Собаки
Вот люди любят собак. Я, к примеру, люблю собак. Все их любят. Нет такого человека, который бы собак не любил. Но это редкость. А некоторые, да, есть те, что собак боятся. Потому что громко лают. Я вот собак не люблю. Потому что не волки. Но это редкость. И проблема такая, что… редкая проблема. А почему всё? Некоторые собак любят-любят, любят-любят. Всё.
Песенник
Вот если кто найдёт песенник на антресолях, тому, считайте, повезло. Потому что песенник — это раз. Потому что на антресолях — два. Потому что повышенная чуткость тогда у человека — три. Потому что песенник на антресолях — это да. Да.
Вот как ещё сказать, песенниками мы прокладывали себе пути к сердцам. Желудки — это не то. Выкиньте желудки из головы. Главное — песенники. Там написано: вот солнце закатилось. Там написано: а дрипа-пеш-пеш-пеш-пеш-пеш. Там написано даже: чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон переехал мою маленькую жизнь.
История песенников, ну, конечно, уходит корнями. И несёт на себе тоже история эта груз большой ответственности. Потому что песенник — раз. Без песенника наша жизнь была бы неполной. Это очень тоже простая история. У одного человека песенника не было, он с горя чуть не утопился. Но ему на юбилей подарили один или два песенника. Он воскрес. Потому что на антресолях — два. Один из песенников он положил на антресоли. Потому что повышенная чуткость — три. Он всегда чувствовал, что на антресолях у него песенник. Потому что песенник на антресолях — это да. Да.
Автобус
Вот еду в автобусе. А от меня апельсинами пахнет. Одним, точнее, апельсином. А я вот всегда, когда от людей пахнет апельсинами, думаю, что их предки были апельсинами. Ну вот, ну обычная такая история, купили люди апельсины, на рынке, может, не знаю, может, кто и в магазине, но это вряд ли. Уж поверьте. Так купили они апельсины, килограмм целый. Можно больше. И давай их есть. Ели-ели. Ели-ели. Устали. Один всего остался. А — не лезет. Упирается. Попробуйте-ка целый апельсин — и в рот. Чего делать? На подоконник, конечно, сразу. Больше некуда. Везде корки апельсинные. Оранжевые. Некуда. И лежит на подоконнике. Солнышко там, небко, тучки в снежок крошатся. Апельсины только зимой. И забыли все про него. Лежат, болеют. Аллергия. Через неделю проснулись. Апельсин на подоконнике. И не сгнил, представьте. Даже не собирается. И через месяц. И через год. Вот и дети в школу пошли. Лежит, есть не просит. Ему имя придумали. Член семьи, все такое, пятое-десятое, три-шестнадцать, кедры-выдры. Артирошка. Сын в институте уже учится. На каникулы приезжает — к окну: как там Артирошка? Лежит. Все сто раз помереть успеют. Дом сгнил, ничего нет. Или переехали. Забыли. И вот, когда уж нету никого, он с подоконника-то прыгнет в траву, я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, в этот синий понедельник. И начинаются в нем глубинные изменения. Необратимые. В человека превращается. Это не то чтобы оборотень, а закономерное развитие. И стал. Сначала смеяться научился. Головку потом держать. Ну и все остальное прочее, не при делах. И зонтики носить. Один, да, куда ему второй? Внукам подарит. А потом — в автобус запрыгивать. И кондуктору пять рублей показывать. Покажет — спрячет, покажет — спрячет. И садится так, аккуратненько. А я уже рядом сижу. И руки пахнут апельсинами. Одним. Не, я на подоконнике не лежала, по крайней мере, не в форме апельсина, хотя и прыгать умею. В траву и на скакалке. Я апельсин чистила. А этот, с зонтиком, тут вот сел, пять рублей показывает. С двумя зонтиками. Так вот в автобусе и еду.
Ситуация
Вот такая ситуация, что никак не промолчишь. А то бы, конечно, сидела и молчала, думала молча. Мало ли, почему бы и нет. Вот, например, в поезде когда едешь, то и молчишь, запросто даже. Чего там со всякими старухами трепаться? Они тебе — я в день пью по 60 таблеток. А ты им чего в ответ? Сказать, что — а я нет? Тогда они начнут завидовать. А чего же хорошего, когда старухи завидуют. Ничего тут нет хорошего, точно говорю. Вот и ситуация такая, что ну никак. Не промолчишь никак. Иначе — всё. Ничего хорошего иначе. Бывает, чего уж.
Лекции
Вот утром надо на лекцию ехать. Встаём, едем. На автобусе. Можно пешком, но это дольше. К тому же холодно, если зима. Не забыть, главное, зубную пасту. Кто-то порошком до сих пор чистит, но это, я считаю, ретроградство, точно. Можно себе позволить, конечно, но изредка, не у всех на виду.
Лектор приходит, протирает кафедру, а если забывает, так на локтях всё останется, не страшно. И читает лекцию. Сидим, пишем. Но нас отвлекает оркестр под окном. Все высовываются наружу. И смотрят вниз, на оркестр, и свистят, и машут платками. Оркестр идёт серьёзно, играет какое-то произведение из музыки. Не знаю, как оно называется. Кто говорит, что «Варшавянка», кто — что прощальная пехотная 38 гвардейского полка, уходящего насовсем. Лектор терпеливо ждёт, когда оркестр скроется в манящих далях, и продолжает лекцию. Но всем уже неинтересно. Одна за другой поднимаются руки, мы отпрашиваемся выйти. Надо торопиться.
Возле раковин уже стоят очереди, все жаждут почистить зубы, соотечественники не могут долго жить с нечищеными зубами. Это не прихоть, это необходимость. После этого многие возвращаются в аудиторию, слушать лекцию. Но не все. Я, например, иду в столовую, и в глазах моих тоска по манящим далям. Всё пройдёт, думаю я, всё пройдёт, и лекция пройдёт тоже. И правда, стоит мне сесть за стол, приняться за суп, как заканчивается лекция. Но не выбрасывать же теперь его. Рядом толпятся мои соотечественники, пихаются острыми локтями, грызут мясо своими молодыми зубами, а я спокойно сижу. Начинается следующая лекция, все убегают, и только сейчас я начинаю есть. Что там говорят в этой аудитории, мне безразлично. Честно говоря, я и так всё знаю. Лучше спокойно покушать. Я ем, и в глазах моих ожидание.
До последней лекции мне приходится ходить по большому зданию. Иногда от скуки я чищу зубы, иногда иду в библиотеку и читаю в газетах про успехи и неудачи, про хороших и плохих людей. Все библиотекари уставились в книжки, и, когда я прохожу мимо, они только кивают мне. Всем грустно, до вечерней зори совсем чуть-чуть.
И вот наступает последняя лекция. Я бегу на неё, занимаю место возле окна и записываю слова лектора. Очень важно записать его слова на последней лекции. Но в это время под окнами проходит оркестр, все высовываются наружу, машут платками и плачут. После этого многие отпрашиваются почистить зубы, но мы с моим соседом по парте спорим, откуда идёт оркестр. Я говорю, что он возвращается из манящих далей, а он говорит, что музыканты просто целый день ходят по городу и теперь несут инструменты упаковывать в чехлы, постепенно расходятся по домам. Видишь, говорит мне сосед, их меньше, чем утром. Но я ему не верю.
Хор
Вот однажды мы стали петь хором. Лучше б нам того не слышать, как мы пели. Сначала спели мы одну песню. А ну как споём вторую! Затянули вторую. Заздравную. Может, это была и не очень заздравная, особенно как мы её пели, но уж очень слово хорошее. Прибегает соседка и говорит нам: а, вы тут, что ли, поёте, а то я испугалась. И с нами пошла петь. Голос у неё такой, как даже и сказать, не пойму. Трубный такой, как труба, хорошо, как раз такого нам и не хватало. Поём себе. Кончилась заздравная, началась лирика. Так все и сказали: а теперь будем лирику. И запели. Поём, а соседка с трубным голосом не поёт. Говорит, не подходит здесь мой голосина. Молчала, слушала, потом как заревёт. А это уж совсем было неподходящее для нашего хора. Мы ей сказали, или пой или молчи совсем. Но это долго объяснять.
И такая у нас появилась привычка — петь каждый вечер. Соберёмся и поём. То заздравные, то лирику. Только сейчас решили по-другому петь. Сначала лирику, пока соседка не прибежала, а потом уж, с ней вместе, заздравные. Может, они и не очень такие заздравные, главное же, чтобы нравилось. Ну вот.
Выходит
Вот взять меня. За что ни примусь — всё у меня выходит хорошо и ладно, весело и с юмором, легко и просто. Кому-то это, может быть, обидно, но тут уж я не виновата. Это у меня лёгкая рука. Это у меня счастливая фамилия. Ничего не поделаешь.
Захочу сварить кашу, немедленно приходит подруга и говорит: что-то давно каши не ели, правда? И варит кашу. Или бывает по-другому. Приходит подруга, а я говорю: что-то давно не ели каши. И она варит.
Захочу постирать носовой платок и сразу же нахожу новый, чистенький. Вот и ладно, а этот в мусорное ведро. И так всегда. Всё у меня в руках спорится, всё получается, я даже не стараюсь. Не могу даже вспомнить, чтобы у меня что-то не получилось.
Я могу ходить на руках. Я могу работать круглыми сутками и нисколько не устану. Могу не работать. Могу пойти одна в лес, плавать под водой могу. Жечь мусор. Могу завести себе роту поклонников, могу их всех отшить. На солнце смотреть — и то мне нетрудно. Могу слушать музыку и могу петь. А уж как я бегаю! А как прибираюсь! Просто рынок невест можно увидеть только в одном моём лице. Всё могу, всё умею.
Могу помочь сильному и утешить слабого. Или наоборот. Утешить слабого и помочь сильному. Могу прочесть молитву, хоть вслух, хоть так, для себя. Могу накормить голодного, напоить жаждущего. Могу не поить, не кормить. Могу плакать, могу смеяться. Могу рвать на себе волосы, просто колотиться головой в стену. Я могу всех любить. А могу и не любить.
Кама-Сутра
Вот почему бы и не подумать нам о Кама-Сутре. Эта книга лежит под подушкой у многих, у многих соотечественников. И многие почитывают её на досуге, да, почитывают. Кому-то просто интересна вся эта система, всё то, что пишут в книжке. Некоторым нравится читать, а уж если есть картинки, то совсем хорошо. Кто-то учится по ней.
Кама-Сутра — интересное слово. И не только слово. Всё здесь не так просто, как может показаться на первый взгляд. И не так просто освоить эту книгу. Даже только прочитать получается не с ходу. Многие бились, ну что ж? Попробуем и мы.
Любимые
Вот любимые наши поют нам. Вот едят суп на кухне. Вот здороваются с нашими родителями низким грубым голосом. Вот курят в форточки. Вот пьют на посошок.
Вот наши мамы говорят нам, чтобы мы не ходили замуж за наших любимых. Чтобы расстались с ними. Но мамы выходят за дверь — и появляются любимые. Вот они поют нам. Вот достают вино. Вот улыбаются странной улыбкой, которую не видят мамы, но понимаем мы. Вот засыпают, повернувшись к стене.
Вот наши мамы кричат, ругают нас, плачут, что надо было осторожнее. Вот отцы гонят из дома и пьют валидол. Все переживают. Вот успокаиваются и решают, как всем разместиться. Вот соседки судачат за нашими спинами. Перешёптываются. Вот отцы волнуются за нас, покупают нам тёплые вещи. Только не простудись, знаешь, что ребёночек может быть глухим?
Вот любимые наши стоят в нерешительности. Думают, как дальше быть. Вот кладут руку на наш живот. Вот родители принимают любимых наших с недоверием. Вот живём и ждём маленького.
Телевизор
Вот, например, телевизор. Антенна стальная, а сам дурак. С утра до вечера говорит, говорит. И всё говорит, говорит, главное. Больше ничего не умеет, только говорит, а выбросить жалко. Не будем про него. Ну его.
Гостиница
Вот как ходили гулять возле гостиницы. Там стоят такие швейцары, разодетые, в зелёном, никого не пускают. И на нас зыркают. А мы на них не глядим, просто так себе гуляем.
Там останавливаются машины, из них выходят мужики с волосатой грудью, в волосах запуталась золотая цепочка. Толстая, а всё равно запуталась, некрасиво. Они смотрят на нас пронзительно, но мы не смотрим на них. Мы гуляем.
Они сигналят нам, чтоб вам всем. Больше не хочу рассказывать, нельзя уж выйти погулять.
Манящие дали
Вот что ни день — хочется отправиться в манящие дали. И немедленно, только проснёшься — сразу же. А что там, в этих далях, — бог весть. Вот идёт парад, куда он идёт? Едет спортсмен на велосипеде, куда он едет? Бежит бездомная собака, куда? Летят облака по небу, куда летят? Неизвестно.
И вот всё, что мы не знаем, назовём это всё манящими далями. Можно с большой буквы назвать, можно с маленькой. Можно и не так, но говорить не буду, как. Остановимся на этом названии — манящие дали.
Летит комар, откуда он летит? Начинается родина — откуда она начинается? Дантист выкидывает вырванный зуб, куда он его выкидывает? Всё, всё это имеет отношение к манящим далям. Может быть, не прямое, может быть, очень даже косвенное, может быть, опосредованное, можно не верить, но отношение такое есть.
Вот идёт жизнь, куда она уходит? В манящие дали.
Яре альт
Вот почему не знаю иностранного. Спросили меня: ви хайст ду? Я сказала, как меня зовут. А потом спросили: вифель яре альт? Что же это делается? Это сейчас каждый начнёт у меня такое спрашивать? Да ни за что! Никогда! Распоясались. Нет. Нет.
Вот и не знаю языков.
Писатели
Вот писательница Лидия Чуковская говорила, чтобы я пригласила на день рождения Анну Андревну. Говорит, она стихи вам почитает, говорит, проведёте время культурно. А я думаю — ну как её позвать, да ещё в кафе, когда денег нет даже на своих. Соотечественники и так сами будут тратиться, а на Анну Андревну у меня денег нет.
Это сон был.
Пивом обошлись.
Деньги
Вот все говорят: деньги, деньги. А чего это — деньги. Это так грязно бывает, что и не представить. Например, было громкое убийство, показывали даже по центральному телевидению, говорила страна. А никто не знает, что там были ещё деньги. Этот убитый упал прямо на деньги, на свои. Убийцам велели ничего не брать. Но мимо шла старая нищенка. Милиция ещё не приехала, убийцы уже убежали. Она взяла эти деньги, хоть были нечисты. Пришла домой, положила их себе в сапоги, так и жила дальше, не тратила их никуда, так же просила подаяния, так же впроголодь жила, хотя могла бы припеваючи, но она припеваючи не захотела. Потом померла, упала где-то в городе под забором, тоже, кстати, по телевизору показывали, потому что нашли у неё в сапоге миллион. Но ими никто воспользоваться уже не смог, потому что прошла реформа, и никому не нужны были эти деньги. А так могли бы в детский дом сапоги купить. А говорят: деньги, деньги, деньги…
Диета
Вот какие бывают диеты.
На ночь не есть. День начинать с кефира. В обед кефир. На ужин кефир. На следующий день повторить, плюс сто граммов куриного мяса несолёного. На следующий — минералку весь день. Снова кефир. Снова минералка. И так неделю. Остаётся и дальше вести здоровый образ жизни, немного есть.
Или такая. Водка. И минералка, чтобы здоровье не посадить. Неделю. И после этого не знаю какой поддерживать образ жизни.
Контрольные
Вот так проходит наша молодая жизнь. Приходится на контрольных писать ерунду про мучнистую паршу, про чёрную росу. А нам так мало лет. Мы так хотим жить, носить белые кофточки, гулять, наконец, просто пройти по карнизу. А нет.
Культура
Вот идём мы как-то по улице. И навстречу идёт тётка в ватнике, выползла откуда-то посреди лета. А в руках — балалайка. И она не играет на ней никаких произведений из музыки, а прохожих по спине ударяет. Раз — ударила, раз — ударила. Я стала на неё пальцем показывать. А мой любимый мне по рукам стучит и говорит: некультурно так делать, нельзя. Я не стала.
Потом тоже ходили по музею. Мне сказали, ты же там не бываешь, с тобой уже не о чем разговаривать. В музее неинтересно, но ради культуры можно вытерпеть. И там вдруг встретилась знакомая, с которой мы не виделись много лет. Стали радостно разговаривать, только не о чём-то там большом и высоком, а о себе. А любимый сказал, что это некультурно. И мы с ней спустились на первый этаж, где буфет был. И там сидели, все деньги вышли. И тоже оказалось, что это некультурно — в музее все деньги просиживать. Ну и ладно.
Карандаш
Вот как поступать в таких случаях — я не знаю, и никто не знает. Идёшь по лесу, видишь, валяется карандаш. Кому рассказать — не поверят. Или поверят, но скажут так: и подумаешь, карандаш. А хочется же, чтобы поняли. Просто так карандаши в лесу никто не находит.
Во-первых, его мог потерять шпион. А разве нет такого у нас, разве не стоит теперь задача перед любым и каждым в наше суровое время: увидел неопознанный карандаш — стучи! Подбегаешь к дереву — туки-туки-туки! — я первый, как в прятках в детстве. Тот и молодец. Тому попутный ветер. Даже и не в том дело. Можно и не быть первым, но карандаш — это не просто. Если его оставил шпион. А как же наша любимая родина?
Во-вторых, если всё чисто, если это не шпион, уже хорошо. Тебе достаётся карандаш, а шпион остаётся ни с чем. И плачет. Надо, чтобы плакали враги наши. Хорошо, если они плачут! Мы будем смеяться.
В-третьих, карандаш — полезная вещь. Особенно в лесу. Спросите дедов наших — да ни разу такого не было, чтобы они в лес ходили без карандашей. Это ещё раз доказывает, сколько на протяжении всей истории у нашей родины было врагов.
Давайте беречь её!
Цветы
Вот однажды мне подарили цветы. То есть, дарили не однажды, это чтобы никто не сомневался, я говорю, будто однажды. Красивый букет, большой, в прозрачной обёрточке. Так вот, подарили цветы и просили, чтобы пока замуж не выходила ни за кого. И кто дарил, ушёл в армию. Я обиделась и не пошла замуж. И теперь тоже не иду, хоть он уже вернулся.
Клоуны
Вот если кто-то думает, что клоуны у магазинов — это хиханьки и хаханьки, тот далеко не прав. Далеко.
Это сложно объяснить, но бывает такая болезнь, которую вот эти самые клоуны и разносят, да уж. Простуда обычная, но какое коварство! На себе испытала. Это получается так. Идёшь мимо магазина, а там уже прогуливается клоун. В рекламных целях. Или доктор, около аптеки. Или ещё какой-нибудь чудик, вот лапоть, бывает, гуляет. Идёшь себе, идёшь. И тут — ветер. И неуклюжий клоун (или кто там) падает на землю, прямо на пыльный асфальт. А что остаётся — приходится его поднимать. И вот в это самое время простуда пристаёт к тебе, зараза. И приходится болеть.
Тогда два выхода. Или она так пройдёт, что вряд ли. Или нужно искать клоуна (или кого вы там поднимали) и снова его ронять. Вот тогда придёт выздоровление. Только тогда.
Любовь
Вот как бывает. Никогда не угадаешь, никогда не поймёшь. Любишь-любишь. Любишь-любишь. Свидания там и так далее. Цветы, ириски, записочки, плюшевые зайцы. Свиристель.
Весна уж не весна, уж больше, чем весна. Голова болит, простуда, мокрые ноги, а всё равно свидание не пропустишь. Потому что любовь. Нет, если кто-то не согласен, можно и по-другому называть. Но тянет же к человеку! Не всех, конечно, к нему тянет. И это даже хорошо бывает, а то бы плохо, ревность там, всякое такое.
А потом всё, тебя тоже не тянет. А его, бывает, тянет. Или тоже. Это хорошо, если так. Легче разбежаться тогда. Всё.
Ириски
Вот ириски, допустим, застревают в зубах. Вкусные, но приставучие. Что там с ними делать, ещё неизвестно. Только отлипнет, как берёшь следующую. Если есть. И снова та же морока.
Так и в жизни.
Прятки
Вот мы играли в прятки. Холодно-горячо, весело-грустно, белое с чёрным не берите, да и нет не говорите, вы хотите поиграть? Солнце, небо, ветер, высокая трава, прятки на дереве, прятки во дворе, прятки в тёмном подвале, забитый пылью нос, драка на подушках, ходули, рогатки, ножики, пробки, светофор, стрелки и одиннадцать палочек. Догони меня, кирпич. Халихало. Думай, думай, голова. Думай, думай. И хоть бы что. Потом бежали и стучали, кто быстрее. Кто предложа, тот и вожа, кто последний — молодец, так нечестно, я так не играю, не ходи к нам во двор.
А если кто не возвращался, того искали, но только для порядка, в самом начале, недолго. Он уходил в манящие дали. Когда возвращался, молчал, никому не рассказывал, где был и что видел. Но мы-то знали.
Если кто-то возвращался из туманных далей, то зачем? Что он здесь-то потерял? И что видел там?
Гадания
Вот фиг ли гадать, когда не сбывается? Я не знаю. А то соберутся соотечественники, кресты поснимают, зеркала расставят, воску наплавят, чё к чему? Напишут имена, ботинками прохожих закидают, ниток на пороге нажгут, кольца из стаканов надостают. Так и так — по-своему выйдет.
Бог
Вот о чём жалею, так это о том, что подругу потеряла. Может, так говорить ещё рано, но, видимо, я права. У меня была подруга, мы с ней дружили сильно, просто даже за руки держались, особенно в тёмное время. Так дружили. Я ей даже завидовала. Она была в классе самой умной, потом поступила, куда хотела. Красавица такая, не как я, чего уж там. Сейчас-то, конечно, я хороша, тогда — нет. И одевалась хорошо моя подруга. И всё было у неё. Кто-то подумает, что это враки, так не бывает. Бывает.
А потом она чего-то задумалась, задумалась. Ходила так несколько недель. Спросишь её: ты чего. А она только отмахнётся. А потом говорит мне: ты чё, некрещёная? Мы вместе оказались некрещёными. Пошли и окрестились, это недолго. Ладно. Дальше она думает. И как-то редко ко мне заходит, редко стали видеться. Говорила, что ей некогда. Смотрю, она каждое воскресенье из церкви приходит. Ушла со своей хорошей работы (уже тогда она работала), устроилась уборщицей в иконописную мастерскую куда-то. Мы почти не видимся, а если видимся, она всегда говорит, что она жила неправильно, что наконец-то знает, как надо. С ней разговаривать о человеческих вещах уже просто невозможно. Она не слышит просто. Когда она уходит, мне плакать хочется.
Вот что она говорит: всё, что вокруг, — это сделал Бог. Даже если у тебя плохо на душе — это сделал Бог. Попросишь его — и станет легче. Если у тебя не ладится на учебе или на работе — это испытание тебе даёт Бог. Мы с тобой редко общаемся, но у нас есть Бог, поэтому и грустить не надо.
Я всё понимаю, но терять подругу жалко.
Крыша
Вот полезла я на крышу. Хотелось, а тут как раз чердак был открыт. Не знаю, кто как, а я пользуюсь любым удобным случаем, чтобы на крышу залезть.
Или вот видела рекламный щит, чтоб все знали, в городе прямо. Написано: спасибо за надёжную крышу, наш дорогой мэр. И подписано строительной компанией.
Это я с крыши увидела, на которую вылезла погулять. Чердак кто-то закрыл, а на крыше уже темно и страшно. Надо как-то слазить. Дальше не знаю, надо ли рассказывать. Но конец у этой истории неожиданный. Подходит ко мне один человек и говорит, чтобы я прыгала. С крыши, с пятого этажа. Снег, конечно, но где уж тут разбежишься. Нет, я не прыгнула. Он обиделся и заплакал. Потом уже, через несколько лет понятно стало, что он давно живёт на крышах и проказничает. Отсюда все самоубийства.
Пришлось прыгать по чьему-то потолку, чтобы открыли чердак. Ну не с крыши же!
Грусть
Вот отчего она приходит, грусть. Это так: целый день бегаешь, бегаешь. Стараешься, чтобы получше. Если работаешь — чтобы работу получше сделать. Если учишься — выучить лучше, понять. Если бездельничаешь — тоже так качественно.
И вот так целыми днями, днями. А никто не понимает, чего ты бегаешь, чего суетишься. И такие найдутся, кто скажет, что суета это, суета. И если кто думает, что это не обидно, когда говорят про суету, — неправ совсем. Потому что обидно. Тут и так бегаешь, а тебе ещё такие вещи говорят. И, главное, правда, суета всё.
Вот и грустно.
Зубы
Вот, кажется, чего там проще, бери да вырывай зубы. Но жалко же. Вот мама моя. Давно могла бы вырвать все зубы и не иметь больше обязанностей ни перед собой, ни перед обществом. Так нет, она ходит так. И никто не заставит её идти к врачу. Так и я.
Швартовы
Вот раньше я была ненормальная, правда. К примеру, как-то услышала такое выражение: отдать швартовы. И так оно понравилось, что я целый день ходила и говорила: отдать швартовы! А ну отдать швартовы! Не отдам швартовы! Нет, отдай! Какие ещё швартовы, нету у меня, не отдам. Отдай швартовы! А сколько надо? Пять. А у меня столько нет. Тогда давай, сколько есть. Не отдам!
И так целыми днями я ходила и говорила. Потом перешла уже на другие слова и их тоже говорила. Родители чуть не вызвали врачей. Окончательно их доконало, когда я сказала, что счёт в футболе 3-0-5. Это совсем их вывело из себя. Они решили, что дочь ненормальная у них. От врача меня спас отцовский ремень. Он выпорол меня и на том успокоился.
Я обиделась на швартовы. Мало того, что меня выпороли, у меня из-за этого нет ни брата, ни сестры. Я всё время просила сестру, но родители говорили, что им и одного сумасшедшего в доме хватает, и смотрели на меня с жалостью.
Друзья
Вот что значит — друзья, соотечественники. И не так себе на словах, а на самом деле. Настоящие друзья. Эти не бросят. Пить хочется — на тебе воды. Холодно — на тебе одеяло. Изо рта пахнет — на тебе жвачку. Это я понимаю.
А не так что — ну что пришла, ну как твоя жизнь? Может, хорошо, а может, плохо. Что-то ты грустишь? Может, что случилось? Надо ли помочь? Или радость? Пойдём праздновать.
Вот этого не люблю.
Рашпиль
Вот так нежданно-негаданно узнаёшь новые слова. Раз вылезет какой-нибудь рашпиль. Бабушка тебе говорит: возьми-ка пасхальное яичко, похристосуйся. А нет, так вот тебе рашпиль. А что такое рашпиль — узнаешь, когда свои будут внуки. Без рашпиля ты никуда тогда. Нет, пропадёшь без рашпиля. Возьми-ко. Когда-нибудь ты поймёшь.
Сами посудите, какая бабушка без рашпиля! Не бывает таких, даже в глухих деревнях редкость.
А ну как придёт советская власть! А бабушка мало того, что в ночнушке, да ещё без рашпиля.
Или настанут чёрные дни. Хвать — а рашпиля нет! Даже если и не настанут — как же без него? Хоть в светлые, хоть в тёмные времена без рашпиля не обойтись.
Или захочешь подарить что-то китайским гостям — а тут как тут и рашпиль. Хорошо и культурно, сувенир — не гвозди же они им будут забивать. Оригинально опять же.
Наследство без рашпиля тоже попробуй оставь. Что же вы, издеваетесь, что ли, над старым человеком?! Тоже мне.
Нет, рашпиль незаменим.
Дыня
Вот иду по улице, где продают дыни, а иду я вся такая витальная и пассионарная отчасти, а тут дыни такие витальные. Ну и купила, раз они витальные. Еще думала: может, не надо покупать, денег жаль, но потом все-таки купила. Плохо, что ли? Нет уж. Вот разные есть дыни. Я дорогую купила. Можно бы и дешевле. Вот есть люди с другим складом ума, мышление у них совсем не то, что бывает. А у меня вот так.
И тут я с этой дыней иду. Через стадион. Завтра мне дадут пейджером по башке, а сегодня я буду дыню есть. Иду и несу дыню соотечественникам. Съедим мы ее, витальность разольется по нашим отчаянным жилам, и мы громко и радостно крикнем: мать твою!!! Сразу все увидят, какие мы витальные. И пассионарные на каждом углу. Что ни угол, то стоит на нем мой пассионарный соотечественник. Вот так. Бывают всякие. И не бывают. Я еще и не то могу сделать. Были бы дыни.
И вот я прихожу домой, приношу дыню своим соотечественникам, мы едим ее, и витальность разливается по нашим упрямым жилам. И мы громко и радостно кричим: мать твою!!! Ну мать же твою!!! Громко и радостно.
Ну не пророк?
Армия
Хорошо, мне не надо бриться. Парням я не завидую. Каждый день, это же каждый день. Нет, нет. И машину водить не обязательно. Даже и не надо. И драться на улицах. Бывает, конечно, но реже, значительно реже. И с девушками на улице знакомиться не надо, это со мной надо знакомиться. И цветы мне будут дарить. И можно плакать. И не надо в компьютерные машинки играть сидеть. И пить с мужиками на работе тоже не надо.
Но больше всего радует, что в армии служить не надо. И бегать от военкомата не надо. Один служил, да не вернулся. Убили. Один служил, да пришёл психом. Один бегал от военных, да его поймали, но он обманул их и сбежал. А врать не любит. Нет, нет, мне этого ничего не надо. И мама плакать из-за этого не будет. Хорошо у нас жить. А вот если бы в Израиле…
Ракушка
Вот простая радость — раковина морская. Приложишь её к своему уху — шумит в ней море. Такая простая история, что можно её и не рассказывать. Ракушка когда-то была в море, была красивой утопленницей, горько плакала. Хотелось ей быть снова живой.
Странная была история. Очень смешно она утонула. Как-то была на корабле с любимым, и говорит ему: а теперь я кинусь в море, а ты меня спасай. Он говорит: давай, не поверил. Она и кинулась. Он не стал спасать её, забыл, наверно. И раковина теперь грустит, зовёт море. И от этой её грусти тебе радость.
Правда
Вот зачем я это написала, могу сказать, не таясь. Прямо, в полный голос могу заявить. Сначала-то и сама не понимала, зачем это всё. Но вот только что, только что вот поняла. Уйду я в манящие дали, и всё. Вам всё равно, конечно, вы тоже уйдёте. А кто-то и расстроится. Но я точно уйду, стопроцентно. Вот для того чтобы меня немножечко вспоминали, это всё. Для этого.
16 
