Все спасены и спасутся

* * *

Ты книжка с картинками, сердце,

В шкатулке чудесный букварь:

Откроется крышка, как дверца,

И светит волшебный фонарь.

Приблизишь глаза — там смеются,

Танцуют, подняв кружева,

Там все спасены и спасутся

И старая сказка жива.

2003

Из «Книги Николь»

* * *

Поначалу каждый человек кажется мне тобой

и я улыбаюсь

Вблизи я вижу, конечно, что это не ты

но уже улыбаюсь

Иногда кто-то из них говорит со мной улыбается дарит цветок помогает сесть

И тогда

кажется мне тобой

чуть дольше.

1987

* * *

Душистый горошек и дождь.

Стеклянные окна и капли.

Лето. Кафе в Риге.

1987

* * *

Как легко дается ему это слово:

«Я люблю тебя», — говорит он и смеется.

«Повтори, это же так просто:

Я лю-блю тебя».

А ты молчишь и крепче сжимаешь окаменевшие губы.

1987

* * *

Меня во мне становится все меньше

Тому, кто меня окликнет,

Отвечает

               его же собственный голос

1989

* * *

Сколько вокзалов

сколько продрогших платформ

затягивает дымок струится

твоя сигарета

мой кофе

сколько размокших дорог

невымытых стекол

чужих городов

хмурых спросонья

однажды увиденных лиц

тут же забытых

ее сигарета

их кофе

все еще льется

вода из опрокинутого кувшина

все еще длится

единственная любовь

единственное небо

1995

Из книги «Отпечаток»

* * *

Какая дивная устроена обитель

для нашей юности — она всегда жива.

Немыслимых садов нечастый посетитель,

в незапертую дверь вхожу без волшебства,

И там всегда горит любви укус пчелиный,

и оттого светло, как северной весной.

И полый ствол поет одним дыханьем длинным,

и падают слова, как ливень льет, — стеной.

2005

* * *

Не то, что здесь подумают; не только.

Не только ложь и слабость, нет: душа —

Беглянка, нищенка, знакомка конокрадов —

В такую полночь, на таком подворье

Глядит на гостя дивного и с ним

Заговорить, спросить, откуда нас

Украли в детстве, и — еще важнее —

Промолвить — прорубь, промолчать — петля…

И бродит в нас наречие родное

И взламывает память: так река

Могучая и под глубоким льдом

До дна не промерзает и в себя

Неутоленным бьется вопрошаньем…

Но слов не вспомнить, звуков не связать.

Тогда — сглотни внезапную обиду,

То за одним, то за другим вбегай,

То самовар вноси, а то дрова

Подкладывай в огонь и притворись —

От беготни, от жаркого огня

Горит лицо… Смотри — еще покуда

Заря не занялась, еще в окно

Не стукнули, не кликнули в дорогу…

Еще огонь пылает в очаге.

1981

* * *

Летними вечерами Москва

окунается в сумерки как богиня

напоминая

любимейший на планете город

целую четверть мгновенья

бьется в груди бабочкино крыло счастья

а потом боль

2004

* * *

Теперь это будет не сад, не сад,

не жар, не огонь — и не путь, не шаг.

Теперь это будет — как длится взгляд,

теперь это будет — дышать, дышать.

Теперь это будет — не бег, но круг,

трамвайный звонок, оборот колес.

Шарманки простой дребезжащий звук,

вращенье светил, мировая ось.

Теперь это будет всегда когда

пока это есть это есть пока

сейчас здесь зима и лежат снега

но солнце уже поворот строка.

2003

La Bellissima Citta

I

О, сюда было надо

        приехать в юности,

когда долгого вдоха

        на полет хватало,

когда воздух будущего

        дул в лицо

и негромко трубили

        трубы надежды.

2003

II

                   Вертикальный пейзаж

делает вас счастливее, даже если

вы несчастливы. Лестницами холмов

взгляд взбегает к складкам небесных лестниц,

заставляя — в буквальном смысле слов —

держать выше голову.

                                   Солнце смотрит из облаков,

а если не смотрит — довольно настежь открыть

дверь Баптистерия: свет, запасенный впрок,

точно мед, зимующий в шестигранных сотах…

Здесь у нас ноябрьский идет снежок

на равнине, плоской, как вымученная острота.

2003

III

Попугай на старинной фреске — зеленый, алый,

Точно такой, как его собрат, населивший клетку.

«Coda lunga!» — вопит младенец, вцепившись в сетку.

Попугай поджимает лапу, прищуривается устало.

Человек, который не очень здоров и не очень молод,

Расплатившись в кафе, берет, как рюкзак, на плечи

То, что время, вопреки поговорке, не лечит —

И шагает в другой, чуть менее знаменитый город.

2006

* * *

Давай отметим Новый Год

и Старый тоже,

а после и зима пройдет,

как гость в прихожей,

вдруг обнажится пестрый сор

фламандской школы —

бутылки, банки, всякий вздор

от кока-колы.

И где-нибудь в календаре

— поди, в апреле, —

поставишь крестик на числе

в конце недели.

2003

* * *

Зачем ты, любовь-невеличка,

в груди у меня прижилась? —

чуть больше, чем просто привычка,

но больше — влюбленность и страсть.

Ты в сердце видна еле-еле,

но ты в нем и будешь живой,

ведь сестры твои улетели,

а ты остаешься со мной.

2004

* * *

Ну, давай скорей: насыплешь,

Набормочешь, наметешь —

И как будто слезы вытрешь,

И как будто боль уймешь.

Фонари в метели тают,

Занесен трамвайный круг…

Как же мы с тобой остались

Зимовать без этих рук?

Будут лампочки цветные

И смолистый колкий ствол…

Ну какие мы смешные —

Наш трамвай давно ушел.

Будут шарики и свечки,

На стекле крупинки льда…

Ну скажи, что не навечно!

Ведь еще не навсегда?

2004

* * *

Еще —

          голубятни,

старые гаражи.

Уже —

          красные башни,

стеклянные этажи.

Еще —

          статуи в нишах,

облупленный уголок,

еще —

          небо на крышах,

как слоеный пирог.

Уже —

          забирают в сетки,

ставят иную снасть.

Борей

          по оранжевой ветке

мчится

          ливнем упасть.

Еще —

          каштаны и клёны,

запах, шелест и тень.

Еще —

          исступленно

бушует сирень.

Уже —

          подобрав рубаху,

свернув из нее капкан,

город, как черепаху,

уносит злой истукан.

2006

* * *

Так вот и было. Любила тебя?

— В этом ли дело? —

Бездну в лице твоем, взгляд отводя,

Видеть умела.

Свет был большой обитаемый дом.

Белые своды.

Можно войти и вернуться потом —

Сколько свободы.

Ставнями забраны окна, а вход —

Вход заколочен.

Был и у нас свой Тринадцатый год.

Пропуск просрочен.

Мокрой щекой к ледовитой стене —

В самом ли деле

Бальные шорохи чудятся мне,

Дальние трели?

Сыплет нарядный пушистый снежок,

Ставит кавычки.

Выпал из пальцев пустой коробок.

Кончились спички.

2006

Исправления в рукописи

Не за него —

                    писаны не про вас свадебные венцы.

Но неделю — лепеты страсти слушать у самых уст…

А потом одной, скорее всего: мешал бы вкус

Губ; и мысль, что все они подлецы.

Впрочем, ребенок был бы; не скажу — от него,

Но уж точно не от того, от кого он сейчас.

В остальном, что ни делай, выходит такая же масть.

Ты ведь и не уехала не пойму отчего.

Ты бы вытянул первую,

                                  а лучше вторую любовь.

Ездил бы на работу на черненькой BMW

И любил бы теннис, гольф и хоккей на траве.

Посмотреть, естественно. А сам бы играл в пейнтбол.

А когда начиналось бы, как бывает у мужика —

Ноет где-то в душе, как под коронкой зуб, —

Ты бы шел в какой-нибудь кокаинистый клуб,

А потом напивался до полного свинюка.

Ты бы встретил ту, что была бы тебе под стать.

Поднимала бы вверх, а не водила впотьмах.

И ты жил бы, наверное, в Гималайских горах,

Куда не добираются родственники; особенно мать.

Ты бы просто была жива, жива — и он был бы жив, и он.

И ты была бы здорова — и он был бы здоров, и он.

Я бы танцевала в кордебалете в Большом.

В «Лебедином», в «Щелкунчике» и в «Жизели» — с крыльями и с венком.

XII. 2006