плач», в котором автор позиционирует себя относительно актуальных поэтик («я имею болезненную возможность наблюдать / как лучшие самые настоящие искренние и прекрасные / из помыслов запечатлённые в конкретных словах / прямо у всех на глазах утрачивают свою плотность / и подлинность»), многочастный текст «Стратегия выживания» — аналогичное позиционирование относительно актуальных жизненных стратегий, и наконец пронзительное любовное признание в стихотворении «О мальчиках»:

мне не увидеть тебя

не заглянуть внутрь тебя

никак не узнать хочешь ли ты того же

но

по косвенным признакам

можно надеяться

на взаимность

Удивительно, но прежде отдельные тексты и подборки Маниченко не давали возможности увидеть его поэзию как случай гей-лирики — и только в книге несколько эксплицитных текстов поставили всё на свои места. И оказалось, что акцент на неловкости и неуверенности, военная метафорика, бессмысленные блуждания героев, произнесение совсем не того, что хочешь сказать, — всё это как раз из того дискурса, который пришёл к нам от Михаила Кузмина и Евгения Харитонова.

Один мой друг

(на десять лет младше меня

если что)

уже восемь лет как

влюблён или любит

но что ему делать когда

изменяется подростковое нежное юное тело?

В известном смысле такая лирика сегодня тоже ретро — на фоне так или иначе радикальных стратегий квир-письма в духе Ильи Данишевского или Фридриха Чернышёва3[3] Дмитрий Кузьмин. К русской квир-поэзии: Леденёв, Чернышёв, Данишевский // «Сигма», 6.10.2017.. Но, кажется, эту ступеньку русская поэзия проскочила слишком быстро: на ней почти ничего не стоит, и в этом смысле книга Маниченко заполняет важную лакуну.