Голубой, в принципе, неплох для неба; даже, пожалуй, лучше любого другого.
«То-то», — сказал я, хотя ничего не случилось.
Здесь и сейчас, плеоназм. Везде и всегда, алогизм.
Идет ураган. Взвившись в воздух, листок со списком дел на день обгоняет стрижей.
Гипсовый слепок кисти вместе с наручными часами.
Фотографироваться бессмысленно: на другой день устаревает.
Спокойно, за чаем, облокотившись, куря, я смотрю, как пурпурные розы в вазе пляшут от моего сердцебиения.
Сегодня банковский автомат с явной неохотой выдавал мне деньги.
Тиканье ходиков, как палочкой по голове.
Времени сейчас было 14 секунд, 42 минуты и 3 часа.
Мода — это групповой побег из старой тюрьмы в новую.
В который раз пожалел, что не купил книги Нострадамуса «Трактат о вареньях». Хоть варенье, может быть, научился бы варить.
Чего не будет в течение дня, того не будет в течение жизни.
Дышать и думать.
У времени нет единиц, но некоторые события имеют чем-то напоминающие друг друга концы и начала.
Мысль, как подснежник, холодолюбива.
Некоторые богословы учат годами не прерывать поцелуя.
Ваш бог — это то, что вам нравится в том, что вы делаете.
Иди к счастью или куда подальше.
Утром солнце через щель между ставнями прострочило темную комнату. Пылинок больше, чем звезд ясной ночью. Какое движение!
На улицах большого города солнце еле показывается из-за лиц прохожих.
На зеленый свет идем в атаку, на красный укрепляемся на позициях.
Там, где у ящерицы отпадает хвост, впоследствии отрастает новая ящерица.
Первый будет последним, последний первым, средний как был.
Ем бутерброд за стойкой бара, трепеща, как дикая лань.
А у нас вот, дорогой Марк Аврелий, деньги и те выглядят несерьезно.
Неизвестно еще, кто больший демагог, правительство или народ.
Злак произрастет и без оратаря; оратарь потрудится в поте лица и без злака.
Хорошие часы всегда заняты: они работают.
Дождь. В сквере никого, кроме голубей, деревьев, меня, мусора у скамей, опавших листьев.
Голубь меня испугался, принял за кого-то другого.
Воробьям, трясогузкам, синицам и вообще мелким птицам полнота к лицу.
Необъяснимым образом все облака вдруг подались в одном направлении.
Ветка борется с Богом.
Туман. У воздуха тяжело на душе.
Вернувшись из деревни, я был поражен тем, как устарел город за короткое время моего отсутствия.
Войдя в лес, городской житель замедлил шаг, встал и немного постоял вместе с деревьями.
Жук, непреклонный летчик-испытатель.
Для бабочки что ни день, то ветрено.
Рассматривать закатное небо, как работу большого мастера.
Чтобы заснуть: один человек, два человека, три.
Гулюкая и таскаясь с котом, я становлюсь одного с ним размера.
У меня есть знакомый, так он в своем доме заколотил одну комнату: восстанавливает экологическое равновесие.
Не шуми, не волнуйся, море. Ветер? Ну и пусть его бесится. Стая чаек взлетела с прощальными взмахами.
Смотрю на синеву у берега и не верю своим глазам.
Пространство — это живое тело.
Беспомощно ползаю по небу.
Чтобы отпускать на свободу маленькие истины и заневоливать большие.
Будто стрелки часов постоянно указывают на что-то в стороне.
Иду по улице еще в дурмане послеобеденного сна, как по клавишам кисть касающегося фортепиано впервые.
Крупный нарост на стволе тамариска показался таким лицом, что поспешил отвернуться.
Мы плывем двумя разными стилями среди волн постели.
Быть значит сталкиваться.
Быть значит быть виновным.
Некоторое время необходимо не быть; нельзя же все время быть.
Сейчас как будто один, совсем, даже без себя, как хорошо.
Чем точнее часы, тем безумнее.
Искусство либо всегда современно, либо никогда.
Крыльям бабочек не нужны узоры, как иллюстрации романам для взрослых.
Главное в работе художника: как только нашел, сразу принять руки.
Звезды опускаются к самой земле и становятся облаками.
Время по кругу не ходит.
Лежу на боку буквой еще не введенного алфавита.
Фокус. Открыть рот, высунуть язык, взять язык рукой, вынуть изо рта, показать публике, вложить в рот, пошевелить языком, закрыть рот, поклониться.
Только один вопрос: «Как прыгать в вечность, рыбкой или содатиком?»
Там порывы ветра и толчея волн, в глубине и вышине безмятежность.
38 
