Виртуальный поцелуй

Мои файлы

Файл под именем «память»

с расширением doc или txt,

файл под названием «сердце»

с расширением правого желудочка

и аритмией,

файл «душа» в корневом каталоге

с расширением крыльев для устойчивого полета

exe или com,

файл под именем «сказка, рассказанная идиотом»

он всегда «только для чтения» и под замком,

и файл без расширения,

без имени и без лика:

только несколько простых чисел.

Но мир застывает от одного клика.

Солнечные львы

По телевизору говорят,

что солнечные львы уже в городе,

МЧС рекомендует завесить окна плотными шторами,

не выходить на улицы

и приготовить на всякий случай

недельный запас воды.

Видеозаписи в интернете

не сообщают ничего нового:

одна суета, люди с нечёткими лицами

то ли спасаются, то ли бегут навстречу,

страх ими движет или любовь — непонятно.

Говорят, что солнечных львов

даже представить невозможно,

поэтому их нет ни в одном кадре,

и любое описание —

умножение лишних слов.

Одни считают, что их вызвало правительство,

пытаясь отвлечь народ

от демонстраций и митингов,

другие — что это происки оппозиции,

весь ОМОН брошен на защиту города,

выставлены заграждения,

но львы спокойно проходят

по пустым улицам,

мимо застывших машин,

в их гривах пляшет ветер,

разбрасывая золото

в наши окна, на стены домов…

Мы боимся и ждём этих львов.

Она рисует

Она стала рисовать на всём,

что попадалось под руку:

на холсте, на столе, на руке,

под которую всё попадалось,

и даже

на моем времени.

Теперь каждая минута расписана

такими стойкими красками,

что трудно выкроить кусок,

не повредив рисунок,

а она говорит: найди для меня

ещё немного времени,

мне надо дорисовать

хвост тигра, глаз дракона и несколько

совсем неизвестных тебе вещей.

Военная тайна

Дай руку, и я узнáю,

что ждёт нас на этой дороге,

где каждый подозревает друг друга,

просто

дай

мне

руку.

Я прочту на твоей ладони

линию жизни, скорчившуюся в агонии,

а линию смерти, уже обозначенную,

в своей руке спрячу,

вот так я тебе погадаю,

потом мы пойдем в сарай и

заснем на колючем сене,

незаметные, словно тени

тех, кого ждут на кордоне,

кого ищет патруль на дорогах,

у кого на тёплых ладонях

тайное имя Бога.

Айги (Денисова Горка)

Меня пригласили в мастерскую, где

на стене — керосиновая лампа,

над ней рисунок божьего человека Луизы

(линии и краски чистой души),

далее — сноп из нескольких колосьев

(что может быть предметнее хлеба),

рядом — фотография византийской иконы

(лицо святого размыто),

плюс лампа советских времён в форме тюльпана,

чьи лепестки не увядают, лишь покрываются пылью.

На полу под окнами

колёса — одно деревянное, одно железное,

сверху — старая телевизионная антенна

и пластиковый обруч — хулахуп.

На первом окне — тупой и обломанный нож,

пригодный разве что для разрезания воздуха,

на втором — птичье гнездо в керамической чашке,

на третьем — четыре камня,

один крупный, два более мелких,

и жёлтый камень неопределённой формы:

довольно большой обмылок времени —

хватит ещё на несколько раз.

У другой стены —

диван, над которым липкая лента для мух на гвозде,

рядом ещё несколько пустых гвоздей

(некогда реализованных возможностей,

а теперь снова ожидающих своего случая),

маленький гранёный стаканчик,

две пружины,

свитые из стального прута толщиной в мизинец,

и сухая ветка берёзы.

Напротив, около двери, розетка,

в которой вместо электричества

перо кукушки и неизвестной мне птицы.

Мне сказали, что из этих простых вещей

можно собрать машину

для путешествия в самый конец света,

и, чтобы я смог ориентироваться,

повесили над столом

репродукцию картины звёздного неба Ван Гога,

прикрепив её к стене железной кнопкой.

На этом небе

она — самая крупная звезда.

* * *

Мне снится пруд, плакучие ивы,

утки раздвигают тёмное покрывало ряски

и выклёвывают из воды звёзды,

приближая утро.

Мне снится мраморный король в церкви Сен-Дени,

чьё лицо разрезано лунным стеклом,

в белых его глазах далёкие белые ночи,

близкие чёрные дни,

где он лежит на столе, а братья сидят за столом

в зале дворца, между дорогой и морем, между

ночью и днём, в заброшенном парке, похожем на страх,

шиповнику не порвать мраморные одежды,

и на руках

тёмный огонь крапивы не оставит следа.

Неподвижны плакучие ивы,

и некому уток прогнать, чтобы день не пришел сюда.

* * *

Виртуальный поцелуй,

которым я закончил смс,

запутался в мобильной сети:

он сидит на вышке

рядом с красной лампой,

смотрит вдаль,

его треплет ветер

и облизывает дождь,

целые стаи сигналов

прилетают, улетают,

чтобы звучать тысячами мелодий

в карманах и сумках,

а он сидит на вышке,

абсолютно не оцифрованный,

и ждет, когда облака расступятся

и ему улыбнется то ли луна,

то ли беспечная рожица

в конце ответного сообщения.

Тогда уж он точно

отыщет дорогу.

Город

Люди говорят слова,

разбрасывают руки-ноги куда попало,

порой валяется и голова,

завёрнутая в глянцевые журналы.

Вот отрезанное ухо Ван Гога

рядом с высохшей косточкой Лотрека:

людей вокруг слишком много,

но не найти цельного человека,

и надо спуститься на три ступени,

чтобы подняться потом на пять…

Уж лучше сидеть в тени растений,

пальцем в носу ковырять.

Если, конечно, нос на месте,

а не ушел гулять.

Джаггер

Нарисуй это черным —

так называлась песня

на маленькой черной пластинке

Роллинг Стоунз,

ещё там был

Рубиновый вторник,

но не было ни

изумрудного понедельника,

ни алмазного четверга.

Старый Джаггер скачет по сцене,

ловит время, сжимая стойку микрофона,

и летят пластинки-сорокапятки —

чёрные такие ворñны.

* * *

Пришла зима белым-бела,

пора заканчивать дела,

пора стирать свои тела,

и ковырять в носу,

пора любить и умирать,

пора носки свои стирать,

уже давно пришла пора

идти на Страшный Суд,

пора ловить чудесный миг,

пора кричать — но где твой крик:

у озера стоит старик,

теряется в лесу.

* * *

Объявлен срочный призыв в армию зимы:

не отмазаться даже безумцам и калекам,

белую повестку бросает в окно

сержант снеговик.

На окне растет волшебный лес,

из него Dead Мороз машет свиной ногой,

ледяными иглами тычет в глаза

тысячерукий бес.

Но за мной стоит армия тепла,

дым над трубой поднимается, словно флаг,

и кромешник — зимы верный пёс

бежит от моих собак.

* * *

Весна пришла.

Ботинки оставляют

грязные следы на полу.

* * *

Говорят,

если в дождливую погоду

разжигать высокие костры,

посреди голого поля

строить мачты огня,

разворачивать паруса дыма,

стучать в барабан и играть на флейте

песню прибоя,

можно приманить море.

Белая соль

проступит на глине,

и в чёрные борозды

можно будет бросать мидий,

чтобы осенью колосился жемчуг.

Говорят,

если играть на тростниковой флейте

песню прибоя,

волны, как овцы, пойдут за тобой

через степь и пустыню:

грязь километров

не налипнет на белую шерсть

морских барашков.

Только трудно играть на флейте

в водолазном костюме,

да и спички совсем

отсырели.

Моя мама работает

Я вдруг увидел, как

моя мама

на пиру ангелов

моет посуду,

подметает перья,

праздник заканчивается,

звёзды крутят свой хоровод,

а она всё при деле:

вытряхивает скатерти,

расстилает небесные постели…

Впрочем, и раньше

она не могла не работать,

сначала училась,

потом строила самолёты,

а после инсульта

устроилась дворником

в детский сад:

врачи рекомендовали

свежий воздух и движение,

её радовали снег и листопад.

И сейчас

моя мама работает,

даже когда ангелы спят.