| |
И действительно им удалось соорудить множество стрельчатых зданий, в которых проблема значения полностью отсутствует. Они обходят её таким же благопристойным молчанием, каким «в обществе» прикрывают некоторые пикантные подробности… Как известно, в учебниках… фигурируют Иван и Пётр, которые время от времени произносят фразы вроде «Лондон — столица Англии» или «Идёт снег». Об истинности… этих фраз можно что-либо сказать лишь потому, что в логической семантике значение приобретает совсем не тот смысл, который она имеет в обиходе, а нескольким… учёным… удалось создать такие метаязыки… кои позволяют… утверждать, что фраза «Идёт снег» верна тогда и только тогда, когда идёт снег.
Примерно так же «в обществе» говорят, что мистер Смит женится на мисс Браун, и все готовы широко обсуждать эту тему. При этом, однако же, полностью обходят одну из как-никак главных материально-физических сторон подобного происшествия — ведь никто… не отваживается расспрашивать о подробностях первой брачной ночи.
Роль циников, задающих такие в высшей степени непристойные вопросы, берут на себя критики формальных систем… которые требуют, чтобы Иван или Пётр вместо предложения «Идёт снег» высказывали… предложения вроде «Бог есть», каковое предложение верно тогда и только тогда, когда Бог существует; однако при этом нет ни одного такого факта или ситуации, которые позволили бы установить отношение формальной эквивалентности между ними и данной фразой.
С. Лем, «Сумма технологии» |
Пишу теперь левой рукой. Правая в гипсе. Посему, всё, что идёт ниже, половинчато, лишено вездесущей моей рефлексии. Вообще-то страх и трепет душат меня, не дают жить и даже писать тексты. Левая рука у меня курит, правая — нет; левой не могу перекреститься, и ещё кое-чему придётся научиться…
<...>
Судя по всему, раз так около трёх тыщ было повторено нами на все лады слово «Беркова»…
Он застал этот процесс в самом его зачатке, пытался перевести разговор хоть на какую-то другую тему, плюнул и, написав себе на голом торсе маркером «ГРЕБУЮ», засадил несколько порций подряд, после чего упал, а мы зачем-то оттащили его на кровать…
Так вот. Любимое занятие Максимия — посещение прилегающих к его дому магазинов и аптек с целью приобретения дью, зачастую при-обретения чудесного.
«Здравствуйте, товарищи!» — приветствует он продавщиц, будто восходящий на сцену Егор Летов малолеточек в космах, анархиях и побрякушках. Далее он, подобно раннему Хазанову, начинает некий эстрадный рассказ о своей жизни: о жене, работе и увлечениях на досуге. Причём анекдоты сии тем комичней, чем большее число раз он их исполняет. Я всегда на бэкграунде, по возможности тихо дохну, по возможности серьёзно поддакиваю… Когда не хватает некоторой незначительной суммы «на 72-й» (который я ненавижу и всячески умоляю его не брать), в ход идёт «Лёлик». Он указывает на меня, представляя меня немного перекосовороченной фамилией в связке с благозвучным и солидным именем Плеоназм (образованным от того же Лёлика чрез переход Леонид — Лео) и лаэртскими эпитетами «молодой поэт таджикский» или «молодой поэт киргизский», а то и вовсе «чучмекский» или «заумный» — что уж совсем как-то несолидно. Объявляет «мой выход» — «стихи». Поначалу я мялся, а потом, собравшись с духом и мыслями, зачитывал вирши наподобие «Я фонфырики люблю — как бы с ними сделать дью!» или «Бутылка 72-го — голова не болит, но хуёво», но это оказалось подозрительно и поразительно малоэффективным. Тогда вынужден был завести другую пластинку — декламацию первых десяти строк «В порт, горящий, как расплавленное лето, разворачивался и входил товарищ «Теодор Нетте»…» — пожалуй, единственное, что я знаю из всей мировой поэзии. Почему-то абсолютно все сразу осознавали, что это Маяковский, но всегда давали товар и деньги — кажется, из почтения к тому, что «чувак так долго знает — попробуй запомни! — чума ваще!».
Вот прикинь, говорю я Максимию, довольно засовывая под куртку литровку всё-таки мною приобретённого красного вермута, моего любимого «аристократического» пойла (деньги-то пока мои!), — надыть ввести такую профессию: ходят два обсоска по магазинам и веселят персонал. Людям ведь на работе скучно — рутина, ругань, усталость. А тут — нате вам — заходят офени-скоморохи и заводят свою шарманку: «Здрахуйте!» (так он приветствует продавщиц, когда сам приходит уже прибаснутый) и погнали про кружевные трусики!..
Особенно тесно свожжался наш Максик с моложавенькой работницей аптеки по ул. Интернейшенал-анальной, к услугам которой нужда заставляла нас прибегать особенно часто. Она уж, судя по всему, была введена в курс интимного туалета св. дьюмейкера и чуть ли не предлагала ему «новые, удобные, но дешёвые» средства для его личной андрогигиены. Я же завсегда пытался приобрести помимо фонфыриков (их св. М. так и именует везде: дью) чего-нибудь в оправдание (по типу самообмана, конечно) «радикально-кардинально нездорового образа жизни» — как то: таблетки под названием «От кашля» или стандартик активированного угля. Именно на это всегда и не хватало средств (максимум, Максим, — рубль десять)! Приходилось блистать талантами, отягощая очередь.
Итак, ежели кто графских кровей, то низшие слои населения, начиная от неприкасаемых бомжей и кончая работниками НИИ и врачами-хирургами, по всей Рассеи, за каждым углом — присмотритесь! — делают дью так. Берутся на все в аптеке фурики (фырики или даже совсем облагороженный «псевдоним» фон-Фырики — так же как Lars von Trier никакой не фон и не Триер!) — спирт 90% «Антисептин», расфасованный в портативно-удобные ёмкости по 100 мл. Из двух фыриков получается бутылка водки, только невкусной (цена 20—26 руб. против 75 стандартной, которая не намного вкуснее). Надобно совместить с водой в баклажке — допустим, на четыре фырика влить пять фыриков воды из крана, на пять — шесть и т.д. При употреблении всё это надо запивать, — лучше — проверено! — просто той же водой из-под крана. Никакой закуси такой коктейль не приемлет. Истинные дьюмейкеры не разводят, а достигшие высших ступеней на пути с Дью — не запивают вообще. Спирт этот, сразу скажем, непищевой, а приготовлен, как мы полагаем, из «древесно-мясных волокон», поэтому он гарантирует только 100 (ну или 90, ладно) % эффекта, и больше ничего. (А это-то нам и нужно, друзья, не правда ли?!) Все побочные явления начинаются в тот день, когда вы перестали делать дью, — тут уж, как говорится, фирма ответственности уже не несёт. Приходилось не раз видеть старых, больных, слепых Дью, которые категорически отрицают, что одряхлели и ослепли от дью, и, на наших глазах сделав чистейшее беззапивочное дью, преображаются и прозревают, воздавая хвалу дью и хулу нам, запивающим. Кроме спиртуоза к категории дью также относятся очень распространённые тинктуры «боярышник» (70%), «перец» (злейший), а также менее популярные «лимон», «овёс» и проч. — всё слабое, мерзкое и стоит рублей по восемь.
И вот мы заходим в аптеку (уже около моего дома, вермут и пять дью мы уже благополучно сделали и отправились ко мне ещё за деньгами), всячески теребя Беркову и «гребовать», и св. Максимий и говорит:
— Нам вот, пожалуйста, семь Берковых.
— Перец? — переспрашивает недослышавшая аптекарщица.
— Как вы могли подумать?! — с благородным прононсом и жестом Боярского обижается Максим.
— Берковых Леночек, обычных, семь штук, — внятно произносит он, оглядываясь на завсегда собирающуюся не понять откуда очередь, и по заведённой у него традиции тоже мягковато так, загадочно добавляет: — Если могно…
Продавщица понятливо лезет под прилавок за «Леночками» и вдруг замирает.
— А ежели нельзя, то не давайте… — Обычно это сакраментальное дополнение стопорит действие и начинает совковые наезды: «Так давать или не давать?!» — в принципе, на то и расчёт. Философски изъясняясь, самой продавцице, как он их зовёт, предлагается сделать выбор, стать соучастницей фонфыризма…
— Берите и уходите.
— Щас я вам тогда песню спою, — заявляет покупатель, расстёгивая куртку и пряча добычу.
— Не надо, Максим! — одёргиваю его, сам дёргая к выходу.
— Ах, Алиска, как бы нам гребнуться… — затягивает св. Максимий, распугивая посетителей, сотрясая акустику и стёкла, словно выходя на авансцену, вздымая ручонки, лыбясь, щурясь и кивая на манер Лещенко, представляя себя им или каким-нибудь Карелом Готтом. — И-и-и падрачить (небрежный, но изящный эстрадно-совковый жест кисти прямо-таки, так сказать, непосредственно над областью паха) аба всём, аба всём?!. (Пауза, картинное оглядывание туда-сюда и пальчик к губкам — а на лбу ведь «ПТУ», не забывайте.) В до-о-оме вдва-а-аём… — А дальше — камаринского! — Я в дверь и в покат.
<...>
«Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путём» — так называется фильм Занусси. И только любовью практически нельзя заразиться при половом акте. Или кого-нибудь заразить. Люди знают, как с ней поступить, — опасаются, следуя предрассудкам и советам из газет и брошюр, предохраняются, «проверяются» (фу, какое дрянное словечко, ещё хуже чем «общаться»!). Повторим опять, на — «народ хочет поэзии, на!», не «символ неверия в свободу!» Беркова — без — и реально, и виртуально. Она символ, а не симулякр, общий и мой амур и Альтаир из и для демоса, а не глямур. Она самая настоящая.
<...>
Они поворачивают за угол, у меня уходит в пятки сердце, но меня, словно магнитом, притягивают их тела, инерция их движения, и я начинаю заходить на поворот… Стойте!!! Куда?! Железная тяжёлая дверь (я не смогу её придержать!), узкий коридор с поворотами (не могу я тут!), люди (о Боже!!!).
Вдруг мне отрезвилось, что мысли мои чуть ли не на пару секунд опережают мои действия! Я вижу, как я захожу, как поворачиваю, останавливаюсь, как кладу руку на бордюрчик на стенке… Схожу с ума! Стою у двери, вибрируя и мандражируя, кромешно осознавая, что это ещё не предел — можно ускориться: ясно и в деталях прокручиваю, как мы выходим обратно, идём, ясно вижу куда идём… Куда они идут (ну и я с ними…)!!!
Они покупают какую-то жидкость — якобы помогающую сбить красноту глаз. «Давай шприцы — герыч ждёт!» — шутит кто-то, а я было всерьёз подумал, что, может, антидот Берроуза нейтрализует этот кошмар…
Выходят, я за ними — всё точь-в-точь!!! А вижу я ещё дальше!! Это неописуемый ужас — осознать, что всё происходит не «здесь-и-сейчас», а будто бы записано на плёнку, которая проигрывается. Стоит чуть растянуть кадр на профессиональной аппаратуре — как, к пресловутому примеру, это делают в фильме «Звонок», — и можно увидеть обочину или изнанку бытия — то есть даже своё прошлое или даже будущее! Не могу я так — MATRIX EXISTS!
Выходим, и всё КАК НАДО… Они совещаются, кто куда поедет, а я сижу на присядках и по наущению Гриши пытаюсь «нейтрализоваться» пивом. Сделать каждый глоток из баклажки стоит мне недетских усилий. Прохожие, приближаясь ко мне, проходя мимо или огибая меня на своём пути, действуют на меня как разные концы магнита — то притягивая, то отталкивая, — меня шатает. Я чувствую всю «магнитную сетку» взаимодействия реальности — гравитацию, бессознательно управляемую моторику мышц, взаимное притяжение и отталкивание предметов и людей. Понимаю, что постигаю не что иное как пресловутый механизм восприятия — изнутри и по частям — оно фрагментировано и регламентировано — мозг собирает отдельные куски в целое, достраивает, дорисовывает, фокусирует, стабилизирует и удерживает в рамках привычности. На самом деле, если взглянуть (заглянуть, выглянуть?!) изнутри Матрицы, всё не так. Осознание «на практике», что мир есть взаимодействие чужеродно существующего вовне и нашего, родного, ничуть не успокаивает. Почему-то наоборот. Кажется, что у нас всё примитивно, как в компьютере. Просто схемы и платы, по которым мчатся примитивные импульсы. Элементарные действия в работе довольно простых программ, работающих одновременно в некоей системе, сконструированной по достаточно общему образцу, которую мы за недостатком возможности наблюдения принимаем за себя.
На 100% мне ясно, что это так и есть. Никогда не был склонен идеализировать «расширение сознания», особенно в его профанно-молодёжном издании «буквально за каждым углом». Я говорил: искажение, а не расширение. Знал, что столько вымывает из тебя измена всей внутренней дряни — как из грязной половой тряпки. Теперь говорю: деконструкция. Ненавижу постмодернизм, но теперь понимаю, что реальность (во всяком случае, в современном её представлении нашим мозгом) — это он и есть. Тексты иллюзий, ссылки на прошлое, скачки в будущее. Простые движенья: открыть, закрыть, перейти, копировать, удалить. Только интерфейс управляется сам. А ЧТО ОСТАЁТСЯ НАМ?! Где Я?!!
Отлично отдаю себе отчёт, что без Кастанеды, братьев Вачовски, а также Лема с Сартром и почти ежедневного сидения за монитором всё это невозможно. Однако от этого не легче, а наоборот… Вроде идём с Гришей на остановку, но я, чуть не плача, и едва слышно, и почти что невербально умоляю его свернуть во дворик. Сесть на лавку… Креплюсь, чтобы не разрыдаться. Всё потеряно, ВСЁ… МЕНЯ — НЕТ!!!…. Прошу его завести меня «в какой-нибудь подъезд», чтобы я там лёг и превратился в кусок протоплазмы, чем, судя по всему, и являюсь…. Он увещевает и утешает меня, не бросает (этого я боюсь больше всего!) и тащит на остановку. Пытается общаться. Я — всего в нескольких невнятных словесах — передаю ему суть проблемы, заражая его устойчивую психику вирусом измены. О боги!!
Проявить СВОЮ волю — сделать, допустим, какое-то незапрограммированное движение рукой, — возможно ли сие?
ВОЗМОЖНО! — только очень трудно! Наша воля всё-таки есть. Она не так свободна, как кажется обывателю и его рекламодателю (ОБЪЯТЬ НЕОБЪЯТНОЕ — что за бред!), но в точке выбора, точке разрыва, контакта мы можем кое-что сделать. Просто нажать кнопку. Yes или No. И подтверждение, и ещё подтверждение, и ещё!.. Короче, чудовищных усилий мне стоило закурить, но я всё-таки закурил. А когда покурил, мне стало ещё хуже (в том числе и от пива), и я усомнился во всех своих логических построениях (здесь — реконструкция; тогда они были просто «вспышками анализа» на доли секунд). Но ВСЁ-ТАКИ какая-то едва-едва не гаснущая частичка МОЕГО «я» в этой тотальной Матрице, в этом чужеродном инопланетно-ледяном мире ЕСТЬ, есть. Как трудно за неё зацепиться! Как хочется! Я не могу! Я не могу (то есть, вроде, тьфу-тьфу-тьфу, могу, но всегда боюсь) засыпать и просыпаться, потому что порой на мгновенье вижу пресловутый «зазор» в структуре бытия, какой-то переход, SHIFT, переключение режимов…
Сто метров до остановки — как восхождение на Эверест, ожидание автобуса — как Годо. Заходим с людьми в замкнутое пространство, обсаженное близкопосаженными магнитными телами. Всеми своими внутренностями — и отнюдь не любви, как у «Терапии?», а самыми что ни на есть телесными — особенно наполненными кишечником и мочевым пузырём, — чувствую движение машины автобуса, вибрацию, кочки, и — что особенно невыносимо — работу двигателя, всех его маховиков, поршней, сжатий, расширений, выталкиваний и взрывов. Естественно, всё-это отражается на моём лице. По словам Че, оно было бледно-зелёноватое, постоянно перекашиваемое гримасами боли и наплывами детского страха, а глаза мои то сбивались в кучку, то смотрели в разные точки пространства. Невыносимо представлять собой это на глазах у приличных людей! Как будто космические перегрузки, от которых сжимаются или подходят под горло кишки и лезут глаза из орбит!
Поездка длиною в один трек (надеюсь, самый начальный) кругов Ада…
Поднялись к Максимию, и из лифта на нас вывалились Максимий со своим папашей, весьма поддатые.
Я, почти беззвучно и начиная хныкать, тяну ручки к Максимию и умоляю его «положить меня в квартиру, иначе я умру». Максимий вопрошает у Че, чем я обдолбался, лыбится и, затягивая меня, начинающего плакать и ложиться на пол, обратно в лифт, сообщает, что «не могу, щас придёт жена».
Предлагает посидеть в «Волге», которая стоит во дворе. Меня заталкивают на заднее сиденье, где лежит какая-то железная коробка и всё вообще захламлено всеразличными запчастями, и я, весь трясясь и извиваясь, как червь или безрукий инвалид, влезаю туда, прямо на них во весь рост и перестаю функционировать.
<...>
То, что мы целый день предвкушали, было спецвыпуском «Дома-2», посвящённого «отношениям» (фу, какой гадостный всё же термин — не хуже не раз уж мной протереблённых «общения» и «партнёра»!) Романа Третьякова с нашей горячо любимой Еленой. (Парадигма, значится, такова: «сначала у нас будет «общение», которое постепенно должно перейти в «отношения», в течение которых мы, конечно же, станем «партнёрами», мон ами» (а потом, кстати, будет се ля ви и дежа вю!).) О, насколько прекрасной она предстала пред нашими дьюшными очами! Повзрослевшая, остепенившаяся, облагородившаяся Беркова холёная, в тёмных тонов одёжке, с подведёнными тёмным прелестно-загадочными глазками, в шляпке, в крупно-сетчатых колготках, по-шероновски нога на ногу. Я лично не могу на это смотреть! Eating people is fun! Максимий тоже! Практически Магдалина наших дней, Мальвина! Сочнейшая рогожински-чёрная Лена объясняет сочнейшей белобрысо-светской Собчачине, что «мы просто с мужем один раз решили заснять свои интимные отношения, только и всего». Бахвал Максимий ржёт в голос, а я за это бью его, отдирая его от телевизора и выдирая из рук дью. Я, я-то (вот в чём наша с ним разница!) ей верю! Какое «встряхивание», какое «коммерческое порно» — окститесь! Я бы на ней женился, дайте мне Леночку, ревёт святой, катаясь по полу. Я сам, сам! мне! моя! — ору я, срывая с груди рубаху и пинча мешающего всласть припасть к экрану Максимия.
<...>
Квартирка Максимия — не то что моя (пос. Строитель, неизменный портрет Эрнесто в красном углу, раскладушка, старый телеящик на полу, стол и два табурета, пакет мусора, пыль) — элитный дом в элитном районе, мебель и всё такое. Даже килограммовые плитки шоколаду на полу! Правда, святоша постоянно занимается дьюмейкингом и разводит повсюду принципиальнейший сумбур. Кроме шоколада, у него везде на полу расставлены банки с водой — чтобы, где б он ни озяб, было что, когда «очнёшься на другой стороне», напитать. Ещё у него стабильно стрёмно — жена ушла, но может в любой момент вернуться, всегда могут нагрянуть родители.
Взойдя домой, понтифик Максимус облачается в свою оранжевую кофточку в стиле 70-х, а также в явно женские штанцы — расклешенные, сзади джинсовые, а спереди вельветоновые грязно-белые. Врубает на всю катушечку «Баккару», и мы начинаем дэнс. Максим знать не знает, что такое модный у приличных маргиналов «ню метал», он знает, что такое вечное «крутятся диски», и сам пытается в своих дурачьих песенках развивать некое «нью диско». Он настолько вдохновенно выполняет и утрирует всю эту стилистику, что я тоже завожусь, забываю обо всём на свете (плохом и тяжёлом), тоже, как он, делаю дэнс и дью. Порой дохну: что может быть несуразнее, чем дьюшный пэтэушный Максимка, корявый и корюзлый, боящийся прихода жены, родаков или соседей, обряженный не по погоде лет и с дегенеративным рвением выделывающий всяческие секси-мувинги и задорные па!
Впрочем, соседей он не сильно боится. В основном, я. Я говорю: время пятый час, Максимушка, ты бы сделал всё же потише… По трубам стучат уже десятый раз! Ан нет! В ответ он только прибавляет! Потом ставит на марш свою вторую теперешнюю любовь — «Венчурз» (мы с Репой называем её «Международная панорама» — теперешнее поколение, видно, и не поймет сей аллюзии!). Тут уж прямо совсем… Столь столью!
Хоп — вырубили свет вообще. Ну конечно — чем ещё можно угомонить такую вечеринку!
Мы спустились на пол, к ёмкостям с дью и водой, и стали просто жрать, ругая соседей, нахваливая Беркову и закусывая шоколадом.
Чрез полчаса свет вернули, и св. Максимий принялся настраивать видак, чтоб показать мне (себе!) порнушку. Я больше хочу спать, и уже третью ночь он мне обещает, и третью ночь настраивает видак. Он, еле держась на ногах, кобыздится у телевизора: тыкает все кнопки, постоянно меняет кассеты, крутит телевизор и магнитофон, перетыкая шнуры. Видак постоянно падает с покатого телевизора. Как вообще от него сохранился хоть какой-то каркас! Через час, как и в предыдущие два дня, я не выдерживаю (уронил агрегат раз двадцать и даже раза три телевизор!) и иду ему помогать. Максимий валяется на полу, в тесном соприкосновении с аппаратурой, весь опутанный шнурами, бьёт их, негодных двоих, кусает шнуры и чуть не плачет. Ещё час мы мучаемся вдвоём, потом Максимий плюёт и вспоминает про комп.
Я и так делал всё возможное, чтобы не напоминать ему о нём. Теперь Максимий, как в первый раз в жизни, предлагает посмотреть «про Леночку» на компьютере. Начинается примерно такая же катавасия, и у меня сдают нервы. Когда святейший в очередной раз лезет куда-то вниз вставлять диск, выдирая очередной шнур, я незаметно нажимаю на клавикорде значок полумесяца: как сострил однажды ОФ, это что — кнопка вызова «Аль-Каиды»?!
Святой, припав на колени и потеряв на минуту внешние раздражители, засыпает. Его святость, в основном, в том, что он всегда засыпает именно в этой позе. Если не участвуешь с ним, а просто присутствуешь, своевременно поднося ему воду и фонфырики, то он так и проводит сутки за сутками, молясь своему неведомому богу. Наливает, разбавляет, запивает, бормочет («Лёлик, ну расскажи мне что-нибудь — или же я не человек?!»), щёлкает пультом ТВ («Уть-уть, уть-уть…»), требует добавки или таз для изблёвывания гребости и внезапно, обдьюкавшись, а порой и обчирикавшись, засыпает. Проснувшись, среди ночи ли, дня, тянется к причиндалам… Больше ему ничего не надо — идеальная система стремится к замкнутости. По медицинской классификации, Rauschtrinker — это, кажись, тот, кто жрёт не из-за чего-то там, а потому, что для него дьюшное состояние и есть норма. Смотреть на это невозможно. На второй день сам становишься рядом!
Никогда не пробавлялся играми, но у Максимия на его пэтэушном компе больше ничегошеньки нету. И почему-то не работают клавиши!
Звонок в дверь — звук пронзает меня до боли в коренных зубах, как будто в них засунули сверло! Делать нечего — не открываю…
Дверь открывается сама (оказывается, мы её забыли закрыть!), и входит Лена, любовница Максимия. Время ещё шести нет, и я удивляюсь. Отдаёт мне пиво и спрашивает, где «этот урод». (Вспоминаю, что, когда я пошёл в дабл, «этот урод», которому я строго-настрого запретил брать мой телефон, взял его и начал мурчать в него свои завсегдашние наянные песни: «Ну Мумка… Ну ты меня му? Ну Мумочка, ну приехай, ну по-жа-луй-ста!..»). Увидев тело, так сказать, мощи, начинает их лупить. Даже не теребить, а сразу брутально лупить. Очень брутально, я даже начал увещевать. По лицу, башкой об пол. Через четверть часа он только дважды хрюкнул. Меня послали за водой.
Грохот — захожу: отломанная грядушка дивана, сломанный мегацветок в горшке! Тело без штанов и уже в углу. Три банки воды в рожу — ноль реакции. Дальше — больше.
<...>
«Здравствуйте, извините, пожалуйста, а можно четыре штуки настойки перца?» — говорю я в заведении. «Сократи текст, — поправляет ОФ, — просто «Четыре»». Я удох и спросил, как, дескать, продавцы-то поймут. «Тинктура капциси аннуи, агнус дэи! — осенил он себя профанским крестным знамением, выхватывая из рук моих фонфырики. — Да а зачем, по-твоему, два пидора с помятыми рожами, бородатые и в камуфляжах, сюда припёрлись?» Тут только я осознал, что никогда в жизни не приобретал в аптеке лекарственных и косметических средств, кондомов или витаминов, и что вся очередь, коей мы очень долго отягощались, состояла исключительно из женщин: молодых и старых. Старые называли множество названий, втеребляли какие-то бумажки, молодые щупали товар руками, нюхали и чуть ли не пробовали на зуб: дайте то, покажите это — если б было на что надеть, они наверняка бы принялись прямо здесь примерять презервативы, клянусь!
Потом нарисовался Григорий Че, и мы пошли с ним. Красавчик-интеллигент, не то что Максим! «Здравствуйте. А подскажите нам, какие у вас есть настойки спиртовые». Тоже интеллигентная бабушка безо всякого удивления и непоощрения начала «внучеку» объяснять: «Есть клюковка — сейчас очень популярная, боярышничек, овёс, есть лимончик… Классический вот есть…» Гриша выпростал стольник и спросил у меня, сколько брать. Я сказал: восемь, но бабушка спросила, сколько нас человек, и посоветовала брать на все — «а то ведь всё равно вернётесь потом».
О да, Гриша-то ввечеру свалил, а мне потом пришлось возвращаться за разной мелочью («один» или «два лимонных») раз до семи!
<...>
Долго рассказывать не буду — всё и так понятно… Я не пил, не ел, не хотел слушать музыку и кого-нибудь видеть (в том числе и себя; а особенно — пьяненького наянного св. Максимия с его душенадрывным нарративом!). Короче, в четверг, проснувшись в шесть утра и провожая ОФ на работу, я почувствовал неладное и взмолился к нему: «Саша, возьми отсюда Максимия, я очень тебя прошу. Забери его с собой сейчас. Забери от греха, пожалуйста!..» (Сам св. никогда не уходил — всегда его кто-нибудь забирал. С каждым днём коряги его стремление быть с людьми (со мной) сильнейшим образом возрастает, как у полумифических джойсовских частиц кварков, которые, чем больше силы применяешь, чтобы их растащить, тем всё сильнее и они стремятся друг к другу).
Иногда вот, надо сказать, явления зачинаются совсем застойные: как, например, в третьем заходе олимпийского марафона (смотрели Олимпиаду-2006 на дому у св. Ундиния) нуминозный наш Максимий стал обращаться к св. Мурзику (почитаемому всем семейством Гагариных, как зовёт их св., старому маразматичному коту) как к Петьке-крановщику: мол, давай, грузи! Дальше вообще пошёл такой загруз, что мы с св. Ундинием даже расплакались от смеха: св. Максимий вполне себе виртуально (и, главное, серьёзно — он, как мы знаем его, не выдерживает никакой «игры в серьёзность») «ехал» на отцовой «Газели», руля и переключая передачи, и всё-это живо и подробно комментировал. Однако суть в том, запятая, что у него «на шести сиденьях сидели шесть котов»! Рыжих, конечно, о да!.. Мы расспрашивали его о каких-то деталях, а он, как медиум, уставившись взглядом куда-то «вглубь» и «вдаль», ни разу не сморгнув и не улыбнувшись, ответствовал; благо что потом сразу упал и превратился в личинку! Когда проснулся, то всё отрицал и принялся в который уж раз пересказывать про рыжих муравьёв, коих он видел, обдолбившись димедролом в Минусинске. «Ну так рыжие были муравьи или розовые — ты ж тот раз говорил: розовые?» — меня на коряжке преследует всякая неотвязная фигня — например вот, как бы чешется язык, как будто я какой Шерлок Холмс! — «Ну-у, розоватые такие… почти как рыжие», — серьёзно припоминает св., а др. св. дохнет над нами. — «Они большие были или маленькие — то ты говорил «во», а то теперь показываешь «во»?!» — «Ну во, Лёлик, вот какие вот меленькие… как обычные, даж ищёща помельче — тока их много! Прям стали лезть из всех щелей! А, из колонок мафона! — Sex Pistols слухал я… Я — «А-а-а-а!» Раз! — на кровать, с неё — на шкаф! Бабушка такая влетает, а я…» — «Хватить!»
Священный монстер каждый день и особенно вечер, когда я уж пытался его выгнать, умолял меня и клятвенно обещался, что «завтра в полседьмого меня не будет». Я плевался, нервничал (коряжка, что ж вы хотите!) и умолял его убраться подобру-поздорову. И даже угрожал расправой (он же видел, как я набрасывался на св. Ундиния!), и приходом хозяйки, и приездом его семьи, и моей — но всё как об стенку горох!
О’Фролов, когда я ему очень дрожащим голосом повторил просьбу ещё раз шесть, внял ей, побудил мощи подняться и собираться в путь. Это было нелегко…
Однако же, друзья вы мои, когда ОФ уже стал выходить в дверь, св. Максимий, весь облаченный в свои прошофёрские-пропэтэушно-продьюшные одеяния, залёг в сортире и сделал вид, что ему плохо и он хочет блевать. Я самолично выволок его оттуда и проводил в дверь с добрыми напутствиями не пить, работать, жалеть жену, рожать детишек и т.д. Но потом ОФ за чем-то возвернулся, и св. умудрился проскользнуть вовнутрь. Когда вышел из сортира — кое-как побрившись, насвистывая, радуясь счастливому избавленью, предвкушая (к 10 ожидалось пришествие Леночки) — и… обнаружил на постели сопящие мощи Максимия во всём его величественном облачении, в том числе и в сапожищах, в коих он явно намедни путешествовал по сырой нашей земле… !!!
Я взял его и со всей силы насадил ему в маковину. Фу-ту-туч!!! И ещё и ещё. И много раз. ОФ вернулся, оттаскивая меня. Меня всего трясло, сознание моё только возвращалось. Бедный Максимий защищался локотком, аки девочка Достоевского, и пищал: «Хватит, Лёлик, не надыть, пожалуйста!..»
Чуть придя в себя и отойдя на пару шагов от св., я вдруг опять бросился на него, иссодив кулаками его голову и жестоко добивая пяткой лежачего в шею, — ОФ в панике оттаскивает, я всё пуще! И последний штрих — опять вырвавшись у О’Фролова, хватаю бокал с разбодяженным дью и со всего маху — тож ему в череп!
Максимий стонет на полу. Всё улито дью. Мерзко воняет боярышником. Меня пронзает мысль, что должна быть кровь и что сломал ему ключицу…
Вдруг меня пронзает острая боль, и я, держась за руку, сгибаюсь на полу, стоная… ОФ теребит меня за кисть — показываю — рука скрючена, две костяшки совсем ушли, на глазах вздувается шишка — всё больше и больше… Вот она, ярость — даже сгруппировать кулак не можешь — такая спешка, такое сильное желанье расшибить! Да что там расшибить — убить! Упаси, Боже!
Боль тоже усиливается…
— Что же теперь делать? — спрашиваю я у ОФ.
— Не знаю, — отвечает он, — я на работу. — И уходит.
Святой и в принципе невредимый Максимий убирается с ним.
<...>
…И всё-таки — «А всё-таки…», как писал Бирюков, — св. Максимий исполнил народу свою самую любимую и подлинно гениальную песню. С ней согласны даже все сегрегаты-профаны. Она очень серьёзная и грустная, и даже они никнут и задумываются о чём-то (до «припева», конечно). Если вы этого не слышали и не видели, то много потеряли. Почти всё. Я её помню.
Я гулял па па-а-арку
Встретил я знаха-а-арку
И она пачему-то сра-азу
(чё-то там) ко мне пада-шла…
И она ска-а-азала
На пальцах пака-заала
Что ждёт меня — (пауза, «губки»)
Ничего Никогда
Эхо-подпевки (пьяные грубогласые выкрики св. Ундиния, Григория Ч. и Иерокеза):
Ничего! Никогда!
Ни-и-и-чего… Ни-и-и-когда…
Паша, давай!
(Паша «Давай» Обалдев дает полушансонный соляк, отчасти напоминающий и душещипательное «ты-ды-ты-ды».)
Я насупился сгорбился
Сгорбатился ссутулился
И пошёл (чёто-там типа восвояси или к себе) потихоньку осознавать
Что ждёт меня — (проникновенная пауза)
Ничего Никогда
Рефрен и т.д. пока не надоест Максу (а ему, как вы знаете, не надоест).
Итак, перелом консолидируется (хотя шишка всё-тки осталась), «пространство наших Леночек» дезинтегририруется, я перешёл на змиезелёную (все хотят «Объять Необъятное»!), Леночка вышла замуж за бизнесмена и открывает школу порноактрис, Юлечка из «Тату» выходит замуж за нормального чувака, Глюкозка тоже за нормального, Собчачина вроде нет, Максимки тоже теперь нет, сообщают только, что он разочаровался в Берковой и зовёт теперь «леночек» ленточками, а Репа сама собой подписалась на рассылку новостей о нашей героине… А я вот осознал, что «Ассоханвей»1 «переводится» как пророчество «I saw hand-way» и становлюсь (вполне заслуженно, правда, за другие мои произведения) зело знаменитым…
Апрель — май 2006 г.
21 
