Ящик
если идёшь по дворам района Арбеково-ближнее ночью
не знаешь, куда идёшь или вспоминать не хочешь
если проходишь дворы по диагонали, избегая светлых подъездов
обязательно без наушников, обязательно трезвый
проясняется: ты не ты, а размазанный тут везде наблюдатель
только что был песочницей, а теперь пластмассовый красный солдатик
привыкающий к темноте, сидящий в каждой песочнице в любом из ее углов
а теперь ты не ты, а в центре твоей головы находящееся маленькое НЛО
(даже и вправду можно присесть на бортик и в темноту посмотреть
с высоты полметра
или лежать плашмя под кольцом баскетбольным,
антенны сложив, чтобы их не ломало ветром,
ладони подняв, чтобы их охладило ветром)
пластмассовый красный (ссылка) солдат Вселенной,
дежурный по ночи апрельской (ссылка), точнее, смотрящий
маленькое НЛО, преобразующее реальность в текст
и записывающее текст на проволоку в чёрный ящик:
кто-то же должен всё это запомнить, сериализовать,
спасти отсюда наружу.
кажется, что только для этого ты и нужен
нет
кажется, что именно для этого ты и нужен.
Аристарх
Мысленно пробурили шахту к Южному полюсу
Северного полюса от,
Прыгнули туда человека, назовем Аристархом,
он падает с возрастающей скоростью,
от центра земли на юг
уже с убывающей скоростью,
Почти долетел до Южного полюса,
но сопротивление воздуха и перепад высот —
Поэтому снова вниз и так до момента
полного затухания и покоя в центре Земли.
(Никого еще эти мысленные эксперименты
до хорошего не довели).
Ну и как Аристарху выбраться? Проползти шесть миллионов метров
в любую сторону
по отвесной стене?
Или жить в серединке земли,
в невесомости, ангсте, мертвых пингвинах и белых медведях,
прочем с обеих сторон прилетевшем говне?
Да, воистину, участь нашего Аристарха жалка,
будущее нечётко,
настоящее жутко,
прошлое неинициализировано
и забито мусором наполовину.
Единственное развлечение (и источник белка) —
ловля кровавых ошметков
от столкновений нордических мишек
и чорных южных пингвинов.
— Ничего-ничего, давай об этом лузере побыстрее забудем
и придумаем не дурацкую дырку в земле, а что-нибудь
действительно нужное людям.
— да, надо быстро занять
наши головы чем-то другим,
чтоб Аристарх не шептал нам
из центра Земли
«помоги»
Москва
Я с двенадцатого этажа смотрю на Москву, невыразимо прекрасную.
— Снежная королева! — к ней обращаюсь мысленно. — Нордическая
валькирия моя! —
Выхватываю из темноты здания одинаковые, но такие незримо разные.
Слухом своим острейшим проникаю за окна, послушаю и выныриваю.
Шаркают тапками там, переключают каналы, чайниками свистят
добрые милые люди.
Уронили ёлочный шарик, он отскочил и совсем не разбился, он же пластмассовый.
Плюс ещё домофоны пиликают весело, предновогодние гости ленивых хозяев будят.
И сливается всё в красивейший трек шумовой
про Москву златоглавую белозубую синеглазую.
Только что это за раздражающий зуд вплетается в музыку
или, наоборот, выбивается?
А это просто такой отвратительный человечек
плачет в одной из комнат.
— Милое мое мироздание, дорогая моя Москва,
ну пожалуйста, — шепчет, — пожалуйста.
а дальше-то что? чего именно просит?
и сам не помнит.
смрт
1. Полик ли подметаешь утром, жалеешь ли муравьишку, братцы, —
пишешь на самом деле всегда об одном и том же.
Cтараешься явно не обозначать, хотя непонятно, зачем стараться,
это же всё равно у любого текста под тонкой кожей:
смерть как прекращение существования белкового тела,
смерть как тихое мягкое лёгкое слово, написанное по снегу мелом.
2. Тут все ребята посёлка оказались на одном пустыре у завода.
Начали строить это из битого шифера, ломаного горбыля, палок каких-то, сучьев.
Вроде, с одной стороны, это как бы постройка, только без входа.
Или, с другой стороны, контрабас, только очень корявый, а также беззвучный.
Или просто кусок пространства, неважно чем вырезанный из остального, —
горбыль так горбыль (ну красивое слово), шлакоблоки так шлакоблоки.
Каждый пальцами чувствовал, как и куда приладить кирпич, картонку,
брусок сосновый.
Но никто не знал, что должно было получиться и получилось в итоге.
Тут подошел водитель КАМАЗа и сел перед нашим костром:
ребятки да вы же построили смерть в масштабе один к сорока трём
3. также должен заметить, что в дни отвратительной ясности,
ненависти или (забавное слово) уныния
мне подают пример и надежду предметы и существа,
вынужденно ставшие крайними:
Птицы, являющиеся узлами невидимой конструкции,
не дающей небу схлопнуться в линию;
Ящик, сдерживающий напор земли четырнадцатью
(я посчитал в уме и мог ошибиться) гранями.
Arial
В середине комнаты письменный стол, а на нём деревянный ящик
там, под ящиком, лист A4, с этими девятнадцатью строками
и на ящике и на столе — нарисованные зелёной краской, корявой, с потёками —
инвентарные номера, которые сразу же делают сцену осязаемой и настоящей.
Но нет никакого номера или подписи на листе.
Только чёрные, высотой 11, набранные ариалом,
Девятнадцать строк, эти самые девятнадцать строк висят в пустоте
(Normal, с выравниванием по центру, с двойным интервалом).
Круто, чувак, ура. У тебя получился сам на себя замыкающийся текст.
попробуй теперь объяснить, на черта ты сам-то сюда полез.
Потому что (сейчас оглядись и сверяйся с текстом) —
без дверей и без окон стены, в обрывках обоев синих;
а теперь отрываешь кусок обоев, и там газеты.
а посмотришь, так в них, вместо длинных статей про съезды
повторяется «lorem ipsum…», жирным курсивом,
и картинка везде одна, и как будто принтером сделана, не офсетом.
на этом и завершается твой замечательный самоописывающий текст.
скажи же, ведь всё было круто, пока ты его не придумал
а после зачем-то и сам в него не залез.
Шар
Вообразим себе шар, километр в поперечнике, заполненный чёрной вязкой водой.
Вообразим себе медленных рыб, плывущих там разнонаправленно и произвольно,
Предположим, что невозможно сделать различие между этой рыбой и той.
Да, у этой грудной плавник поразвесистей, у той пообкусанней хвост,
Но вода, напомним, черна. При соударениях рыбам не больно.
Как в четыре вытаскивания определить, какая из них
счастье твоё и радость?
(При условии, что вытаскивать незачем, нечем и некуда,
ведь и мы, погляди, холодные рыбы в стеклянном шаре)
(При условии, что в черноте не поймешь,
плавниками надо вслепую шарить)
(При условии, что температура воды
понижается в день на градус)
это будет задача на тридцать, а тридцать для сдачи мало,
вот ещё один пункт, с ним получится 34 балла:
требуется определить частоту столкновений, хотя бы грубо
и процент лобовых — чтоб не жабра о жабру,
а склизкие губы в склизкие губы.
Птица
Девушка, условно назовём ее Птицей, потому что красиво,
а имя «Птица» тут нами ещё никому не выделено,
Выходит на берег (Серебряный Бор, пляж номер 2)
и на цыпочках к мальчику своему, громкому и брутальному.
Мы его даже временно именовать не станем,
потому что, честно сказать, беспричинно почти уже ненавидим его.
Птица просто его обнимает сзади, мягким тычется клювом
в холку и в ухо его, от наблюдателя дальнее.
Значит, девочка прижимается к безымянному гаду-мальчику
птичьей своей замороженной (смайлик) грудкой;
Наблюдатель, тоже подмёрзший, стихотворение это смешное фиксирует
в телефоне, в мобильном офисе.
(Знаете это ощущение из детства, когда у тебя что-то ценное взяли, сломали,
забросили на трансформаторную будку?
Вот оно прямо в холке у наблюдателя бьётся, что странно:
у него, если вспомнить, чего-то такого уж ценного не было вовсе).
Деструктор
Запомни, пожалуйста, главное — мы тут были.
И я не прошу о подробностях
— слова, юзерпики наши и как мы наощупь —
А просто: вот были такие
и поодиночке сплыли.
Чего уж проще.
Я просто немножко боюсь
потеряться при свёртке стека
— а так и случится с каждым, кого никто не припомнит —
Когда нас начнут поднимать из земли и блогов,
из пыли в коврах наших съемных комнат
цепочкой деструкторов
Для жизни грядущего века.
ТВС
кажется, «будильник», потом «служу советскому союзу», потом
«в гостях у сказки», «клуб путешественников», «в мире животных»
если вспомнишь, любой из нас, с порога, не заходя ещё в дом
как-то чувствовал, работает ли, даже если без звука, телевизор,
(там такая есть белая штука, за крышкой, справа и снизу,
называемая тэвээсом, издающая свист неслышный почти, высокочастотный).
Долго не понимал, зачем выписывали журнал «Катера и яхты»
люди, у которых и лодки-то не было, особенно жившие в Учкудуке.
Я имею в виду, как справлялись с багровой яростью и чёрным вспененным гневом,
поднимающимся, как увидишь то, что хочешь, но чего никогда не будет,
эти милые увлечённые люди?
(может, резали руки — не вены, конечно, а просто, чтоб капало, руки)
(может, кошек ловили ночами, бросали в люки)
(а хотя в Учкудуке, я думал, не люки, а вовсе арыки)
(ну, наверно, я думал, учиняют какие ещё безумные штуки)
вот теперь наконец-то понял. И не нужно ловить и резать.
Просто надо понять, что тебя слишком много, а яхт с катерами мало.
Ключевые слова тут «смирение», «стыд», возможно, ещё «аскеза»
(правда, я использовал для духовного роста — другие журналы).
Так пускай всё достанется тем, кто не так духовен и чист,
кто подвержен безумiю тварнаго мiра, а также нелеп и глуп
— тому, кто всё ещё слышит
высоковольтного строчного трансформатора свист.
— той, у кого в голове не прекращается
путешественников клуб.
Линкоры
Мы выходим из парка и ловим такси,
И внезапно как будто тонем
В моментальном сгущенье
Предпраздничной майской,
Третьей от выпуска ночи.
И при этом еще, вот сейчас же, стоим
На холодной гранитной ладони
У Империи, для которой мы, кстати,
Гораздо ценнее прочих.
(В этом сне на самом деле главное — город.
Белый и строгий, как крапивинский Севастополь,
Но больше раз в десять.
На рейде его огромные, каких никто никогда не строил, линкоры,
И один из них будет мой, как закончится отпуск.
Остался месяц.)
Госпел
Я надеюсь, что просьба моя покажется слишком ранней,
но потом я забуду, так что сейчас. И, конечно, спасибо.
Если можно — начиная от запуска моего умирания
и пока не закончу — хоть это
пусть будет красиво.
Потому что ну сколько можно быть персонажем Зощенко
(жрать шаурму у метро, мама, жрать шаурму у метро),
В растянутом свитере сером быть кодером и тестировщиком
(тут хор негритянок вступает: «ай-е! шаурма у метро!»)
и помру-то нелепо, под сосулей случайной или
в шестёрке с нетрезвым извозчиком
(негритянки всем хором пускаются в пляс и подмигивают хитро).
Да, за всю эту глупость и пакость — полагаю, что право имею
хоть пятнадцать минут постоять на скале над морем штормящим
в новом чёрном пальто, распрямившись, лицом каменея
(да, я знаю, что это пошло, но кто там меня увидит?),
хоть пятнадцать минут, а потом уже можно в ящик.
Хендрикс
«Джимми Хендрикс, родись он недавно, был бы успешным рэпером,
Джимми Пейдж, если б был молодым, был бы успешным трейдером,
потому что они не морочились тем, как точнее продолжить Традицию,
а хотели, чтоб жизнь и судьба в их пальцах
искрила и билась упруго.
Потому-то они и вставали у времени в центре, на самой мякотке.
А у нас только риффы и табы, инструменты винтажные, песни,
чтобы мы знали, что делать, родись мы в их времени чёрточка месте.
(И развили чтоб в пару к натруженной правой — левую руку.)
А ещё я уверен — никто бы из них не побрезговал
поиграть в цифровой процессор, воткнутый прямо в линию
(если б дать им процессор, втыкаемый сразу в линию),
потому что они здесь хозяева
Структуры Гитарного Звука».
Так, изрезавши струнами номер 11 пальцы до мяса,
приговаривает, сидя на кабинете 4×10, тимлид-неврастеник.
Он умеет играть почти безошибочно «Money for Nothing»,
Но никто никогда не заплатит ему за это каких-нибудь денег.
Максим
Анекдотические пулемёты «Максим», танки еле ползущие, почти что без
Брони. А это чего, дирижабли? — уржаться можно. А это баллоны газовые.
Вот авиатор в дурацких очках и в коже в летучую этажерку полез.
Глянь-ка, собрался руками прям из кабины бонбы на головы сбрасывать.
Бомбы хватать, за борт швырять, артиллерии цели указывать,
Чтоб артиллерия жахнула жёлтым крестом, зелёным крестом
и простыми фугасами.
Я бы с таким вот оружием тихо по странам своим сидел,
никому бы его не показывал.
Как им всей этой смешной ерундой удавалось людей убивать,
да ещё так массово.
Болванки
Вот в такие уютные тусклые дни мне не жалко домашних страниц
на «народе», заброшенных under construction в две тысячи первом,
и хозяев страничек не жалко, фотографий их кошек и птиц,
Их болванок, уже нечитаемых. Им и не надо, наверно.
Нет, напротив — тихая радость за тех, кто не тащит всё за собой.
и за тех, кто когда-то прощенья просил — и кого, не простив, забыли.
За болванки — покрытые листьями,
паутиной, суглинком, пылью,
растворяемые природой — с завершённой счастливой судьбой.
Эти дни специально чтоб мусор пинать, чтоб смотреть круги на воде,
чтобы с радостью ощутить и привыкнуть: «я никогда нигде»
Стенка
Странно ли, что тебе, чьим первым эротическим впечатлением было
не что-нибудь подходящее, а фотокопия тициановского св. Себастьяна,
найденная среди фотокопированных же повседневных молитв, фиалкового мыла,
вафельных полотенец — за диваном, в окованном сталью футляре баянном —
Странно ли, что тебе, познававшему взрослый мир путём отыскания
потаённых запретных предметов в глубинах т. наз. «стенок», сервантов, комодов
(Что там, впрочем, могло найтись? «Спид-инфо», наивные выпуски ранние,
или (на VHS кассете) третья копия «календаря Playboy»
восемьдесят девятого года) —
Повторяю, чего тут странного, что теперь тебе и с людьми как-то стало тошно,
и охота тебе завести (теперь уже собственную) югославскую стенку
(с мини-баром, бронзовой фурнитурой, поверхностью матовой).
Полезай в самый верхний отсек (но хрусталь не побей, осторожно),
спрячь себя, сохрани, раз в году вынимай, сортируй по размерам, оттенкам,
пересыпав полынью с обмылками, стопками складывай.
36 
