Вид Атланты с галереи университетской библиотеки
М.Э.
… и все романтические сны
хоть и на этой трезвой жирной почве юга
здесь круговая панорама —
видны лишь грозовые отсветы гигантов
Все дождевые мельницы вдали, пронизанные солнцем
Отсюда с вознесенной квадратной галереи
Дома, вершины
И шапочки людей
видны
машины осенние что устье улиц устилают
Земля почти необитаема
еще не появились люди
Способные ее узнать
Открыть ее среди звенящих Индий
ту Индию людей,
Идущих где-то там внизу среди
деревьев
невидимы
они скрываются в Middle и Down Town’е
они незримы лишь контуры их как эти башни
грозовых гигантов на горизонте
сквозь облачную лазоревую мглу
благословенный горизонт тетивой натянут
и тут же отступает лишь ты пытаешься
приблизить или выпрямить его
есть сон о дне, который был уже
и значит состоится
о стране, где мы летели
в нежных неживых полях
сумрачных и солнечных
со смолками во рвах
мы в путь открыты, чтоб себя открыть.
Забытое месторождение
Ты оставил свой планшет у ручья
И гео-молоток с протяженною рукоятью
Сквозь туман плексигласа
Говорящая карта видна
И тетрадь слюдяная
Здесь у воды
Приоткрылась мне
Книга твоя слюды
Не слова в ней
А люди видны
В неподвижной прозрачности
Я наощупь искал ее
в комнате вашей забытой
и на пыльных равнинах книг —
неземной пейзаж ее
от уреза страницы
словно долгие волны земли Забайкалья
Но здесь у журчанья невидимого ручья
мне случайно открылась
тобою забытая книга слюды
и прозрачней открытия в мире нет
В ней остались люди, лишь чистые их следы
здесь иссякли прошлые слезы
и нет воды
Эти люди тверды
но прозрачны, как сплоченные листья слюды
Бесконечно тонок их свет
И у каждой страницы
есть время и место
Перелистать словно рощу
Или волны реки
Эту книгу
Слеза за слезой
Перечислить весь век
Хватит вам!
искать и кричать уж на весь ваш век
Чтоб пустым он остался, —
чтоб иссяк, — не осталось ни слезы ни одной
И тогда начать свето-образ отца
Не раскрытую память
я начинаю читать
Но в твою нераскрытую весть
вхожу, как в тетрадь
Где молчание есть твое обо мне
Чтобы ты начался здесь и сейчас
когда тихая весть световая уходит от нас.
Ты наверно забыл, что в тебе, лишь в тебе
эта прелесть осенняя земных перелесков
ты один чтобы
встретить идущий из камня свет
Свет, который пока не добыт
если он в заброшенном камне его надо найти
Эти люди слюды
так они осторожны
Вы — люди слюды
чтобы кожа светилась
уносилась весть твоя слюдяная
все что видено вами
Иногда является Ингода
промелькнула меж рельс Селенга
за спиною осталась уже Ангара
и далеко на западе последняя степь — Джезказган, да Джетыгара.
это начато было
где-то там у костра в октябре…
ну а ты рождаешься как свет и весть о себе
Это есть световое рожденье твое
светлой боли былье припорошено
но под снегом легким света, словно истина, — пронзенное бытие
Шахматный игрок
Он в аренду сдает свои крепостные фигуры
Вспоминая невревский торг
Он снимает с широких своих волос
Черно-желтую шахматную косынку
Расстилает ее на низкой траве,
Приглашает фигурки
Он хозяин усадьбы, своего положения и владыка морской
и вообще все, так ему кажется, должно совершаться здесь
по движению пальца, как пред окошком компьютера
Из травы заплутавшейся приходят морские коньки
Что глядят на него угольками безропотных глаз
И нептуны трезубцами гонят офицерьё
На равнину ристалища
Он соседей своих представляет, сидящих напротив —
Дипломатов в отставке, физиков
и других ферзей запасных
Чтобы все это пестрое племя
сгрудившись возле
потешного шахматного войска
начинало играть в свою историческую игру
Вспоминать все что было
отчитываясь свободными пассами рук
не уйдет от судьбы взгляда опытного
чуть заметное дрожанье ногтей
Бороды в землю врастают седые
Так играют в азарте коммунисты те записные
Он и сам рад бы сделать общественным
это войско
чтобы всех выставляло оно напоказ
Но неписанные правила бульварной скамейки
Запрещают так играть
Никакой отвлеченности, правды метафоры, умолчания,
ничего такого, чтобы видеть всю жизнь прожитую
словно в зеркальной доске гадательной
Нет, каждый выигранную фигурку
филигранями всеми зажимает в руке
всасываясь в ее мозговую кость
и готовится ею
играть не на шутку, а
насмерть в бабки
(Заливая свинцом теплой пазухи ход)
Чтоб сразиться в игре
Разметающей все, настоящей, горящей.
Поездка на острова
»… на «ferry» поплывем»
— так они проговорили?
да, не на Киферу… лишь созвучие…
словно исполняется обещанье уже забытое —
поездка на острова
наверное, почти блаженных
плаванье
на этот остров Кеджо? — так кажется?
да, мы плывем на Cozy-island —
от берега песчаного пойдем
где у гостиницы силуэт пробитый Афродиты
в плоском граните
сквозь который видны
морское солнце и край далеких островов
октябрьское скольженье
по волнам
в Восточно ли Китайском или Желтом море
все обещания исполнены
мы движемся
мы неподвижны
на пароме словно в ладье с огнями по бортам
память прерывается в этом томительном
мутно-зеленом море
да, на острова блаженных…
«А вот и остров Кеджо…»
рождался он из моря, как призрачный нарост
под звук мотора с перебоями
как точка мечты разросшейся вдруг до огромной правды
обитаем все-таки, заселен этот остров-порт
пустоты знобкие Кореи:
между сопок, между деревьев, между людей
прохладно как-то
зябко
под ветром
и взгляд кружится меж дальних сосен
спускаясь к морю
но посредине острова есть снова остров
и там на сопке
обнаженной
Преувеличенный заведомо
на осеннем взъерошенном склоне
вздыбленный танк сквозной
через который единственный вход туда…
то не был лагерь смерти
лишь место ожиданья скорбного (под эгидою ООН)
окончания войны
когда умчит на родину китайцев-северян
черный паровоз
как
завершение того темного входа в танк
за две недели… до твоего рожденья
началась неведомая война в Корее
война для нас почти что нереальная
и вот историю здесь играют манекены
пока живые люди заняты другим
На парашютах вероятно опускались
на берег скудный этих островов
накапливались как отдаленный лес на сопке полуголой
и с надписью POW (Prisoners of War?) на спинах
вступали в действие на мягких лапах
восстания здесь происходили
представлены на диараме
где неживые люди переходят в фреску
незаметно
подзвучены живыми голосами
подкрашены ненатуральной кровью
Говорящие куклы изображают
лагерную историю
объемом в 120 тысяч жизней
для нас истории той не было
она не более жива
чем эти силуэты
переползающие по проволоке над пропастью
из памяти диарамы извлекаемы лишь они — немые манекены
путеводный маршрут по холму
слепок тех слепых голосов
в репродукторах черной бумаги
пропавшие в окопах
следящие сквозь амбразуру
за нынешней морскою синью
лишь за брезентом бывшего лагерного театра-шатра
под ногою
разбито живое стекло
разделенное на несколько осколков, как море это
или острова
где плавают свободно отражаясь
небо безмятежное сосны и чьи-то лица
на террасах горы, где
лагерь был когда-то
под открытым солнцем
С той стороны на склоне срединных гор
видны «Райские острова»
на выходе у моря другого
Здесь хижина на берегу,
ручей негласно впадает в море
и шубертовская тишина
словно нечаянно сгравировали сюда горно-немецкий воздух
в этот край древних
рыбачьих сетей
История вползает в географию
Ночью возле стен гостиницы
неясное сиянье доходит у песка морского над безвидным горизонтом —
то острова Цусима
Листок ивы и тополя Мандельштама вкладывая в книгу Ду Фу
И на пожар рванулась ива,
А тополь встал самолюбиво.
О.Мандельштам
Перед домом твоим в Задонске —
номер 8 по улице К.Маркса
именно потомки листвы этой
а вернее, единственный
лист, ладонью отколотый от ивы той, той ивы и тополя,
положен между страницами —
влажен вложен и скрыт
между страницами
биографии века восьмого
танской эпохи
поэта в единственности своей тебе равного
также как эти друг другу скрытые уже от взгляда листки
* * *
Вновь пахнуло речною прохладой
И над светлым июльским лугом
строки проволоки извитой
Распахнулись светлые ивы
Ну а ты лежишь от небес отвернувшись
Нет ни облака над темной спиной
Где в песок вонзилась сгоревшая спичка
Перечислить взглядом песчинки
Не блеснет ли в расколе кремня огонь
И в огне повторенье имени
Но смирись, повторенье твое вновь утешает река.
21 
