Говорить о стихах Гали-Даны Зингер трудно, отчасти потому, что такой разговор, как в случае с любым значительным автором, легко может увести в сторону, к обсуждению «что такое поэзия и какой она должна быть», отчасти потому, что внутренняя структура ее художественного пространства оставляет множество возможных интерпретаций.
Гали-Дана живет в Израиле, представляя русскую диаспору, однако очевидное столкновение двух контекстов, двух культурных пластов в ее случае более чем нетривиально и не столь ощутимо в тексте. Другой выдающийся израильский русскоязычный автор Михаил Генделев в свое время декларировал: «Я поэт израильский, русскоязычный. А человек — еврейский» («Послесловие автора» в книге Генделева «Неполное собрание сочинений», 2003). У Зингер же два контекста «сплавляются», подменяя друг друга — характерны в этом плане нарочитые вкрапления слов на иврите в русский стихотворный текст: двум языкам дана полная свобода в общении друг с другом, как бы без вмешательства автора. Пересечение языков даже вне стоящих за ними контекстов вдвойне интересно, так как Зингер пишет и на иврите, а переводит поэзию как в одну, так и в другую сторону.
В принципе поэтика Зингер во многом строится именно на взаимодействии различных культурных систем и пластов — от поэзии Гельдерлина до труднейшей философской риторики Дунса Скотта. Редкий вид «культурной поэзии» здесь предстает в качестве фона, бэкграунда к частному повествованию, которое как бы диалектически переносится на общекультурный фон и предстает уже как культурно значимый феномен.
Никто не хотел ложиться
Никто не хотел вставать
Бел перстенек был с ядом
часовых и минутных стрел
Никто не смотрел на стрелки
как будто встали оне
Надет был перстень с часами
на одно из двух голых тел
— строчки с характерной для ленинградского авангарда «скачущей» звукописью (тут уместно вспомнить, что Гали-Дана родом из Ленинграда); для параллели можно привести цитату, скажем, из Виктора Сосноры:
Спи, мой мальчик, мой матрос.
В нашем сердце нету роз.
Наше сердце — север-сфинкс.
Ничего, ты просто спи.
…
Сигаретки-маяки,
на вершинах огоньки.
Я куплю тебе свирель
слушать песенки сирен.
Такие ритмические параллели, направленные на определенный контекст, для Зингер характерны. Первые же строчки первого стихотворения книги «Часть це» ритмически воскрешают в памяти уже бронзовую строчку Мандельштама «Нет, никогда ничей я не был современник» — здесь почти элиотовский гипертекст, перемежающий ритмические цитаты, создающий как бы случайные аллюзии и отсылки:
нет никогда ничья
не станет пораженьем
нет ни за что нигде никоим образом
ни от чего ни для чего никак
Обратим внимание на третью и четвертую строчки: обычные для Зингер уточняющие вставки «нет ни за что нигде никоим образом», в прежних книгах выражавшиеся вопросами и местоимениями («Но тогда (когда?) все (кто?) (что сделали?) / усомнились в услышанном (в чем?)»), фактически полностью деконструируют стилизацию. Практически вся книга «Часть це» построена на этом приеме: создании сложного поэтического языка с тщательными стилизациями и его немедленной, одновременной деконструкции. Зачем это нужно?
Книга Зингер завершается (уже после содержания) своеобразным текстом-приложением «Поиск / чужие подобия» — имитацией результатов поиска имени Дунса Скотта в поисковой системе Интернета. Упоминания Дунса Скотта нарочито нелепы, химеричны, их череда деконструирует художественное пространство целиком, заставляя читателя сомневаться в реальности каждой фразы и каждого факта, травестируя любое культурное явление, ставшее объектом письма.
Более ранние поэмы-пьесы Зингер «Изображения растений, камней, животных», «Морфей и Душенька» (из предыдущей книги «Осажденный Ярусарим») уже являли собой деконструкцию классических жанров моралите и фарса: в этих высоких пародиях живые существа, предметы и понятия ведут непрекращающийся гармоничный диалог, создавая что-то вроде общего большого эпоса, субъектами которого выступают уже не персонажи и сюжеты, но предметы и понятия, и жанровые законы. Это в своем роде космическая задача: создать метафизический эпос, построенный на рассмотрении простых понятий и деталей с их метафизическим подтекстом. То же и в позднейшем цикле «Ваш покорный слуга Скарданелли» (журнал «Воздух», 2006, №2): стихи этого цикла отчасти варьируют, отчасти имитируют известные «фрагменты» Гельдерлина периода его сумасшествия, травестируя реальный сюжет фрагментов, взамен нагружая его другим, метафизическим наполнением.
сперва любовь потом ея предмет
а прежде бабушка и мама
и вот теперь души моей собака
но ты не покидай меня мой друг
два года собираю я примет
приданое из ветоши и хлама
в дорогу года два как собираясь
и спят живые с мёртвыми вокруг
не успеваю тянется чулком
червь дождевой из ящика полгода
как будто это из носка резинка
а то вдруг дырка и ищи другой
Пристальное внимание Зингер к простым бытовым деталям, их одушевление и согласование с абстрактными понятиями подтверждает: художественное пространство Гали-Даны представляет собой огромный, непрекращающийся метафизический эпос, выстраиваемый от текста к тексту, от книги к книге, с отдельными главами и эпизодами. Эпос частной жизни человека в метафизическом мире зеркала, отражения реальности.
Здесь ползают божьи коровки,
позабыв про горящих деток
чёрно-белого хлеба
свежей типографской краски
толстых неподъёмных подшивок
старого «Огонька».
— и величие замысла спасет нас.
18 
