В своих поэтических текстах Александр Колесников работает с понятиями, которые можно отнести к семантическим примитивам поэзии: дом, один, два, дерево, дом, видеть, смотреть, говорить, огонь, время. Однако именно благодаря этому в его текстах высвобождается место для иного — специфической процедуры, исполняющейся и исполняемой между вниманием и работой языка. При всем поверхностном сходстве эта процедура на поверку не имеет ничего общего ни с концептуализмом, стремившимся к минимизации используемых объектов, усиливая при этом «программное» начало, ни с лингвистической поэзией, обнажавшей политический каркас языка и измерение языковой практики. В поэзии Александра Колесникова отправной точкой становится феноменологическая процедура, позволяющая культивировать зоны, в которых объекты, по выражению Грэма Хармана, «взрываются из потаенности».
Некоторые «внутренние области» особо отмечены как пункты нарушенного наблюдения, где феноменологические объекты освобождаются от себя, хотя бы ненадолго: в этих стихах «одно» может расти; «два» должно говорить (так как строится на различии — первый всплеск логики); растет, но не говорит, хотя переход к «двум» уже осуществился — вещи будто освобождаются от своей собственной природы как от алгоритмической заданности.
Такое освобождение — это эвакуация объекта из зоны внимания субъекта, взрыв чуждого качества, вдруг проявившегося внутри феномена. Так всплеск корней — это не метафора, но логическая фигура, угрожающая дому как форме, нечто концептуально застывшее, но готовое поглотить дом, вырвав его из земли. Это вырывание из земли служит знаком замещения дерева домом, и ветви — части дерева — стремятся к нарушению языкового (метафорического) сходства этих объектов, создавая их негативность путем символического опустошения — теперь дом и дерево конституируют только само их отношение, саму их связь, не определяемую через их качества.
Как пишет Грэм Харман в статье «О замещающей причинности», «говоря, что формальная причина действует посредством замещения, мы имеем в виду, что формы не затрагивают друг друга, но как бы тают, плавятся, ослабевают в некоем общем пространстве, которое они разделяют, частично отсутствуя в нем».
Нарушает феноменологическую процедуру свободно действующая причина, позволяющая мыслить объекты как архипелаги, а свойства объектов — как омывающие их волны, переносящие свойства одних объектов к другим, размывая четкие очертания последних и создавая диффузные и нестабильные зоны между объектами. В стихотворении Александра Колесникова дерево тает в доме, а дом логически поглощается деревом: «комната с разбитым окном — всё тот же дом — проросший / внутрь кипарис <...> история будет работать, весной кипарисовые / ветви схватят уже весь дом, вырвут его из земли».
Евгения Суслова
* * *
там где был один стало два
прорастёт в дереве
всё ещё не может сказать
* * *
заброшенный дом, где остался десяток домов. древнее
небо. жук-древоточец ритмично головой качает в
туннеле внутри бревна в пространстве дома. так
кто-то в дверь стучится. смотрящий. здешний.
комната с разбитым окном — всё тот же дом — проросший
внутрь кипарис. рукой устремляется к сердцу. разрыв в
действиях: дом ветшал, разговор не закончился; только
огонь и время. история будет работать, весной кипарисовые
ветви схватят уже весь дом, вырвут его из земли.
корневище — застывший всплеск, врастающий в красную
почву; рвущий породу, покрытую опавшей хвоей, влекущий
вслед. раскрытый запах сырой — предвестие света — остывший,
так и не ставший. горловина. законченный разговор. и ветер.
* * *
выросшие из земли — вогнанные обратно. возвышается
исполин; два потока, устремлённые по разным сторонам внешней и
внутренней бреши, сплетённые заново, надламывающие
суглинок, нащупывающие крайний предел
простоты. туман, необходимый элемент пейзажа.
* * *
прикосновение к земле, шаг за шагом — самый простой
кадр. видим лишь часть стопы. то, что оказывается между смотрящим и
наблюдаемым в направлении. протяжение сродни удерживанию, но в обоих
случаях возникающие разрывы не поддаются склейке. поверхность принуждается на мгновение, когда стопа отрывается от земли — вслед поднимает часть
почвы, и это тоже позволяет увидеть экран. захват слишком
явный, и голос за кадром то и дело срывается. в кадре смех. теперь мы видим пятку
пыльную, с прилипшими травинками. вот здесь и должно начаться, но разрыв
становится слишком явным. камера оборачивается — становится страшно. крик
вклинивается во взгляд. разрывает глазное яблоко.
* * *
дверь оказалась раскрыта — крыльцо разобрано, заросшие проёмы
оконные. из подвала проросшие, вскрывшие трещины — древесные
жители. в черте, проведённой намеренно и сделавшей невозможными
крики. застывшее облако. повторное обращение выдернет на
мгновение, затем вернёт лаконичный ответ и руки — повороты ещё
не ясных, не ставших, но просивших: тишины.
* * *
вот значит откуда картонное небо имён обездвиженное. камень
нагретый солнцем отдаст тепло, повреждённый. воздух шипящий
сквозной — пробитой покрышки. на той стороне реки снова зажгутся
огни. следующие два шага — чуть более уверенные, состоявшиеся,
обнаруживающие созвездья на небе (разве можно хоть что-то
увидеть по такой жаре, разве можно хоть что-то увидеть в такой
холод). камень — не прежний; всё тот же — разбитый фонарь в быстро
темнеющем парке. две вертикальных линии, разговоры. кто-то
прошедший близко, оглянувшийся и продолживший путь.
* * *
инструмент бьёт в самое сердце дерева и разваливается сам. гниющий в
гнилом или являющемся чем-то не вполне вертикальным. за плоскостью
находишь один язык, другой, снятые, слитые в единое корневище срубленного
дерева — там, где теперь муравейник и сложный многоуровневый (дом
/ не дом) — потом расскажешь: ещё разговор в разрыве между пением гласных и
шумом вращения сверла
только смерть это всегда стоя на пороге обветшавшего дома, одной ногой
в провалившейся половине — терновая ветвь пронзающая роговицу
46 
