* * *
Любовь, которая переворачивает землю
Не знаю, насколько
Заслужила это земля
Насколько это заслужило небо
Море
Чайки
Крачки
Галки
Вороны
Кресты
Столбы
Канаты
Канатоходцы
Медленно балансирующие на грани меж четким и нечетким
Белый, бледный, резиновый луч — провал
Узкая полоса непространства
Ты в двух сантиметрах
Над ним (ней)
Выше
Выше
* * *
Рыбы не то что не дышат — они
Просто не пьют воды:
Серой, синей, зеленой.
И вода утекает их вдаль и вдаль.
И лодка плывет по них, и птица по них летит,
И белые водоросли, и золотые кувшинки,
И солнце сияет, колотит и млечной травой шелестит.
Вот черная рыба уходит по водовороту
В глубокое артезианское сердце
За половиной земли.
Вот красная рыба материю развоплощает,
И бегает красным огнем, и летает зеленой стрелой,
Да что там — вот вовсе не рыба.
Вот серая рыба, вот красный ее плавник,
Вот жгучая водная сырь, вот камыш и осока,
Качается воздух, оплавленный, жесткий, глядящий,
Мигает, как в роще цветные семарглы, и роща горит.
* * *
Когда по Москве ходят с красные флаги а я не ем не пью не живу
И сам не знаю откуда взялась эта боль да и бог не знает
Ненавижу буквы что окружают нас как могут
с трех-четырех сторон
Они окружают и тонкими иглами щетинят лапы забор наступление настоящее
Почти прозрачные руки спины углы
Запах калипсольная пленка дурно каждую ненавижу
Каждую знаю в лицо какое у буквы лицо
Лицо как лицо такое лицо чем садятся на крыльцо
Кто мне скажет еще что-нибудь про поэзию получит пизды
Нет не то что вы думали, а просто звизды, без всяких
Кто мне скажет что небо земля трава созданы нам на горе
Тот сгинет исчезнет устанет на ере не будет в мире
Будет счастие видеть в чужой беде, жизнь починать нигде
В темноте без воды, без солнца и без электричества.
Ночь, тихо, газета, в шесть радио, ни хера не работает.
Приседаешь на землю. Земля сыплется. Ветер.
* * *
Что она говорит мне о городах
Что она говорит мне о городах
Белым флагом зажженных за мной
Я бы мог отказаться, я отказаться могла
Легла бы ушла устала и умерла
Небо все точно такое же если бы ты не продался
Как если бы ты, пропускаем союзы, лала, лала
Белое море, белые чайки, белая шваль
П-л-е-н-и-т-е-л-ь-н-ы-й, — тебе говорят, — февраль
От работы кони дохнут, говорит, не ходи туда
Не то за тобой и за мной зажгут города
Говорит О говорит подковы пылающие следы
За собою оставят конники и минстрейлы
И время гаснет, словно сломалась тьма
И вместо воздуха напропалую сыплет
А ты — ты лучше молчи. Молчи.
* * *
Исчезни говорю я тебе пропади
Видишь — двурогий месяц кажется впереди
Небо синё, и звезды в вечернем несут по своим волнам
Демоны умирают, если знать их по именам
Шатки-стол-первое-мая, заплати таксисту, кабак, кино
Нет тебя больше — и все тебе разрешено
И невесомая плоть вещей становится яркий танец живых планет
Кто тебе сказал, что тебя больше нет
Счастлив, кто может жить желтою пижмой, галечником, цветком
Счастлив, кто может литься водой, белеть молоком
Острыми гранями сланца, степным шебуршанием,
солнцем в зените
Над опрокинутым — под — небом не говорите
Ничего на безмолвном его наречии запад есть запад есть запад есть север
Господи, север есть юг, а восток есть восток
Запад запавший, завьюженный юг в-сев-едений, вост, —
ну дальше, —
Господи не покидай никого из нас, господи,
я становлюсь смешным
Счастлив, кто с чистым сердцем может покинуть свой дом
Счастлив, кто с чистым сердцем может свой дом покинуть
Тело выцветет, кожа умрет, остальное сгинет само,
Позолота сотрется и ровной землею сроднится с полом,
Савлом и потолком
Ночью при свете Луны, днем при свете своей слюны,
Я не скажу, какими листьями ты трепещешь.
Взвыть бы, кому — не знаю, взять булыжник какой цветной
И скрыться в него с головой.
* * *
Снегири
Имбирный голос
Телефонная трубка
Потерял мифологию
Слился с камнем
Я люблю тебя
Я тебя люблю, от коньяка болит голова
Я тебя люблю, это подлая стыдная пища
Ручки пластмассовой грайки, которая целится в самое сердце
тебя уколоть,
А рядом сестра ее валится в ноги слепая и в бездну влечет за собою.
Корни, узлы и колени сплетаются в пропасть и гибельный шар
Корни, узлы и колени, углы и пороги, просветы и почва
Хор дождевых червяков, поднимаясь, отчаянно славит любовь,
Ни на миг не теряя единожды взятого ритма.
Первое слово было позорным, но первым: радуйся!
Второе слово было позорным, но первым: радуйся дважды!
Третье слово было позорным, но третьим; оно замкнуло уста
А четвертый молчал и, бедный, считал до ста.
Он считал — и сто голосов молчали ему в ответ.
То ли он был порочен, то ли давно повержен,
То ли какому недугу жалистному подвержен, —
Хрен чего он расскажет тебе в ответ.
«Я схоронил тебя в раковине на самом краю земли,
Тридцать четыре раза дожди пришли и снега ушли,
Тридцать четыре года зреет овес и всходит Луна,
Тридцать четыре года весна.
Тридцать четыре года кесарь танцует босой у подошвы холма,
Тридцать четыре года никак не придет на него чума,
Тридцать четыре года один я на том другом берегу
И встать уйти не могу».
СОСЕДКА
Шесть говорю я ей она возражает Восемь
Какие глаза Майя Майя, снимайте сами,
Восьмерка сверху закрыта — Да-да, ну конечно шесть
Хочется сказать ей Идите вы, Майя, в жопу
Нос с горбинкой, за шестьдесят, дочь погибла, внук —
американский студент.
Моя мама, рыжая, хна-басма, голубая стена,
На четырнадцатом этаже коленопреклоненные облака,
лыжник (вы всё поняли?), фрамуга, заклеенная
блестящими дисками.
Одинокий обоюдосторонний Эшер спускается по лестнице
вниз головой. Его приташнивает. У лыжника
Заклеен глаз, и он не может подняться и протянуть
товарищу руку. Голубая стена, хна-басма, фрамуга, ноябрь.
* * *
В соседнем квартале
Фейерверк, пронзающий белыми иглами непроглядную темноту:
Белыми, желтыми, красными, золотыми.
Школьники или студенты — подвинься или отойди.
Если бы бог делал мир не из глины,
А из воска или песка,
Из воды, омывающей континенты ласковыми руками.
Скалистый берег, разбитый мотор, Катерина, цунами,
Тише, подвинься, молчи.
* * *
Люди, похожие на
Самолеты или пароходы,
Треугольные их колеса и нежная кожа.
Первый прозрачный лед (еще рано), скоро-скоро скует асфальт
Первым прозрачным льдом.
И ветер поднимется, ветер поднимется, ветер.
Я хотел бы поверить в возможность чуда — господи, как бы я хотел.
Я хотел бы во что-нибудь в этом мире верить.
Боги, мне страшно. Вас двенадцать. Вы раскрываете рты и мечете стрелы.
Вы даете человеку красивую жизнь, а потом смотрите, что он с нею творит.
Вы чудовища, боги.
15 
