ISSN 1818-7447

об авторе

Алексей Кручковский родился в 1987 г. Учится в Смольном колледже свободных наук и искусств. Участвовал в Шестом Майском фестивале новых поэтов, публиковался в журнале «Воздух». Первая книга вышла в 2015 году.

Новая карта русской литературы

Роман Осминкин родился в 1979 году в Ленинграде. Учился в Санкт-Петербургском государственном университете телекоммуникаций им. проф. М.А. Бонч-Бруевича; сначала на инженера (первое высшее), затем на менеджера (второе высшее). Публиковался в Интернете. Живет в Санкт-Петербурге.

Новая карта русской литературы

Votum separatum

Молодая петербургская поэзия: что делать дальше?

Разговор о петербургской молодой поэзии в начале 2000-х мне представлялся довольно проблематичным. Безусловно, в этот период появился ряд подающих надежду, по-своему неординарных, а в своем кругу амбициозных имен. Благодаря культуртрегерской активности Вячеслава Курицына и Николая Охотина (сначала в Москве, а затем и в Петербурге они регулярно проводили слэм турниры) образовались компании новых поэтов, ориентированных на приоритет публичного одобрения над качественным уровнем текста. Много сделала для популяризации дотоле неизвестных фигур Дарья Суховей, регулярно устраивая «Майский фестиваль новых поэтов» и пропагандируя творческие достижения поколения 20-летних. Раскрутке свежих персонажей литературной сцены также способствовала премия «Дебют», и возникший под ее эгидой клуб, где лауреаты и номинанты премии под руководством Дмитрия Григорьева встречаются с уже известными литераторами.

Такая внешняя подвижность литературной ситуации не проясняет, а скорее заостряет вопрос: какая идейная и концептуальная новизна сегодня кроется под словосочетанием «молодой поэт». Десятилетие на рубеже 90-х и нулевых такое определение работало в качестве исключительного возрастного отличия, к сожалению, быстро преходящего. Создается впечатление, что после закрытия в 2006 году клуба «Платформа» и кафе-магазина «Книги и кофе», приютивших немногочисленные, но еще резонансные поэтические вечера, в городе почти полностью исчезла литературная инфраструктура. Современному поэту практически негде ознакомить среду с ходом своей нынешней работы. В результате заменителем литературной жизни в городе стали дружеские посиделки в дешевых барах, где сплочение пишущих происходит на основе пафоса всеядности и потери каких-либо вкусовых критериев.

Видимо, такое резкое падение качественного уровня сопряжено с отсутствием четко проговоренных направлений, способных диверсифицировать среду и обозначить в ней стоящие внимания или неинтересные явления. В результате поэты поколения двадцатилетних, ориентированные на серьезную продуктивную работу с языком, идеологией и символикой, оказываются в тягостной изоляции. Или же, чтобы как-то обнародовать свои поиски, они встревают в сомнительные литературные мероприятия облегченного профиля, участие в которых если не вредит, то, во всяком случае, не способствует их карьерной репутации. Причина такой кризисной потерянности целых поколенческих групп имеет исторические корни. В Петербурге современная литературная сцена без четких иерархий и оформленных властных притязаний в некоторой степени является перевертышем позднесоветской литературной жизни, жесточайше иерархичной, занятой бесконечным перераспределением власти и выработкой множества структурных оппозиций (между официозом и андеграундом, позволенным и запрещенным, авангардом и классикой, западничеством и русофильством и т.д., и т.п.).

Собственно, все слои литературного общества в ту эпоху опирались на вполне определенные ценностные нормативы, идейные ориентиры и стандарты поведения, причем эти установки служили критериями различия между конкретными кружками и направлениями. Моментальное самоопределение и приверженность тому или иному литературному полю были обязательными условиями состоявшейся поэтической карьеры. Поводом для оценки, приятия или неприятия произведения зачастую служила именно «партийная» принадлежность автора к дружественной или враждебной литературной школе (так неподцензурная, неофициальная среда часто строила литературные связи на факторе «общности вкусов и воззрений» в большей степени, чем на непосредственной эстетической близости своих поисков и экспериментов).

С Перестройкой и последующими либеральными реформами все дотоле незыблемые советские нормативы, иерархии и клановые деления канули в Лету, сперва ни у кого из продвинутых литераторов не вызывая особой ностальгии. Девяностые, как мне сейчас видится на расстоянии, были фантастической по энергетике переходной эпохой, реализованной постисторической утопией, когда открывшаяся безграничность информационных ресурсов и коммуникативных возможностей позволили поэту существовать практически во  всех регистрах мировой культуры. В 90-ые главным ценностным мерилом была скорость реагирования на стремительно меняющуюся современность, так что говорить о каких-либо устойчивых нормативах было невозможно,  да и не нужно.

Но на смену ярким реформаторским девяностым пришли куда более «тусклые» двухтысячные с их пресловутой стабилизацией, ростом благосостояния и консервативными тенденциями. Отчего поиск исчезнувших нормативов и построение новых становятся первоочередными и отчасти неразрешимыми задачами. В отличие от логоцентричного советского периода, когда жизненные нормативы поставлялись из сферы культурного производства (или производства дискурса в терминологии Бориса Гройса), бизнес-центричные 2000-ые озабочены исключительно нормативностью деловых отношений, разрушенной или искорененной 90-ми, при этом игнорируя запросы культурной аудитории. Ситуация эта тягостная, убийственная, но недолговременная, ведь, говоря марксистским языком, базис не в состоянии долго пренебрегать надстройкой без видимого для себя ущерба.

Пока же молодой поэт, дебютируя на литературной сцене, сталкивается с досадной и абсурдной неопределенностью: что ему делать дальше? Отчетливые ценностные нормативы практически отсутствуют, и совершенно непонятно, с кем себя следует идентифицировать, если нет ни заявленных общепринятых иерархий, ни противоборствующих групповых интересов. Трудно разобраться, на какую из авторитетных статусных фигур следует ориентироваться, если все эти фигуры либо одиночки, либо кумиры небольших компаний, но находятся они вне зоны внимания медиальной пропаганды. Поведенческие стандарты также смазаны и расплывчаты, ведь все привычные социальные роли поэта — богемного маргинала или обеспеченного профессора, скромного библиотекаря или усердного пиарщика — в 90-ые были развенчаны и осмеяны как тривиальные масочные стратегии.

Остается, разумеется, возможность «встать в ряды» модной сегодня клубной, развлекательной и мультимедийной поэзии, практикующей музыкальное или видео сопровождение читаемых текстов и обращенной к молодежным субкультурам, — но здесь легко перейти неуловимую грань между поэтическим письмом и шоу-бизнесом. И все же, видимо, есть альтернативные сценарии, каким образом молодому поэту заявить о себе и зарекомендовать себя в таком терпимом до безразличия литературном сообществе. Некоторое время назад в поле моего зрения попало несколько очень одаренных (как сказали бы в оценочные 80-ые) молодых поэтов, пытающихся развернуть ситуацию на себя и выйти из всеобщего тупика эстетическими, а не эстрадными методами.

Почему мне показалось уместным объединить этих поэтов в одну подборку?  Каждый из них по-своему конструктивно взаимодействует с традицией, противостоя тенденции, слишком популярной сегодня среди молодых авторов. Тенденции все «начать с нуля», отказаться от преемственности и, тем самым, вляпаться в тривиальное опрощение. Представляемые мной поэты конституируют себя и свою манеру через диалог с крупными и значимыми именами дня сегодняшнего или литературной истории. Перекличка с предшественником (-ами) у них определяется не «страхом влияния» (термин Хэрольда Блума), требующим вытеснения и кривочтения традиции, а, наоборот, «жаждой влияния», предполагающей сосредоточенное и бережное культивирование предшествующих «образцов для подражания».

Алексей Кручковский и Олег Задорожный — оба студенты Смольного колледжа свободных наук и искусств, где семинары по творческому мастерству ведет Аркадий Драгомощенко. Установка Аркадия на приравнивание реальности к бесконечно ветвящимся лингвистическим конструкциям, к разветвленному пространству языковых игр, органично передается и его студентам, правда, по-разному ими преломляется. Влияние Аркадия Драгомощенко и Александра Скидана в стихотворениях Кручковского чрезвычайно велико. Он заимствует у них пристрастие к алеаторике, к внезапной и резкой смене субъективного и объективного взгляда, к слиянию исповедального и метафизического, к приданию каждому языковому высказыванию универсального характера. От Аркадия идет и увлечение современной американской поэзией, особенно относящейся к «языковой школе», причем увлечение не столько в целях самообразования, сколько ради того, чтобы сделать свои стихотворения поистине интернациональным явлением. Сейчас в стихотворных опытах Кручковского видны отчетливые следы его переводческих усилий, его намерений передать на русском языке проблематику молодой американской поэзии (например, он переводит Евгения Осташевского и Мэтью Запрудера, нью-йоркских поэтов поколения тридцатилетних). Более того, эта проблематика повседневного расщепления языка, истории и субъекта во внешне устойчивой реальности начинает лидировать и преобладать в его собственной поэтике.

Что действительно новаторское вносит Кручковский — это перенос акцента с лингвистической модели безграничной текстуальности на политическую онтологию (в частности, на политику Истины, взятую у пристально изучаемого им Алена Бадью) и на вопрос о том, как эта политическая онтология самораскрывается в материи поэтического. Поэтическая техника Кручковского — это техника специально разъятой, синкопированной строки. Смысловые паузы, намеренные аграмматизмы и синтаксические разъемы у него предстают местом проявления Истины, Истины поэтического переживания, благодаря своей исключительности становящегося новой универсальностью.

В поэзии Олега Задорожного влияние Драгомощенко более опосредованно; здесь в фокусе поэтического исследования оказывается непредсказуемая и непредставимая (хотелось бы сказать, негативная) диалектика поэтического тропа, что скорей роднит Задорожного с исканиями метаметафористов. Его стихотворения напоминают густые и плотные арабски метафор, порой герметичных и даже барочных. Насколько я заметил, генетически его опыты восходят к изобретенной Алексеем Парщиковым версии «метареализма», где метафора, вбирающая в себя все мыслимые модели реальности, обладает одновременно механической и органической природой. Причем обе природы не соперничают, а перетекают друг в друга по принципу ленты Мебиуса.

Вслед за Парщиковым Задорожный прибегает к делёзианскому типу письма, когда поэтическая речь использует предложенную Жилем Делезом логику поверхностей. Такая логика не предполагает глубины, зато образует множество складок, где и рождаются новые смысловые сочетания. Иногда в поэзии Задорожного угадываются отсылки к провиденциальным озарениям в духе Ивана Жданова, иногда наподобие Ильи Кутика он увлекается ироничной квази-сюжетностью. Пока метафорические ряды в стихах Задорожного настолько суггестивны и самодостаточны, что порой уже приближаются к раннему Пастернаку времен «Близнеца в тучах». И это означает, что в какой-то момент установка на метафоричность себя исчерпает, и автор, видимо, придет к обновленной, неожиданной для самого себя, более строгой, а может, и более замысловатой поэтике.

Первые два поэта видят себя в пределах интеллектуальной, умной поэзии, выстраивающей метафизические горизонты и посредством языка осмысляющей экзистенциальные неполадки человеческого существования. Третий поэт, представленный в этой подборке,  Роман Осминкин, вырос на эстетике слэма и сейчас от нее энергично отталкивается, продолжая работать с языком рекламы, улицы или городской люмпен-интеллигенции. Его стихотворения функциональны. Они рассчитаны на устное произнесение; на отличное знание постсоветского бытового контекста, где классическая и массовая культуры равно тонут в информационном шуме; на публичное ожидание от современного поэта не просто текста, а яркого зрелищного жеста. Собственно, это поколенческая поэзия, пытающая оторваться от заниженных ценностных требований, навязанных этому поколению медиальной уравниловкой или вырабатываемых им в результате многочасового просиживания в Интернете.

Поскольку ресурс бунтарства и сопротивления в молодом русском обществе крайне беден, Осминкин обращается к различным авангардным и футуристическим поэтикам протеста, искусно микшируя их с банальными образами современной поп-культуры. Что мне показалось любопытным, так это пересечение (хотя и отдаленное) социальной обеспокоенности, присутствующей в стихах Осминкина, с брутальной конструктивистской поэтикой, свойственной «Ордену имажинистов», в частности Вадиму Шершеневичу. В стихотворениях Осминкина лирический субъект парадоксальным образом сочетает лозунговую риторику авангарда с общедоступным сленгом телевизионного ток-шоу. Возможно, тексты Осминкина предвещают то, что с годами слэм переродится в протестную поэтику социального недовольства, чем, кстати, он и является в развитых западных странах.

Разговор о петербургской молодой поэзии сегодня, во  второй половине десятилетия,  вполне правомерен и обоснован. Предшествующее поэтическое поколение, вышедшее на культурную арену в середине 80-х, пыталось всячески избавиться от продиктованных тоталитарной культурой нормативов, жестких идеологических программ и клишированных схем литературного поведения. Им это удалось, и теперь они пожинают плоды. Новое поэтическое поколение, в свою очередь, озабочено поиском хоть каких-нибудь внятных и оформленных нормативов, позволивших им обосновать и отстоять свою культурную самобытность. Возможно, именно это взыскание нормативного и станет опознавательным знаком молодой петербургской поэзии начала 2000-х, а может быть, в ней проявится иная тематическая направленность, завязанная на модернизированный, уже не мифологический облик города.

Дмитрий Голынко-Вольфсон

Молодая петербургская поэзия

Алексей Кручковский

Из цикла «Пески»

6. Распад

Жара схвачена Петербургом; на Гутуевский

не доехать, где я хотел фотографировать

свалки и прочие ступни портового города:

сполохи ветра на фоне кожи (без-дна и дым);

доносящийся из раковины голос:

«Размытая гладкость свершённого;

фрагмент позднего времени — лоскут;

смена масштабов глаза; ткань, развешанная

на улице; крепкий кофе; (шорох и пропасть)».

8. Орнамент

Сколько глаз внимает внутрь?

e.g. Рисую орнамент, следя

за линией — не отрывается нить

от страницы, яблоко от направления —

я могу предположить своё

знание узора, создавшегося

сейчас, этой же рукой.

 

Но когда я позже смотрю на деление

листа, всматриваясь в завершение

сечения иного: невозможно

распознать, назвать; немного света

из окна напротив позволяет

видеть изображение смазанным,

сближая элементов фигуры с их

древними тотемными знаками;

а когда темнеет и рисунок

становится почти чёрно-белым,

самоочевиден только один символ —

 

стремление заполнить пространство

ответа на один из «Почему не слеп?»,

 

продолжительно звучащих в ушах,

 

когда раскрытая раковина превращается

в сомкнутую скорлупу, пустую

или времени — и тебе ещё нужно успеть

научить его двигаться.

15.

1

 

слоились, скатав кокон, четверти года:

 

надписи затмение — осадок узора,

копия распада, мятая память.

 

2

 

периметр — собирательный образ, тень

дождя, матовый шрифт; пробный

атлас; соединённый старой расцветкой

глаз смотрит в себя, проявленный дном.

 

Немного тумана.

 

3

 

весть спада нервного сна цвета;

на ступенях у комнат Жарри

наблюдает три сцены по струне.

 

4

 

расслоением сохнет чернил письмо;

проецируется над страницей дугой

быстрого взгляда — пальцы разжав,

отступает; причал исчезает пароль.

 

кем обоснован? Чья изморось стала

песком, на мёртвой реснице мага;

 

соты. Завёрнут и слышишь? Пульс.

Олег Задорожный

* * *

Все возвращается в извращенном виде. Видел? Мордой уткнувшись в песок — единый поток. Капает кровь с потолка — не смотреть. Растерянный вид неуклюжего ростовщика — гробовщика. Все возвращается в извращенном виде. Видел? Спицами пальцев разделывать плоть — не смотреть. Плотина пошла по трещинам — единый поток. Потерянный вид неуклюжего гробовщика — надсмотрщика. Все возвращается в извращенном виде. Видел? Ядовитая пыль над городом — единый поток. Внезапная смерть под рельсами — не смотреть. Растерянный вид неуклюжего надсмотрщика — гробовщика. Все возвращается в извращенном виде. Видел? Труп несут в крематорий — не смотреть. Кислота вперемешку с нефтью — единый поток. Потерянный вид неуклюжего гробовщика — ростовщика. Все возвращается в извращенном виде. Видел?

 

Мордой уткнувшись в песок

Ядовитая пыль над городом

Спицами пальцев разделывать плоть

Плотина пошла по трещинам

 

Капает кровь с потолка

Кислота вперемешку с нефтью

Спицами пальцев разделывать плоть

Внезапная смерть под рельсами

 

Труп несут в крематорий.

 

Видел? Все возвращается в извращенном виде. Потерянный вид неуклюжего гробовщика — ростовщика. Кислота вперемешку с нефтью — единый поток. Труп несут в крематорий — не смотреть. Видел? Все возвращается в извращенном виде. Растерянный вид неуклюжего надсмотрщика — гробовщика. Внезапная смерть под рельсами — не смотреть. Ядовитая пыль над городом — единый поток. Видел? Все возвращается в извращенном виде. Потерянный вид неуклюжего гробовщика — надсмотрщика. Плотина пошла по трещинам — единый поток. Спицами пальцев разделывать плоть — не смотреть. Видел? Все возвращается в извращенном виде. Растерянный вид неуклюжего ростовщика — гробовщика. Капает кровь с потолка — не смотреть. Мордой уткнувшись в песок — единый поток. Видел? Все возвращается в извращенном виде.

* * *

Концентрация беспочвенных порождений разума

Замереть вразрез зимородком предубеждения

 

Воображение предоставляет право решать

Предвкушение означает начало заветное

 

Дотронуться до живого слепка истории

Объятиями заключив навсегда эфемерное

 

Заручившись разрядом тишины дышать

Найден выход из безвыходного положения

 

Искролетный удар на опережение вызывает

Продолжение раздвигает границы существующего

 

Безмерное счастье любви. Влажной кровью умоется лето. Где ты?

 

Стрелки развернулись стрелки

Замерли стрелки замерли

 

Заручившись взглядом играешь

Взглядом заручившись играешь

 

Сжигаешь проклятий бессчетное

Множество проклятий сжигаешь

 

Сгоревшее пламя течет по жилам

По жилам течет пламя по жилам

 

Наблюдаешь за собственной смертью

Дождь, наблюдаешь дождь за смертью

 

Безмерное счастье любви. Влажной кровью умоется лето. Где ты?

 

Проникая надеждой кричащую оторопь

Пережидать размер состонием бега

 

Береги разворот контрцвета пергамент

Размагниченных скважин вековая корона

 

Вычеркнуть заключенное в прах ничто

Став контрребусом лишенным изгороди

 

Выплеснуть ключ разгоревшись желанием

Тлением стать растопив утопию

 

Поющий курсив обнажает безбрежность

Безбрежность выражает нерв творящий

 

Безмерное счастье любви. Влажной кровью умоется лето. Где ты?

 

Сквозь утопию пробирается в пустоту

Изумрудное стекло высшей пробы

 

Наперебой расставляют знаки препинания

Свитки перерывов пробоины наперечет

 

Плечи сотворившие ручей начала

Ключ вобравший светоч мечты

 

Бронзовый облуч пополам ночь

Силуэт во тьме ищущий обруч

 

Плачет свернувшийся дождь палачем

Переждать предел обернувшись полночью

 

Безмерное счастье любви. Влажной кровью умоется лето. Где ты?

 

Безумие выражает исподтишка летопись

Однажды вернувшись не включай корысть

 

Изморось исключает движения вычурность

Научись видеть и не сожалеть о увиденном

 

На дне происходит крест истекающий

На дне же находится устремлений полночь

 

Заручившись зерном испытывать жалость

Втаптывать количество лучей в железы

 

Небрежные крылья расправив кричит

Опередив нахальную смерть на взвизг

 

Безмерное счастье любви. Влажной кровью умоется лето. Где ты?

 

Концентрация беспочвенных порождений разума

Замереть вразрез зимородком предубеждения

 

Воображение предоставляет право решать

Предвкушение означает начало заветное

 

Дотронуться до живого слепка истории

Объятиями заключив навсегда эфемерное

 

Заручившись разрядом тишины дышать

Найден выход из безвыходного положения

 

Искролетный удар на опережение вызывает

Продолжение раздвигает границы существующего

 

Безмерное счастье любви.

* * *

Разломы очередности

Где не видно начала

Пропавшие без вести

Без четверти пять

«Черт, кровь» — опять?

 

Вспять, не суди строго

Икона значения: призрак

Зрение лишь предлог

Движение только повод

Жжение, перебитый лоб

 

Талая, отравленная вода

Снег, химическая субстанция

Вовнутрь; хлопьями сажи

Впивается в грудь дым

Туман и туман, туман

 

Голос — потерянное звено

Второстепенного, третьестепенного

Бога; органическая верба

Асфальт — наждачная бумага

Порвано всплеска веретено

 

Литургический сон стрелок

Растирает противоречия в песок

Раскаленные нервы стихийны

Сердце припоминает наносное

Сколько разломов прямо посередине

 

Прости меня.

* * *

Карманный компас работает с перерывами

Всеведущий космос не проложит путь

Средняя продолжительность жизни: 25 минут

 

Туман замещает понятие о объекте

Непроницаемая пелена на просторах глаз

Обеззвученный голос прокладывает полюс

 

Давление выходит далеко за пределы норм

Перенапряжение сказывается даже на походке

Одни чужие проявления: самоуничтожение

Роман Осминкин

truba

Метро еще не открылось, но вот уже открылось, они вошли, и каждый продемонстрировал проездной билет.

Данила Давыдов
«Схема линий московского метрополитена».


…я шахидка заходящая в метро с тротиловым эквивалентом

или я глупый турникет совсем не подозревающий об этом

я размыв между станциями площадь мужества и лесная

или я метростроевец который с мужеством его устраняет

я свая ввинчивающаяся в вагон метро с жутким визгом

или я пассажир решивший тут же завязать с алкоголизмом

я существо без определённого места жительства страждущее согреться

или я новая Анна Недокаренина посматривающая на рельсы

я лицо кавказской национальности без регистрации и прописки

или я не ездящая на метро но грозящая ему с плаката Любовь Слиска

я девочка с грустными глазами пиликающая на скрипке в переходе

или я монета летящая к её ногам но пойманная милиционером на излёте

я жетон зажатый в мозолистой ладони молдаванина-гастарбайтера

или я бабка орудующая рюкзаком со словами понаехали тута всякые

я безработный заяц берущий барьер и несущийся по эскалатору

или я тетенька вечно орущая в микрофон не бегите по эскалатору

а то запнётесь упадёте и покатитесь совсем худо станет

и к тому же каждая ступень эскалатора стоит большие мани

если вам себя не жалко то пожалейте хотя бы её немного

остановитесь умоляю вас ради святого семафора подземного бога…

* * *

Десять девочек читали Куприна,

одна не дочитала — умерла.

Девять девочек читали Бунина,

одна не дочитала — пригорюнила.

Восемь девочек читали Тютчева,

одна не дочитала — улетучилась.

Семь девочек читали Маяковского,

одна пошла поесть (самая толстая).

Шесть девочек читали Мандельштама,

одна за это время стала дамой.

Пять девочек читали Булгакова,

одна из них долго плакала

(её успокоили, дали конфету и послали читать Афанасия Фета)

Четыре девочки (заметили, что их всё меньше)

читали не то Шопенгауэра, не то Ницше,

одна из них приняла идею сверхчеловека

и с тех пор постоянно шепчет:

«Люблю того, кто, позабывши про себя,

идет охотно по мосту, им становясь.

Свободный сердцем… покидает мир смеясь.

Сверхчеловек и ваша молния — вот я».

Три девочки читали Цветаеву,

одна растаяла, вторая растаяла,

а третья не выдержала, схватила Пастернака:

«Февраль. Достать чернил и плакать!»

о плохих

Плохой танцор, зато имеет яйца;

плохой боксёр — нокаут и нокдаун;

плохие парни встретили китайца

и провели его до чайна-таун.

Плохая стриптизёрша мало денег

имеет и сама квартиру моет,

а депутат имеет представление,

чья тут рука какую руку моет.

Плохими депутаты не бывают;

народ их выбрал, значит, так и надо;

не годными и годными ребята

бывают для врачей военкомата.

Плохие парни встретили араба

и вспомнили сентябрьский Нью-Йорк;

сошлись на том, что виноваты бабы,

и в том, что дело тонкое восток.

Плохой танцор, зато хороший папа;

плохая стриптизёрша — блеск вокруг;

плохой боксёр, зато в работе капа,

когда пропущен следующий хук.

Плохими депутаты не бывают,

смотри, как людям руки пожимают,

а после свои руки умывают

в уборной государственного рая.

По мотивам серии жизнерадостных холстов художницы Татьяны Антошиной под названием «Небо, Гагарин, девочка»

…небо Гагарин девочка мальчик на шаре девочка

в пьяном угаре девочка говорит мальчику поехали

и они покатились на шарике в пьяном препьяном угарике

девочка стройна как Павлова или Галина Уланова

в общем прекрасная девочка кружится кружится в астрале

а мальчик похож на писающего в неположенном месте амурчика

но амурчика такого пухленького что мы ему это прощаем

и продолжаем идти по космической трассе вселенной

девочка-чирлидер танцует в костюме божьей коровки

с кисточкой которая колышется как знакомые бровки

Леонида Ильича который подмигивает мальчику на шарике

а шарик такой же гладкий как лысина Никиты Сергеевича

который показывает девочке-чирлидеру кузькину мать

небо Гагарин девочка мальчик на шаре девочка

с персиком но не Верочка Мамонтова потому что у девочки

не было такого папочки но зато у Верочки не будет такого дедушки

девочка бежит к Верочке и кричит что её папочка совершил ошибку

но та её уже не слышит время летит со скоростью света

и мальчик с девочкой наблюдают в прямом эфире

как филоновские головы заплывают космическим жиром

и на глазах превращаются в целковские хари

но тут приходит и жертвует собой русский мужик Гагарин

небо Гагарин девочка мальчик на шаре девочка-припевочка

пеночка с вареньица тому достанется кто самый пресамый первый

покорит небо и сердце Гагарина и гендерные мотивы тут не причём

феминизм шовинизм работа полушарий головного мозга

только смекалка и ловкость тут то мы и узнаем

кто был у вас культуртрегер Вернадский или Циолковский

мальчик на шаре девочка небо Гагарин въяве

здравствуй девочка здравствуй мальчик видели ли вы

как я махал вам рукой из ракеты когда улетал

Королёв меня выбирал выбирал выбирал выбирал да и выбрал

мальчик и девочка мне сверху вас замечательно видно

так же прекрасно как Богу меня было видно

когда я в самый пресамый первый раз сел в ракету и полетел

летел летел и тоже Его увидел

Он улыбнулся мне в иллюминатор и поднёс пальцы к губам

а я испугался и когда вернулся то всем сказал

что никакого Бога я там не видел

и вот теперь я улыбаюсь вам своей знаменитой улыбкой Гагарина

а Белка и Стрелка лижут моё лицо так забавно

жаль что вы этого не можете видеть но ничего не поделаешь

крутится вертится шар голубой но некуда падать

девочка мальчика хочет украсть и улететь к дедушке…