* * *
Узкое горлышко года —
темный стеклянный ноябрь.
Типа реторта природы:
изморозь, рябь,
рентген ревматических веток,
убытки у казначейства,
сквозняки теневых кабинетов
общественного отсутствия,
куда и мышь не протиснется,
тем более — луч света.
Обещанного (обещали?)
не получишь.
Списки темны.
Повернись к стенке.
Получи сны.
* * *
Я так виновата перед собой.
Плачет Мария, затюкана Марфой.
Таращу глаза полярной совой
в оранжевом пекле экватора.
Не приспособиться — сломан адаптер, —
погрешности, тени косые.
А внутри — будто косточка — маленький автор:
тихий, упрямый, красивый.
* * *
Сенсорный голод, вестимо, не дядька,
собеседника он не даст,
разве что стук маятника,
зуммер, гудки, лязг
власти не даденной,
но надоевшей —
всласть накормившей —
сытость обузы.
Вот и сжимаешься —
твердый орешек,
мозга заросшее темное русло,
с ревенем, выпями, воплями, цаплями,
всплесками радости чистой,
где может последней стать каждая капля,
натянувшая счастья мениск.
* * *
Уйти в чужие Палестины,
пока дороги снег заносит.
Терпенья черная резина
вся в трещинах, как ствол березовый,
саврасовый. Плач геодезии.
Стон географии: смешались градусы,
и тихий океан болезненно
вдруг разразился одой радости,
дорады и другие рыбы
проплыли по телеэкрану
тридцатым кадром, типа клипа.
Благая Весть от Иоанна.
* * *
Сегодня на моих фронтах цветут фруктовые деревья.
Автомобилей сводный хор гудит над голубым асфальтом.
Б. Лятошинский пролетает мертвою деревней,
как радио без проводов. Проводы. Отвальная
по Ваньке, стриженом под ноль. Болотный лунь что флаг над башней.
Нас не простят сухие пашни. Но легкомысленны сады,
седые, пьяные от брашна,
шагают яблонь белые ряды.
* * *
Лета красные губы.
Тавро жары на плече.
Вместо сада и дома — срубы.
Не осталось вещей вообще.
Какая чудесная легкость!
Письма из давнего лета.
Как молочный зуб, раскололась
На два рукава Лета.
42 
