Ровена Хилл
Сон о революции
Разрушенную улицу замыкает
высокая церковь
колонны и арки
кирпичи бурой глины
заброшенное без икон
пустое нутро
В боковом помещении
спасённый тигель
охраняют молчаливые дети
кипят отбросы
преображаясь в сверкающие ризы
из камней и блёсток
Древние камни
Диета из древних камней
такую обустроила ложу в моём животе
откуда впору следить за богами
за работой их щупалец.
Сады детства
Карта мира, реального для меня,
проросла из садов моего детства,
материалы: камни, влажная трава,
плоть малины и помидоров,
штукатурка фасада,
потерянные птицами перья;
и цвета́: синий в небе
и в пространственной вышине
совершенство на донце глаз,
оттенки красного, перекрывшие мрак,
бутон золотой, источник
радости в сердце и голосе.
Спасение
Скала при слиянии двух рек
больше самого огромного дома,
земляного цвета, заросла кустами,
флажки вереницей у неё на вершине.
Родилась зерном в илистой пойме,
и вот уже она пельмень-мо́мо,
потом голова ребёнка; взрослея,
растёт по мере разлива рек:
гонг, улёгшийся як, шатёр кочевников,
дом, храм.
Время созрело, и она в ожидании,
как яйцо, сберегающее зародыш.
Однажды внезапно треснет, расколется,
изнутри развернутся два крыла,
блистая в остолбенелом воздухе,
и вознесётся князь света,
дождём драгоценностей выпадая в долины.
Перекрестья
Композиция строится
на вертикалях и горизонталях.
В нашем архаичном мозгу, предположим,
это дерево на плоскогорье.
Не будем про Крест.
Фигурки копошатся на деревянных лесах,
взбираются с грузом по лестницам,
тяжко топчутся на досках настила,
воскрешая стародавний образец,
словно это мачты и реи фрегата,
геометрия, расцветающая красотой.
Гласные
В голове моей целый рой гласных
насекомые всех форм и размеров
для различных языков
размеченные цветами
глубокие и острые, светлые и тёмные
В разговоре они то и дело от меня убегают
ускользают, чтобы спутать у слова род
или подменить интонацию у вопроса
На бумаге я лучше справляюсь с ними
но они всё равно задевают друг друга и корчатся
сходят лавины 'e'
отрицая любимое 'au'
помехи от целого о́блака
интересных иностранных гласных
не имеющих ничего общего
с тем, что я хочу сказать
Противореча себе
Моя тема — пространства, пробелы
которые так трудно выделить
и заключить в предложения
когда на всех моих языках
слова уползают и разбегаются
выталкивают друг друга вперёд
в произвольном порядке
сбиваются в словарь
где никакой точный смысл
в точности не подходит
Пробелы я и читаю
но разве могу воссоздать
комнату или небо
и как могут они расширяться
сжиматься сбрасывать крыши
перестраивать стены
в пространстве внутри меня
закреплять границы жизни
ощущений и жестов
пока она жаждет быть узнанной
пока она длится мгновенье
На каллах и геранях
стоит горько-сладкая сфера
над садом старой крестьянки;
голый косогор обращают в куб
одряблые фаллические корни
скандируя его нараспев
Потому что все обитатели
минеральные растительные плотяные
моего воображения
заклинают свои пространства
Мария Ауксильядора Альварес
* * *
ведь вы никогда не рожали
не знали
лезвий мачете
не осязали
речных змей
никогда не плясали
в луже любимой крови
доктор
не суйте мне руку туда вовнутрь
у меня там мои мачете
у меня там спит девочка
а вы никогда не бывали
всю ночь до утра змеёй
и вы не знали реки́
Жизнь реки
было так нелепо смотреть
как пестуют реку
у реки своя жизнь
у воды своя жажда
но она не может напиться
у воды свои сны
но она не может уснуть
было так нелепо смотреть
но потом река выросла
у воды своя грусть
но она не может заплакать
ведь эта вода занята
ведь по ней кругами расходятся взгляды
протекая
протискиваясь
от глаза к дождю
между рокотом тока
и каменьями ложа
Мы
были белыми горизонтами
ах мы
лучезарные!
долины вдали
рассветали от нашего взгляда
мы поднимали в воздух
солнце
нацеживая себе свет
другие тела трепеща
стонали в темноте
но не мы
мы открыли
что в любви и смерти то же самое упоение
о горизонты!
мы могли бы добиться слезами
обетованных губ
мы могли бы добраться со смехом
до последней немоты
Море-известь
«небосвод стоит без подпорок»
некий учитель сказал
но море внизу — известь: море
где мы обретаемся
(недвижные уже долго
с недавних пор и впечатанные)
глядя вверх — единственным
что в нас может двигаться:
вдобавок
проливая вниз небольшие
нескончаемые
твёрдые белые капли
Украшение
девочка украшает своей головкой
маленький мёртвый цветок
Жаклин Гольдберг
Из книги «Прекрасные катастрофы» (Las bellas catástrofes, 2018)
Вода, которая не прибывает (2008)
Густые заросли слов плотно оплетают то, что я чувствую и чем живу, превращая всё, что я есть, в нечто моё, но расположенное вне меня. <...> Я хочу, чтобы меня похоронили с часами на запястье и на земле осталось что-то, способное запустить время.
Клариси Лиспектор
Я боюсь ходить
по сухому руслу реки.
Это новорождённая фобия.
Симптомы:
• Кружится голова, как подумаю, что может прийти волна,
и даже от крохотной струйки воды
в безопасном, по всей видимости, русле.
• Бьётся сердце, когда представлю,
что меня уносит водой.
• Прошибает пот от картины: тянет меня головой по камням.
Я сталкиваюсь со страхом прямо за своим письменным столом.
На десятом этаже, засушливым летом.
Смотрю на видео, как вода вернулась
в земляное русло реки Насас,
Озёрный регион, Мексика.
Было 11 сентября 2008 года.
Река потребовала себе своё ложе,
явившись сутки спустя
после открытия шлюзов
в плотинах Франсиско Сарко и Ласаро Карденаса:
«иссушённость почвы, а также пещер и провалов,
которые вода должна была сперва заполнить,
замедлила её продвижение».
Многие дожидались прямо посреди русла
и разбегались, когда жидкие пряди
уже наращивали свой ропот.
Одна парочка даже сыграла дуэтом
на трубе и гитаре, встав на мосту:
«… поток прибывал мало-помалу,
но этого хватило, чтобы жители Озёрного края
ощутили впервые за семнадцать лет
влажный бриз с реки».
Пишу об этом вроде как с илом в желудке.
Оказывается, есть имя
у этого беспочвенного страха:
потамофобия.
От греч. ποτᾰμός «река» и φόβος «страх»;
болезненный, нелепый и неотвязный страх
перед реками, ручьями, родниками,
источниками, потоками, бегущими водами;
страх перед любого рода проточной водой.
Я всё это понимаю.
Я всё это признаю́.
Но в сухое русло
никогда не ступлю ногой.
Я знаю, что я теряю
малую толику красоты,
малую долю себя.
Самое красивое самоубийство (1947)
Всякое самоубийство — это возвышенная поэма меланхолии.
Оноре де Бальзак (перевод Б. Грифцова)
Эвелин Макхейл осталась бы девушкой слишком
калифорнийской, нерешительной,
но забралась на смотровую площадку Эмпайр-Стейт-билдинг
утром 1 мая 1947 года.
И вышло самое красивое самоубийство в мире.
Полёт мог её совершенно разрушить:
как правило, случаются переломы ног
и позвоночника,
тяжёлые повреждения таза.
Путь длиной в восемьдесят шесть этажей
с конечной скоростью двести километров в час
обычно разрывает сердечные камеры,
уничтожает бесценный череп.
Жёсткое приземление оставляет на трупе гримасу боли.
(Только те бросаются с небоскрёба,
кто полон бесповоротной решимости умереть.)
Но тело Эвелин сохранило опрятность,
одна нога закинута на другую,
рука игриво трогает ожерелье,
лицо безмятежно, рот соблазнительно приоткрыт.
Будто она позирует в роли ангела поверх раскуроченного автомобиля.
Роберт Уайлз услыхал звук удара,
подбежал и заснял погибшую.
Снимок был напечатан
тем же самым маем в журнале Life,
под названием «Самое красивое самоубийство».
У Эвелин была при себе записка
с распоряжением о похоронах и отчаянными словами:
«Ему будет намного лучше без меня.
Я никому не буду хорошей женой».
Мы знаем:
некоторые расставанья прекрасны,
некоторые весенние дни ужасны,
некоторые трупы прекрасны,
некоторые катастрофы прекрасны.
Из книги «Силой города» (A fuerza de ciudad, 1989)
* * *
принадлежу
другой стороне ножа
памяти
о минутах стыда
мой путь — опьянение
бессердечного
нарядная рана
кусок плоти
брошенный богам
* * *
удержав меня рядом
в тени имени моего
прерванную столько раз
неизвестно кем
без цели
с остатками влаги на руках
и безумцами этими
империей этой у меня за спиной
* * *
сопротивляешься
пробежавшему часу
ловушек
малости
предупреждавшей тебя
на протяжении стольких возлюбленных
* * *
в любом случае
следовало
расти, не встречая нас
просить у небес
другую землю
* * *
я грязная
для тишины
Кира Карякин
Луна в Джакарте
знаю, она тут
когда бумага зовёт меня
отбирая покой
словно глаз слепой, обмотанный кисеёй
обманный и безразличный
в загустелом небе
муэдзин изгоняет её глухой свет
на заре
взывая к солнечному присутствию Бога
и в этот миг
в беспокойном сне, победившем во мне
когда ночь наконец
обнажила меня
снимая с меня границы
её не хватает
Исток
не умею сочинять другие песни
не умею излучать другие тексты
вот слова
но не мои
меня пересекают
вольные от гнёта
не властного надо мною
то приходят сзади
не вижу откуда
то от самого истока
и от тёмного начала
где рождаются желанья
и себя не знают
ощетинясь
ливнем рушатся
на спящую кожу
Фиаско феникса
я держала волшбу наготове
пока эта красная ночь
лицезрела финальный обряд
останки мои закружились
вознеслись в космическом полёте
заново составляя моё вещество
то была я
и не я
я возникла на новой земле
под перевёрнутым небом
от этой ошибки
я хотела бы вновь распасться
обернуться рваньём и сором
не могу
я вернулась из пустоты
к абсолюту без передышек
обрекает меня судьба
отобравшая все желанья
Уборка
время не миновало
пощёчина повторяется
скудная земля
харкает кровью
которая не уходит
брызжет нам в лицо
история поёт одну и ту же песню
все включаются в игру перемигиваний
тренируются забывать униженье
слепота отрицает свет очевидного
от его подложности потерялись ключи
на улице ищу шаги
всеобщего желания
кладу свой голос на тротуар
спасая от немоты
выкапываю частицы красоты
чтобы убрать, как могу
то, что нас оскорбляет
Джина Сарачени
* * *
Вот конь
на обочине.
Между виноградниками
и выгоревшими травами
он ждёт, пока день
пройдёт.
Влажен от солнца чёрный
его шерстистый хребет.
Его одиночество горит среди лета.
В жарком его дыханье
виноград созревает.
* * *
Куда канут собаки,
гнавшиеся за тенью
пеликанов у моря?
Это были псы нищеты,
тощие, словно дерево,
источенное волна́ми.
Они рылись в отбросах
и раскопали свой голод,
а на боках у них
красовались открытые раны.
Им несложно было учуять
в наших телах, что мы — одно.
Мы и были стаей собак,
отступившей от моря
и сгинувшей где-то в горах.
* * *
Грустен мне этот дом
без шагов матери,
поливающей орхидеи
и глядящей на вершину Авилы
день-деньской.
Дом, где свет
гигантской медузой
плыл между нами.
Вечно открытый дом,
чтобы мог отец
возвращаться ежевечерне
в свою далёкую страну.
Как теперь тут жить,
в этом сиротстве
без цветов,
без медузы,
без речи.
* * *
Это отцова зима,
её тишина густая,
её промедление.
Ещё и ночь,
и сталь разлита
в изложницы кофеварок,
спящие летаргическим сном
вымерших предметов.
Тропик уж очень
далеко для того,
чтобы верить, что мы
были частью его песни.
Очень уж далеко
отец от своих
рабочих рук
и своего ремесла.
Зимний зверь,
он потерял слух
и не знает,
как вернуться.
Исход
Матери Руанды
остались без молока
в груди.
Оставили свои волосы
на берегу реки
и поют, молчаливые,
псалом изгнания.
Им бы вернуться
к своим очагам,
схоронить
сломанные улыбки
своих детей.
На закате
чёрные грифы летают
над самой землёй.
* * *
После дождя
прилив упадает:
купальщики
вернутся на пляж
и возлягут на солнце.
Никто не услышит,
как умирает цикада.
Патрисия Гусман
* * *
Если боишься роз
Наполни молитвами сад
(Толку не будет, мне тебя не спасти)
Кто сказал, что у них нет губ?
Они целуют нас с головы до ног, не высовывая языка
Вышние выси
Вышние выси
И одинокое сердце: плоть хорошая, плоть дурная
Розы — это мечи
Наполни молитвами сад
Розы хорошие
(Поют негромко, негромко)
* * *
Почему воздух весь полон душами?
Если мне не ответишь, вытяну королевскую лилию
Если мне не ответишь, вытяну королевскую лилию
Знаю, бывают загадки самого разного вида
Знаю, слабых следует не оставлять попеченьем
В невинности есть некая неопределённость
Невинные пьют чашу страданий до дна
Кто им скажет, что розы растут, а не живут?
Вранью подобает сакральная архитектура
Значит, цветы вольны расти в вышину
Значит, глаза вольны глядеть в вышину
Значит, мы снимся самим себе
Песня, песня предзнаменования
* * *
Я не сомневаюсь в своих страданиях (Они мои)
И особенно в плоти моего сердца
Потихоньку у этой плоти я научилась есть
Потихоньку у этой плоти я научилась петь
(Мои глаза приспособлены сохранять сохранять сохранять)
Я поклялась не снимать жемчужное ожерелье
Не бывать тому, чтобы я замерла, когда небеса распахнутся
Не бывать тому, чтобы цветок был безупречен
Не бывать тому, чтобы веки мои сомкнулись
Моё сердце меня извергнет обратно
Я не сомневаюсь в своих страданиях (они мои)
Птица измученная
Птица-я
* * *
Если это ангел живёт там на дереве
Он просит меня не выключать свет
Он просит меня посмотреть на его наготу
Он говорит мне люблю не раскрывая рта (Хочу купать его в речке)
Если это ангел там нервничает
Жизнь валится у меня из рук
Не хочет войти в мой дом
Узнаёт одиночество красоты (Не смогла оттереть его запах с дверей)
Прячет небо под веками
Худеет там надо мной
Если это ангел там нервничает
Моё тело валится у меня из рук
* * *
Уже не секрет: у безумия виды и виды и виды
Блистательные тела входят в мою дверь (Только блистательные тела)
Даже проголодавшись, они не испачкают губ
Не сомневаются, что страдание недорого стоит
Разрешается лишь один утомлённый вздох
В остальном надо быть счастливыми и безмятежными
А кто-то и падает, не раскрывая тайну паденья
Уже не секрет: любовь не прекрасна, но жаждет прекрасного
* * *
Задержись, душа моя, расцветая
Пусть это небо слишком высокое
Хранит в своей ясности тайну
Может, ему недостаёт здравомыслия
Приноровиться к тому, что благоразумно
Не наслаждаться восхождением к этой прекрасной любви
Я должна занять себя на потребу души
Отречение моё велико
Вынести нелегко любовь, её вид, её наступление
Я должна повторять мысленную молитву
Я должна повторять мысленную молитву
Я не должна столько думать сама о себе
49 
