Олег Юрьев представляет стихи Василия Бородина
Ну что ж, попробуем, например, апофатически…
Чего у Василия Бородина нет?
У Василия Бородина нет, во-первых, потребности и склонности посредством стихов раскрывать, дораскрывать и перераскрывать свою личность и рассказывать, дорассказывать и перерассказывать свою жизненную историю. То есть я бы сказал (грубовато, уж простите, но для экономии места): Василий Бородин больше любит стихи, чем себя. Он пытается освещать пространства, а не заселять собою уже освещенные.
Во-вторых, стихи Василия Бородина никогда (по крайней мере, в известных мне образцах) не напоминают стихотворные переводы (с польско-английского и норвежско-югославского) из журнала «Иностранная литература» 70-80-х гг. Хотя он их, по всей видимости, читал. Не мог не читать.
А в-третьих, и «рок-поэзию» (ни ленинградского, ни сибирского розлива), что создала такие ясные (и могущие быть примененными практически каждым) алгоритмы для порождения ничего не выражающей выразительности и ничего не означающей значительности, стихи Василия Бородина тоже не напоминают, за что им отдельное спасибо.
В публикуемой подборке есть несколько стихотворений, которые мне очень нравятся («партия ветряных…», «тьма просто тьма луч петляет как мед в меду…», «прясть смертью мертвых холод день…»), да и очень требовательный составитель «Альманаха Новой Камеры хранения» уже два раза попросил у него стихи — и это говорит само за себя. Тем более, что стихи подобного качества появляются у Василия Бородина все чаще и чаще, что не может не радовать.
Потому что с моей точки зрения поэт есть интеграл по контуру стихов, а не стихотворение есть производная от поэта.
Я ожидаю от Бородина еще много подобных радостей. И в стихах, и — кстати — в прозах, которые бывают совершенно блистательны.
Олег Юрьев
* * *
я скачущая девочка и Сталин из-за нас
летит по небу делаясь закисший ананас
и нас им угощают и голубки и врачи
и ставят между щами и картоном не кричи
и сам в узле смирительном смирения волан
летит летит и катится по кафельным полам
и пылью вьётся светится готовится игра
и мы её разметили уже позавчера
вот тут привстанет Лёконька в остриженных кудрях
и скажет это лёгкие и это у нерях
а нам протезы сварены из нынешних резин
и только плачет Варенька как зоомагазин
при выстрелах не крестятся а делаются всем
системой переменных и осокою в росе
и каменными сводами и негром на песке
и маленькими родами как жилка на виске
картинами Ефанова при кролике живом
мы будем и инфантами при царстве ножевом
и каменными кубиками улиц золотых
и кубиками рубиками в черепе пустых
пустые ходят строятся и делаются сляб
заводы ходят роются в их огненных соплях
и вытянув ненужную изогнутые спят
дорогами разбуженными солнца не кропят
и солнце родит маленьких как мы перед собой
исполненных замаливаемым и голубой
потрескавшейся улицей Шеолом и губой
и улица сутулится тобой тобой тобой
наш Сталин пыльный юноша с собакой на земле
как жертва гитлеръюгенда в жиреющей золе
летит по небу хлопьями и хлопая глядит
и нас с такими лобиками больше не родит
а Лёконька катается и пену рассекать
корабль идет и тает сам и хочется икать
как сытому беспамятству родительской любви
и Варя оступается и Варенька в крови
наш Сталин это лестница хотели мы сказать
и Варенька прелестница пытается вонзать
а нож убитый масляный учился у Дали
которого не видели в которого пошли
пошли пошли почапали как нянечка сказать
пытается а Чаплина не хочет показать
а Чаплин это Сталин передвинутый вовнутрь
с такими же усталыми прогулками по дну
но Чаплин — перевёрнутый и дно на небесах
купается коровой заблудившейся в лесах
с оборванным бубенчиком с луною на рогах
и мы в стеклянных венчиках как песня о богах
итак мы помним палую листву календаря
подбрасываем падаем и окнами горят
меж операционными сортиры и т. п.
и мы на каждом выдохе становимся тупей
сейчас мы просто катимся качаемся сидим
как пела эта Катенька отчаянье едим
и серая дорога полушага и любви
катается и катится по Вариной крови
и всё что видит Лёконька дорожные дымы
завод эвакуируемый брошенные мы
как голуби с счастливой и прокуренной руки
и дыры в новых ливнях и такие огоньки —
пели мы это стоя
* * *
мистик валялся в родном угаре
вымерз и стал как напор паров
вышел и срезался и Гагарин
вышел в открывшийся из миров
вот по Гагарину ходит цапля
водит не глазом а Бог пером
переключая с себя на царство
перелопачивая погром
мир замыкается как воронка
сложно и бережно топит жир
и поднимается оборонка
как переломанный пассажир
я тебя знаю ты холод ада
выжатый из раскалённых рук
ты перемешанная награда
слёт источающихся наук
в этой реторте не кормят ядом
в этой реторте броня крепка
и собирая народы ядом
сладкая вертит узлом тоска
сунься и высунешься скелетом
вырвись и вырвутся позвонки
вечная райская злая Лета
вечные злые выпускники
памяти смерти хотелось хором
выплюнуть улицу и пойти
по раззолоченым этим хорам
облачным скажешь — так не простит
ухо воронка как пела где-то
рядом хорошая Бутч пока
свет перемешиваяся с Летой
видел короткие облака
* * *
партия ветряных
жнёт собирая льны
хлопки и прочий прах
на золотых ветрах
и верховая ночь
первый отряд вперёд
тешится как луной
и города берёт
вместе с годами жнёт
олова молоко
и превращаясь в гнёт
сани поют легко
песня таких саней
как бы на глубине
перемещенье мин
голод и божий тмин
что там поют в строю
голые плечи свет
голоса как в раю
вырвавшийся завет
сланцам поёт руду
солнцу поёт луча
голую злую дурь —
переворот плеча
* * *
вот светлый свет разбит горбом
и света нет один дурдом
ведёт за лодочку москвы
прощальный месяц головы
в том месяце из купы рощ
полился свет на сонмы стран
и глад покинул океан
и расплеснулся как на рощ
ряды напал ветров отряд
и всё опять стоит как всё
и руки мнутся как на всём
сухими кольцами горят
переходя в любую ветвь
дуща колотится как свет
на слове тот и хор голов
несётся мимо этих слов —
у головы лежит язык
в измятом кошельке
и что ни вымечет язык
как строчку по руке
перепадает с ног на смех
и грим его горит
как ум людей и белый мех
у милости внутри
* * *
тьма просто тьма луч петляет как мёд в меду
тянется на меня и я опять иду
вон проникаясь вырванными тобой
миром и всем за миром и голубой
пятнышкой в фиолетовом решете
смотрит на меня милость как на щите
змеи не отразились и я жива
маленькая неверная синева
что меня бесы прочие говорят
лук непровисший ласка на фонарях
вызревшая в метели и дождевой
радуге полетели а он живой
вот что приснится бесам когда на мне
вырежут слово месяц и дату нет
* * *
1
прясть смертью мёртвых холод день
зеро пологая полынь
плетётся сетью по дворам
по огороженным хорам
при смерти смерть стоит золой
звездой долой полынь мерцать
перегибается на дцать
и с нами нам тепло тепло
под обмороженной щекой
полпоцелуя глупый лёд
пролитый внутрь глазной облёт
ничейным ветром и покой
присесть над небом на следы
от звёздных слёз ходы глубок
и плосок ветер верен Бог
и вот Его следы
2
костры из лиц летят по дну
а поверху суды воды
суда свезённые в одну
большую брешь стоят как льды
стоят облитые своей
воздушной молодостью и
в нас перерывы не свои
и ветер паузы быстрей
пережигает разговор
солёным уличным кивком
и провисает неживой —
как жизни ком под потолком
* * *
свет униженья вались на снег
голый пронзительный мировой
голый пользительный хоровой
свет униженья вались на снег
снегу не падать уже смотри
снег обольститель лежит пустой
снег обольститель глядит пустой
снегу не падать уже смотри
выбери время сними с него
кожицу тонкую как с губы
кожицу тонкую как с судьбы
выбери время сними с него
свету не падать уже лежит
жмурится холодно мнётся вспять
жмурится холодно мнётся спать
свету не падать уже лежит
выбери время замкни его
током объятьями навсегда
током объятьями и всегда
выбери время замкни его