От души

Ничего я ей не сказала, вот худо так худо, опять рот не могла открыть, никогда не думала, что так будет, сама даже не ожидала, столько времени прошло, и как много всего с тех пор случилось. Понятно, что не все сбегают из школы, да ещё вот так, как это получилось у меня, но всё же столько лет, я тоже вышла в люди, то есть стала человеком, ну, обычным человеком с профессией и работой, не сбылись пророчества этой моей классной, Лианы Пальмовны, сама она деградант, посмотрела бы на себя. Задумалась бы. Кое-что поняла бы о жизни. Ну, да и ладно, чего тут разводить. Она пришла к нам, говорит: мне стрижечку бы. А я подумала ещё, что лицо какое-то знакомое. И не вспомнила бы, вот ни за что не вспомнила, память-то добрая у людей, всё это забывается, если бы не этот запах, эти её духи, она говорила: сливовые, помню, родители придумывали, что ей подарить на день учителя, может быть, духи? Спросили, как она к этому относится? Она ответила, что ничего, вообще-то она подарков от детей и родителей не берёт, только если своими руками или от души, это ведь от души? Да-да, конечно, ещё бы не от души, все уже, к началу октября, поняли, с кем имеет дело наш «В» класс, от души, Лиана Пальмовна, конечно же, от души. Так вот, если от чистого сердца, то можно духи, знаете, такие, со сливовым запахом. Папа Миши Никулина, мама потом говорила, три дня бегал по городу, искал их. Нашёл! Подарили духи, но лучше не стало, наоборот, каждое утро в классе стоял этот запах. Так ещё жить было можно, но как только она заходит — всё! После её уроков открывали окно, учителя ещё говорили недовольно, да что это в классе всё время холодно? А нам просто хотелось дышать, вот и всё, а при ней мы, можно сказать, не то что не могли, а забывали, как это делать. Больше родители ей эти духи не покупали, отделывались конфетами, и вот это было по-настоящему от души.

И вроде начинали мы нормально, в первом классе и дальше в начальных у меня были хорошие оценки, да и весь класс собрался такой, не передовой и не отстающий. Но главное, что было, — мы как-то хорошо сошлись, спелись, однажды, после третьего класса, мы даже не хотели расходиться на школьные каникулы, вот до чего дошло. Нам бы только куда-нибудь вместе ходить, хоть в поход, хоть даже в музей. Но ничего не поделаешь, каникулы. И вот после этого мы приходим, и тут нам говорят: вы взрослые уже, все предметы будут вести разные учителя, но вот вам классная, учитель природоведения и биологии — и выходит она, наша Лиана Пальмовна, вообще-то Павловна, это её Витька Сырников так сразу назвал, а как ещё, если имя Лиана — настоящее? И сама она такая — большая, на каких-то жутких каблуках толстенных, помада — где она её достала? — клюква на коньяке, волосы крашеные, какие-то сиреневые, вот точно говорю, сиреневые. Она вывалилась из школы, мы как раз с Дашкой обнимались, это тогда моя первейшая подружка была, и мы не виделись три месяца, вот и кинулись друг к другу, давай визжать, обниматься, а тут она. Но мы же не знали, что это она, и что при ней всегда, всегда, даже когда нет уроков, надо вести себя пристойно, это её как раз словечко, мы его не знали, то есть сдерживать себя, держать в руках. Началось собрание перед новым учебным годом. С нами пришли многие родители, потому что они тоже спелись между собой, как мы, так и они. Она сказала, что это хорошо, что пришли родители, она надеется, что они будут её союзниками, но сейчас просит их не вмешиваться. Началась какая-то ерунда про форму и аккуратно постриженные ногти, вот честно, про ногти, про волосы, чтобы не лезли в глаза. Мы не виделись целое лето, а она про ногти! Если бы ещё про новеньких, у нас трое пришло, это бы хорошо, а она! Мы напряглись, родители как-то так раскрыли посильнее глаза и старались улыбаться, будто перед ними милый ребёнок, малыш, хочет что-то сказать, а выразить по-хорошему не умеет. Мы потом ещё по дороге домой говорили, что всё это, пожалуй, непонятно. Непонятно и странно.

Но потом-то всё стало понятно. Она начала с того, что рассадила всех по-новому. Дашка оказалась у стены — третий ряд, вторая парта. Я — за третьей парты у окна. У нас даже варианты оказались разными, мы не могли сверять после контрольных ответы! Ладно. Она перетасовала всех, и так продолжалось всё время. По крайней мере, всё время, пока я там училась, пока она не сжила меня совсем из той школы.

Ещё была странность, она всё время к кому-нибудь цеплялась. То к Дашке, что она левша. Нарочно давала ей такое место, чтобы она своим левым локтем кому-нибудь мешала, мы-то с ней сидели за одной партой, у неё окно слева, у меня другой ряд, никто никому не мешает. К Вичке Обуховой она придиралась каждый раз, потому что у неё была коса. Как придёт на урок, на всех посмотрит, потом говорит:

— Обухова, возьми расчёску, иди в уборную.

Она так и говорила: в уборную. Там Вика должна была причёсываться. Но она никогда не ходила, она придумала другую штуку, просто завязывала косынку с нарисованным кроссвордом, спрашивала, нормально ли так, не мешает ли? Пальмовна кипятилась, но что могла поделать? Волосы не мешают, как она и хотела.

Однажды Сахаров жевал на уроке хлеб, у него осталось с перемены, он всё время не успевал поесть в столовке, все привыкли, что он постоянно думает о чём-то, идёт на урок, чего-то опять молотит, по лицу видно, что не всё додумал. А тут ему и дороги не хватило, не всё проглотил, только что прозвенел звонок, и он просто доедал свой хлеб, у него уже и в руках ничего не осталось, просто двигал челюстями да и всё, а тут звонок, и она сразу же входит. А Родька такой маленький был тогда, в очках, она его за первую парту посадила, вроде бы хорошо, но сидеть впереди — ну, мука же, понятно. И вот она входит, а он жуёт. О! Это так не понравилось нашей классной, она сказала, чтобы он выплёвывал жвачку, вот она что подумала, будто это жвачка. А Родька башкой мотает, что не выплюнет, бормочет, что сейчас проглотит, дожует. Это мы поняли, что он сказал, а Лиана Пальмовна не поняла, говорит:

— Вы-плё-вы-вай! — по слогам.

И руку подставляет, чтобы выплюнул, это учителя все так делают, только они обычно руку с бумажкой подставляют, чтобы всё-таки на бумажку плевали, да и классная обычно так делала, непонятно, почему в тот раз по-другому, может, свободного листка не нашлось. Ладно. Ну, Родька и выплюнул ей в ладонь всё изо рта. Всё! Урока у нас не было. Мы смеялись сначала. Потом она всё стыдила Родьку, говорила, как он может, взрослого человека, сам-то хорош, ах, ты задумался, ну, и прочее. Потом велела записать дату в тетради, мы думали, будет рассказывать урок, но она стала уже по-другому над ним издеваться. Говорила что-то такое смешное, вроде, что у нас Роденька маленький, не наедается, не успевает, у других зубы большие, им жевать удобнее, а у Роди маленькие, перемены ему не хватает. И так всё говорила и говорила в том же духе. Дашка сказала на это, что надо было Родьке ей снова плюнуть. Слюной. Но это она сказала после урока, когда мы ушли, сбежали в первый раз, надо же было успокоить Родьку, мы втроём и пошли в скверик, подумали ещё, если кто из учителей пойдёт мимо, спросит, что мы тут делаем, скажем, что у нас субботник, ну их всех.

Как-то мы пошли в театр, на «Сотворившую чудо», говорят, хороший спектакль, не знаю, мне так и не довелось его посмотреть, я вообще после этого перестала ходить в театр. Когда решали, кто пойдёт, сколько брать билетов, я заказала только один. Вообще-то мы с мамой всегда ходили вместе, а тут она сказала, что это конец квартала, точно не сможет, какая-то им проверка грозит, вот я и взяла один. Все билеты купили. И вдруг накануне спектакля мама дома сказала, что отчёт почти готов, а проверка откладывается, то есть, всё складывается удачно, и почему бы ей тоже не отправиться в театр. Она дала мне денег, сказала, чтобы после школы сразу я ехала в кассу ТЮЗа, брала для неё билет, ну и что, что будем сидеть на разных местах, в конце концов, что-нибудь придумаем, поменяемся. Это уж точно, мама у меня тогда была мастером хитрых комбинаций, да и сейчас, наверно, тоже, но сейчас этого не требуется.

И вот я пришла к этой кассе и стала покупать билет. Вот почему я рассказываю так подробно, кассир мне и говорит, что у меня деньги не настоящие. Подделка. Вот тут какая-то не такая полоса, а тут прощупывается что-то такое, что не должно прощупываться. И вызывает милицию. Я тогда ещё подумала, что пусть кого хочет вызывает, нормальные деньги, мне их мама дала, вызывай сколько угодно тебе. Мне сказали ждать на скамейке у гардероба, не всё же стоять у кассы. Мимо все идут на спектакль, раздеваются, а я сижу на скамейке, как непонятно кто и зачем. Приехал какой-то дядька с портфелем, говорит мне:

— Ну, и откуда у нас деньги?

— У нас уже нет денег, вон в кассе забрали, — я ему сказала. А он:

— Ну, ты, ростом не удалась так разговаривать. Откуда деньги?

Я говорю:

— Мама дала. В театр собиралась.

— Кто у нас мама? — он меня спрашивает. У нас да у нас, надоело. Я ему и говорю:

— Кто у вас мама, я не знаю, а у меня мама бухгалтер.

Видно было, что ему не очень понравилось, как я отвечаю, но он сказал:

— Вот как? Бухгалтер. Интересно…

И тут начали приходить мои одноклассники. То есть, они все одновременно приехали на троллейбусе, а в театр заходили, понятно, не сразу всей толпой, а по несколько человек. И каждый почти меня спросил, чего я тут сижу или почему не раздеваюсь. Дашка ещё спросила, где моя мама? И дядьку это тоже интересовало. Я только пожимала плечами, мне всё надоело — сидишь тут, что будет дальше, непонятно. И когда мне всё окончательно надоело, в театр ввалилась наша Лиана Пальмовна.

— А что ты тут делаешь? — спросила она. — А это кто? Это папа твой? Здравствуйте! Очень рада!

Ничего себе, нашла папашу, он чуть портфелем не удавился. Встал, показал ей свои корочки, представился капитаном, и тут она как заорёт:

— Что ты натворила? А?! Сознавайся!

Хорошо, что капитан ей сказал, чтобы успокоилась, шла на представление, как ни в чём не бывало. Так и сказал:

— Идите на представление, не беспокойтесь.

Как раз прозвенел второй звонок, и она ушла, наконец. Зато появилась моя мама. Её не пропускали в холл, конечно, билета-то не было, но она показывала на меня, дядька её привёл и попросил свободную комнату в театре, для разговора. Нас повели какими-то коридорами, по лестницам, то вверх, то вниз. Мама с капитаном ушла в маленькую каморку, а я осталась в коридоре. Хорошо, что рядом было окно, можно было хоть сесть на подоконник. Разговаривали они долго, уже прошёл антракт, мимо бегали актёры в костюмах, с горячими глазами, началось второе действие, а мамы всё не было. Потом она вышла, глаза заплаканные. За ней шёл этот, из ОБЭПа.

— А деньги я сдам на экспертизу, — говорил он маме, — там подтвердят. А мы ещё доберёмся и до вашей конторы, гражданочка. Посмотрим.

Вечером мама всё молчала, иногда уходила в ванную, приходила вроде бы с сухим лицом, но я-то знаю, что она там ревела. Она всегда так делает, не хочет, чтобы я видела, потому что я тоже сразу же зареву, это у меня с детства.

На следующее утро, как только я вошла в школу, меня схватила за руку Лиана Пальмовна и сразу же поволокла в учительскую раздевалку. До этого я никогда не была там, зачем мне. Оказалось — маленькая комнатка, везде висят плащи, зонтики, стоит обувь, я ещё подумала, что им-то хорошо, не надо совать свои туфли или ботинки в мешок для второй обуви.

— Ну-ка, не озирайся, — сказала мне классная.

Я не озиралась. Мне было интересно, вот и всё. Может, немного и поглядела в какую-нибудь сторону и не заметила этого, а она уж придирается. Ладно. Потом она говорит:

— Ну?

— Я не озираюсь, — сказала я.

— Я спрашиваю, что ты натворила? Говори! Говори мне, а то пойдём к директору.

Я ей ответила:

— Ничего.

— Та-ак. Значит, к директору.

Я сказала, что не надо к директору, потому что я ничего не натворила, всё нормально, и вообще сейчас уже начнётся урок. Не то чтобы я так хотела на эту математику, но лучше уж сидеть там, чем стоять в учительской раздевалке с биологичкой.

— Это какая-то ошибка, — сказала я под конец, — всё скоро выяснится, вот и всё.

— Не может быть ошибки, запомни это, — как-то прошипела наша Пальмовна и ушла. А я села на стул и вышла только после звонка, чтобы её снова не встретить. Помню, что когда выходила, столкнулась в дверях с нашей немкой, она даже вскрикнула от неожиданности. Вскрикнешь тут.

Вечером маме позвонил следователь или кто он там из ОБЭПа, сказал, что произошла ошибка, купюра ваша настоящая, придите и заберите её побыстрее, нам надо закрывать дело. Но мама ему ответила, что завтра у неё много дел на работе, и вообще надо было звонить раньше, ночь почти на дворе. Положила трубку и заплакала, а в ванную не пошла. Её всегда выводит грубость, я знаю.

В ОБЭП она ездила всё же на следующий день, но не утром, как просили, а во время обеда. Деньги ей вернул другой следователь, Родька потом сказал, это обычная у них практика, чтобы нервные граждане не могли ни к кому предъявить претензий. Допрашивает один, с людьми потом встречается другой.

Вроде бы всё закончилось более-менее, по крайней мере, деньги нам вернули и дело закрыли. Ладно. Но тут начались неприятности у меня. У немки пропали из сумки очки и деньги. Кому они нужны? Никому, но Лиана подумала на меня. Она заскочила к нам во время урока русского, и я сразу подумала, что это ко мне, и что мы давно с ней не виделись. Сначала она поволокла меня в кабинет завучей, они как раз там сидели и пили чай. А тут — мы.

— Вот! Вот кто украл! — завопила классная прямо с порога. — Она вчера была в раздевалке! У них это семейное, видимо!

Немка у нас была завучем по какой-то там работе, она тоже пила чай.

— Ты что делала в раздевалке, кстати, хотела тебя спросить? — сказала она. Но она хоть не орала, а спросила мирно, просто, как будто соседка по дому.

— Меня туда затащили. Лиана Павловна. Допрашивала.

— Что?

Тут биологичка начала рассказывать про театр, а я хотела сказать, что всё закончено, но она не давала и слова вставить. Кто-то сходил за директором, и Лиана начала всё повторять, то же самое, про театр, про меня, про мою маму. Сказала ещё, что на уроке я смотрю в окно, считаю ворон, скоро совсем деградирую. Тогда я не знала такого слова, но всё равно не выдержала и сказала ей, чтобы она замолчала, раз не понимает ничего, и что мы не виноваты, и дело закрыли, и вообще её природоведение меня уже достало. И заревела. Вышла из их кабинета, и вообще из школы.

Домой я не хотела, и в музыкалку тоже не пошла, я вообще после театра не занималась инструментом, а поплелась просто по улице. Всё шла и думала, чего они от меня все хотят, какие очки, какие деньги, и вообще, чего все вяжутся, если не учителя, так кассиры, какие-то обэповцы… И вдруг я услышала какой-то странный звук, железный скрип. Прямо передо мной остановилась белая машина, из неё выскочил дядька с красным лицом, заорал чего-то, замахал руками, я на него смотрела-смотрела и свалилась на землю. Это потом уже мне рассказывали, потому что дальше я не запомнила, проснулась в машине скорой помощи. Оказывается, я грохнулась в обморок, первый раз со мной такое. Я бы пошла домой, но врач сказал, что надо провести обследование и вызвать маму, чтобы она приехала, одну меня отпускать не стали. Пришлось ждать в больнице, там чего-то делали со мной, слушали, мерили давление, взяли кровь. Не особенно приятно, но зато дали освобождение от школы на несколько дней. Правда, на следующее утро пришлось идти в больницу и снова сдавать кровь, натощак. Мама отпросилась с работы и пошла со мной, испугалась, что я снова не замечу машину или просто опять упаду.

Потом меня положили в больницу. За это время нашлись очки у немки, и мама сказала, что звонила классная, просила извинить её, а мама предложила ей прийти в больницу и извиниться лично. Ещё звонил тот дядька из машины, спрашивал, как моё здоровье, оказался приличным человеком.

В общем, в школу я вернулась уже после каникул, в ноябре. Думала, что Лиана Пальмовна и правда извинится передо мной, но она только сообщила, что пересадила меня на другой ряд. Добавила ещё, это для того, чтобы я в окно не смотрела. Мне было всё равно, спорить и даже просто разговаривать с ней не хотелось. Я ходила в школу, учила всё, но когда она меня спрашивала, ничего не отвечала. Не знаю, почему так получалось. Классная вызовет к доске или спросит так, с места, я стою, смотрю на неё и улыбаюсь. Знаю ответ, но не говорю. Это было не специально, просто не получалось рот открыть, а выглядело, конечно, будто я нарочно так. Однажды она поставила мне единицу и сказала на уроке, что я отсталая, не зря пролежала полчетверти в больнице, и, может быть, мне стоит сменить школу. Такие шуточки, что надо пойти в отсталую школу, вообще были в ходу у нас, никто не обращал на них внимания, но дело в том, что про больницу она оказалась права, и все сразу поняли, про какую больницу она говорит, засмеялись. Все, даже Дашка!

Больше я не ходила в ту школу, мама перевела меня в другую, ей все говорили на работе, чтобы подавала в суд, но она сказала:

— Хватит трепать нам нервы.

Другая школа оказалась нормальной, никто в учительские раздевалки никого не водил, ни разу я не слышала про такое. Природоведение и потом биологию вела тоже обыкновенная учительница, не такая, как наша Лиана. А классная у нас была учительница математики, никаких конфет никто ей в жизни не дарил, только цветы. И вот я закончила свою школу, не полностью, а пошла потом в училище, устроилась работать в парикмахерскую, работала только третий день, и тут появилась она, здравствуйте! Когда я поняла, кто это, то сразу вспомнила всю эту историю, и как стояла в кабинете перед завучами, и как лежала в больнице, а потом из-за этого, мама сказала, меня не возьмут в институт никуда. Мне захотелось сказать ей, своей классной, немного про то, что в жизни есть человек, который её не забудет, не забудет того, как она себя вела с ним, но снова не могла ничего произнести, стояла и глупо улыбалась, как когда-то на уроках природоведения. Она сидела в кресле и смотрела в зеркало, а я стояла сзади, тоже смотрела в зеркало и улыбалась. Это от души, Лиана Пальмовна, от души. Через две минуты она просто вышла.

— Чего это она? — спросили девчонки.

Но им я тоже ничего не сказала, всё кончено, всё.